Последний часовой - Елисеева Ольга Игоревна

Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 94

Каково же было возмущение герцога, когда он узнал, что буквально за день до подписания приличной и во всем обдуманной декларации России и Англии от 4 апреля 1826 года Николай послал туркам ультиматум. Он требовал признать границы по договору 1812 года, на что Александр закрывал глаза, дабы не ссориться с Высокой Портой. И позволить беженцам вернуться на родину.

Появись ультиматум сам по себе, и султана еще удалось бы убедить, будто Англия не имеет к нему никакого отношения. Русские действуют на свой страх и риск. Но увидевшие свет один за другим документы представлялись на Босфоре звеньями единой цепи. Первый предварял второй, второй вытекал из первого. Угроза, потом демонстрация силы. Россия будет действовать в коалиции.

Самое худшее, что турки отозвались мгновенно. Хотя прежде медлили и выказывали царю обычное восточное чванство. Ха! Теперь нашлись и время, и вежливый тон. Их представители приедут на переговоры, а диван готов рассмотреть спорные границы и даже – совсем небывалое – выплатить удерживаемую контрибуцию за прошлую войну!

Герцог рвал и метал у себя перед зеркалом. Мальчишка, да еще такой простоватый, обвел его вокруг пальца! А сам делал вид, будто герой Ватерлоо – кумир его юности!

Успех был абсолютным. Но… на таком успехе ломают союзнические отношения! Веллингтону с трудом удалось скрыть гнев. Формально он ни в чем не мог обвинить Николая. Нота – сугубо русское дело, а уж как ее поймут турки… «Неужели между кабинетами возникло легкое недопонимание? Как досадно! Надеюсь, все в дальнейшем изгладится. В сущности, я так неопытен!»

Это или примерно это герцог готовился услышать. Но не услышал ничего. Царь вел себя так, будто их отношения безоблачны. Язык не поворачивался предъявить претензии. И тут старина Уэлсли понял: его визави – лжец и игрок, даже худший, чем был Ангел. Тот, по крайней мере, отступал, встретив препятствие.

– Дружище, наши войны с турками насчитывают не одну сотню лет, – говорил император гостю. – Мы рады, что европейские народы принимают живейшее участие в судьбе Греции, но, в сущности, справимся и сами.

Этого ни в коем случае нельзя было допустить! Веллингтон ощущал себя подавленным. И тут мысль о прорывавшейся к нему на тайную беседу польке перестала смущать герцога.

Софья Константиновна вошла в кабинет, шурша кружевом необъятных юбок – новая парижская мода, ампир возвращается. Вся она, нездешняя, точно дама времен «короля-солнце». Портрет ожил и покинул золоченую раму.

Стоял вечер. В окнах гасли огоньки с Невы.

– Вот мы и встретились. – У Софи был мягкий, грудной голос, волновавший мужскую утробу.

Но герцог не позволил себе воспользоваться ситуацией. Он не Бонапарт, а она – не Мария Валевская. Из такого патриотизма выходит слишком много обязательств для принимающей стороны.

– Что вам велено мне передать?

Графиня дошла до середины комнаты и вдруг, как по команде свыше, опустилась на пол. Не так, как падают местные бабы в церквях, голося и ударяясь лбом о паркет. А так, как оседает великолепный сугроб снега, подточенный вешними водами. Он все еще сияет и искрится на солнце, но уже не может стоять, гордо заломив белую шапку.

Софи закрыла лицо руками – что это были за руки! Их алебастр соперничал с молочно-матовым жемчугом, тремя рядами увивавшим запястья.

– Спасите, спасите, спасите мой несчастный народ!

– Сударыня! – Веллингтон не мог допустить продолжения спектакля. – Если вам есть о чем, сообщите, говорите. Если вы пришли умолять, то не в моей власти…

– Я знаю, – с грустью произнесла она. – Никого не трогают призывы слабых о помощи. Надо стать интересным для великих держав, тогда вас услышат.

Герцог ждал.

– Мои соотечественники несколько раз обращались к вашему правительству, предлагая поднять восстание в тылу у русских, когда те начнут военные действия против Порты. Но не встречали понимания. Может быть, теперь? Ведь война так близко…

Веллингтон пожевал губами.

– Горящая Польша не позволит им захватить Балканы с той легкостью, на которую они рассчитывают, – попыталась пояснить Софи.

Герцог остановил ее жестом: он и сам понимал.

– А какова ваша выгода? – В его голосе звучало недоверие.

Графиня ожидала вопроса.

– Когда наши поработители будут заняты дракой с другим противником, успех более возможен. Свобода перестает быть призраком, обретает плоть и кровь.

Кровь, это точно.

– Я не уверен, что сейчас в Лондоне будут заинтересованы вашими предложениями, мадам. Кабинет склонен к союзу.

Софи лукаво улыбнулась.

– Но когда у вас возникнут сложности, а они возникнут, ибо новый царь упрям, а русские не умеют останавливаться, вспомните о нас.

Глава 11

Горечь надежды

Выйдя от императора, Александр Христофорович отправился на Невский. Чудесная погода. Легкий хрустящий снежок – последнее прости ушедшей зимы, догнавшее столицу в середине апреля. Сквозь хлебное крошево метели лился жидкий свет фонарей. Их чугунные тела выступали из белого морока ребрами длинного, разлегшегося чудовища, в желудке которого люди и устроили свой праздничный проспект с сотнями подсвеченных витрин и вывесок. В любом другом углу Петербурга из-за метели и тьмы сейчас можно было удавиться с тоски. Но Невский, иллюминированный не хуже Елисейских Полей, развеивал обычное городское сиротство.

Бенкендорф знал, куда едет, и велел остановить сани – ему теперь полагались казенные – у английского ювелирного магазина. Дорогое местечко. Не для всех. Впервые он побывал здесь накануне свадьбы. Купил за двадцать тысяч перстень с бразильским бриллиантом, ограненным высокой розой. Можно было за те же деньги взять целый гарнитур из камней попроще. Но такой подарок для актрис. А Лизавете Андревне полагалось, по его тогдашним понятиям, лучшее.

Что он думал теперь? В общих чертах то же. Восторг прошел, ощущение правильно сделанного выбора осталось.

Между тем следовало задуматься о своем нынешнем положении. Когда он еще станет сенатором и членом Государственного совета? Бенкендорф напоминал себе понурого осла, на котором возят дрова, обещая к празднику шитую золотом попону. Однако теперь он почти точно знал – будут и богатство, и должности, и царская милость. Повело удачей по усам. И как залог будущего счастья – хотел приглядеть подарок для жены. В тот день и час, когда рука поднимется его купить, на сердце станет легко и жизнь развернется под ногами ковром.

Возле стеклянных дверей с медным начищенным колокольчиком Александр Христофорович приказал остановить. Швейцары важнее генералов. Продавец в черной камлотовой жилетке, с синим атласным платком на шее, повязанным «примо темпо» и для верности закрепленным золотой булавкой со стразом. В рубашке с белыми, твердо накрахмаленными рукавами. Ах, если бы у Шурки была дюжина таких рубашек, он бы утопал в их пене и не думал о бедах отечества.

Однако природная наглость всегда брала в Бенкендорфе верх над природной же застенчивостью. Так сложилось в его жизни, что рос он на дворцовых паркетах и одной осанкой, воспитанием, умением держаться добирал все, чего не мог себе позволить в силу скромного состояния. А потому холеный хлыщ с нафабренными усами, заметив под шинелью с бобровым воротником шитый золотом генерал-адъютантский мундир, мигом расплылся в любезной улыбке и послал вертевшегося рядом аглицкого постреленка за хозяином.

– Что угодно его высокопревосходительству? Не извольте беспокоиться. О, не смотрите на витрины. Лучшие вещи мы держим не здесь.

Бенкендорф позволил проводить себя в уютную приемную, располагавшуюся сразу за общим залом. Стены, забранные до половины дубовыми панелями, а выше – вишневым шелком. Бархатные шторы на окнах. Низкие столики с гнутыми черными ножками. Кресла времен последних Людовиков. Мило, мило.

Явился хозяин. Мистер Вандемейер. Судя по фамилии, бывший голландец. Тип с лысой головой и хитрыми глазками. Пробовал заговорить с гостем по-французски. Но тот не зря долбил в пансионе язык туманного Альбиона, и его произношение если не было признано безупречным, то, по крайней мере, позволяло ясно понять, чего он хочет.

Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 94