Калифорнийская славянка - Грязев Александр Алексеевич

       - Но я не больно и устала.

       - Всё равно тебе сейчас надо сил набираться. Мне же велено тебя кормить, поить и выхаживать.

       - Но для чего? Я ведь тоже с той стороны прибыла, что и ты.

       - Им сие не ведомо. Для старейшин макома ты явилась после их долгой молитвы  морскому богу.

       - Но ведь я  - русская.  Я – белая.

       - Да, ты белая… Старики-индейцы говорят, что когда-то давно тут на берегу реки появились однажды белые люди. Откуда они пришли – никто не знает. Может их судно тоже  разбилось в бурю….  Долго ли они тут жили – мне неведомо. Потом пришельцы куда-то делись. Индейцы же макома с той поры почитают белых людей почти  что за богов, а место, где пришельцы жили,   по сей день зовётся Долиной Белых Людей…  Так что, может,  они тоже были русскими, славянами.

       - Я тебя  Маней звать буду?

       - Зови… Мне даже лучше,- кивнула Манефа, затем поднялась и направилась к выходу.- А ты, Алёна, поешь, однако… Пойду воды согрею, потом опять к тебе приду.

        - Погоди, Маня… А ты никогда не пыталась отсюда уйти?

       - А куда же тут уйдёшь? Разве что опять к испанцам.

       - Нет… Домой на Кадьяк. Ежели в здешние порты разные  суда заходят, то, стало быть, и  в нашу сторону идут.

       - Нет, не пыталась. Далеко отсюда те порты. Да мне и здесь хорошо. Привыкла…А ты, ужель, обратно домой собралась?

       - Я только об этом всё  время и думаю.

       Алёна повернула голову,  закрыв глаза…

        Как же ей не думать о родимом доме, о батюшке с матушкой, о братце, о сестрице своей младшенькой,  да о любимом своём Ванечке, с которым разлучила её судьба в самый день и час венчания в Божием храме там, на острове  Ситха, у берега Аляски.

       Да и как ей, родившейся   от русских отца и матери, не называть своей родиной скалистые острова вдоль матёрого американского берега за тысячи миль от  российских берегов.

       Она часто думала о том, когда, как и почему пришли к Аляске  русские люди?  Почему они, в том числе и её батюшка, называют  неуютную ту  землю  «землёй российского владения». Алёна слышала об этом, но совсем немного, а всего она не знала, да и знать не могла.

Глава  четвёртая

          …София-Августа- Фредерика, принцесса Ангальт-Цербстская, дочь Христиана-Августа, герцога Ангальт-Цербст-Бернбургского и Иоанны-Елизаветы, принцессы  Голштейн- Этинской, а попросту российская императрица Екатерина  Вторая Алексеевна проснулась в своей спальне как всегда сразу после шести часов утра. Она сама оделась, прибрала себя, сполоснула лицо холодной водой из умывальника и сама же разожгла, уложенные ещё  вечером, дрова в камине.

       Екатерина любила эти ранние утренние часы за то, что они принадлежали только ей одной и никому больше. Она знала, что у дверей  спальни и других личных комнат дежурят сейчас камердинеры, камермедхен, да камерфрау. Но никто из них не посмеет войти сюда, пока она сама не позовёт их тонким звоном своего серебряного колокольчика.

       Да и совсем немного было у государыни Екатерины таких счастливых минут одиночества. Уже к девяти часам  у дверей её, убранной к тому времени спальни, соберутся со своими бумагами статс-секретари, обер-полицмейстер, вице-канцлер или столичный губернатор, петербургский главнокомандующий или генерал-прокурор Сената – те, кому в этот день  положено быть у императрицы для доклада. С этого самого часа  государыня будет весь день  среди людей, занимаясь  различными делами почти до отхода ко сну  где-то  часов в десять вечера. Так что ей было за что любить эти первые после пробуждения утренние часы.

       Екатерина ещё с юности не любила никакой роскоши ни в одежде, ни в убранстве жилых своих покоев и придерживалась сего правила всегда и по сию пору. Вот и сейчас, надев простой белый капот и такой же белый чепец на голову, она в первый раз позвнила в колокольчик. Тут же отворилась дверь  и в её рабочий кабинет вошёл дежурный камердинер, которого она даже и не видела, находясь рядом в спальне. Он молча, как это делал ежедневно, поставил на секретер государыни большую фарфоровую чашку горячего и крепчайшего  левантского* кофе, да блюдце с гренками  и так же молча удалился.

       Екатерина перешла в кабинет, села за секретер и взяла в руки чашку  с любимым напитком. Она вдохнула его аромат и даже зажмурилась от удовольствия. Сделав несколько глотков, государыня придвинула к себе лежащие на столе листы бумаги. Вчера она опять увлеклась сочинением своего Наказа для будущей Комиссии по составлению новых российских законов. Уже не один месяц  каждое утро она садится и пишет свой Наказ, а конца и края не видно сему писанию. Но она не отчаивается. Это писание, да чтение древних и современных мыслителей стало её подлинной страстью. Да и кому, как не ей, наказать будущим депутатам думать и принимать законы о власти самодержавной, о суде и расправе, о воспитании, о торговле, образовании, о городах российских и их населении, о государственных доходах и расходах… Ох, как много  ей ещё придётся думать и писать…

…Вот и вчера, увлекшись  писанием поздним вечером, чего  почти никогда не делала, она даже записочки  своему любимцу Гришеньке Орлову  не послала, чтобы пришёл к ней ночку скоротать. Вот, поди, метался  в  своих комнатах, увидев запертою потайную дверь  в её покои. Ну да ничего. Пусть помечется – крепче любить будет…

            Екатерина взяла новое белое  перо  и, омакнув его в чернильнице, склонилась над белым же листом бумаги.

       …Но долго ей заниматься своим любимым делом  в  сегодняшнее утро не  пришлось. За дверьми кабинета послышались какие-то голоса, коих в такой ранний час  быть не должно. Хотя на каминных  часах  уже  почти девять утра и к этому времени  первые докладчики-секретари должны   находиться в зале.

_______________________________________________________

*левантский –  восточный, из Леванта / В.Даль/

       Императрица вновь позвонила в колокольчик, и в кабинет тотчас же вошёл один из её четырёх  статс-секретарей граф Олсуфьев.

       - Доброе утро, матушка-государыня. Как ночевали?- заботливо произнёс он, склонившись в поклоне у самой двери.

        - Доброе,  доброе, Адам Васильевич.  Всё  слава Богу, - приветливо улыбаясь, ответила Екатерина. – А что там за шум у моего порога?

       - Так прискакал к Вам нарочный гонец, государыня, из самой сибирской стороны, от тамошнего тобольского губернатора Чичерина. Вот дежурный офицер громко и просил Вам срочно доложить и пакет передать,- и Олсуфьев кивнул на серебряный поднос, который держал в руках.- Вы уж извините за беспокойство, Ваше величество.

       - Ничего, ничего, граф. Да к тому же и офицер прав. Его не ругайте… Ну и что там?- показала  Екатерина на конверт.

       - На пакете начертано: «Императрице Екатерине Алексеевне… везти денно и ночно нигде не удерживая».

       - Что же мне так срочно хочет поведать  Денис Иванович. Почитайте-ка, граф.

        Олсуфьев достал из пакета бумажные листы:

       - «Всепресветлейшей, державнейшей, великой государыне, императрице Екатерине Алексеевне, самодержице всероссийской»…

       - Постойте, постойте, Адам Васильевич,- прервала  секретаря Екатерина.-  Вы ведь знаете, что я этого не люблю…Мне суть послания изложите. Сами-то его прочли?

       - Как же, государыня, читал. Поскольку срочное,- ответил Олсуфьев.

       Граф Адам Васильевич был одним из самых опытных придворных чиновников императрицы. Крестник  Петра Великого и выпускник  Шляхетского кадетского корпуса, он  ещё  во времена учения там был знатоком многих иностранных языков, которые ему легко давались. Потому-то он позже служил при русском посольстве в Датском королевстве секретарём у посланника Корфа, а, возвратившись в Россию, служил  в Коллегии иностранных дел. Был замечен при  Дворе и назначен даже личным секретарём императрицы Елизаветы Петровны, заведуя её доходами, да Сибирскими золотыми приисками.