– Собаки! Не догадались добить его, этого Дробышева, – перебил Эмир-оглу.
– Ты же знаешь, мы пытались, но эта лиса Чиверадзе предупредил нас.
– В каком состоянии он сейчас? Мне передавали, что он без сознания.
– Видимо, да, потому что к нему никого не пускают.
– Датико говорил, что ехал из Москвы в одном купе с его женой. Что же, и она ничего не знает? – удивился Эмир-оглу.
– Она несколько раз была в госпитале и у Чиверадзе, но ее тоже не пускают к нему. Охраняют его крепко. По ночам в саду стоят чекисты.
– Стоят, стоят! – передразнил Эмир-оглу. – Неужели нельзя положить ему что-нибудь в передачу? Организаторы! – зло буркнул он.
– И это делали. Сам Платон носил.
– Почему же он живет?
Шелия пожал плечами.
– Передай Датико, пусть он уделит больше внимания этой женщине, она может быть нам полезна.
– Хорошо, – кивнул головой Шелия. – Что ты думаешь о Дзиапш-ипа, не проболтается он?
– А что он знает? – возразил Эмир-оглу. – Да и трус. Его хвост плотно увяз у меньшевиков. Сейчас он дрожит за свою семью. С ним тоже надо кончать. Когда его освободят, пусть поживет немного дома и успокоится, а через несколько дней пошли к нему Шелегия. Кстати, как его здоровье?
Шелия неопределенно пожал плечами.
– Но осторожно! – продолжал Эмир-оглу. Проверь у Платона. Если Дзиапш-ипа им наболтал, тогда ликвидируйте его сразу! – тоном приказания жестко произнес он.
– Слушай, Назим, – вполголоса спросил Шелия, – когда все это кончится? Временами мне становиться страшно. Мне кажется, что мы ходим по краю пропасти. Каждую минуту я жду встречи с чекистами и знаю, что это будет моя последняя встреча. – Он зябко повел плечами. – Неужели ты не чувствуешь опасности?
– Ты ее почувствовал только сейчас? Мы все эти годы ходим по краю. Да, по краю, – подчеркнул Эмир-оглу. – Но разве игра не стоит свеч? Когда мы захватим власть, я напомню тебе этот разговор, и мы посмеемся над твоей слабостью.
– Ты ничего не видишь и ничего не понимаешь! – махнув рукой, перебил его Шелия. – На моих глазах меняются люди, меняются обычаи. Помнишь, я зимой ходил к перевалу? В Ажарах я зашел к Измаилу. И не узнал его! Увидев меня, он перепугался, точно я прокаженный, замахал руками и потребовал, чтобы я скорее оставил его дом! Он, видишь ли, хочет вступить в ТОЗ [9] и боится, что односельчане не примут его за связь с бандитами. Он так и сказал. Выходит, что мы с тобой бандиты!
– Ничего! Мы ему это скоро припомним!
– Я ему так и сказал, чтобы он не забыл о своем прошлом убийцы и контрабандиста. А он ответил, что аллах и люди его простили.
– Что аллах? Простит ли Советская власть?
– Я ушел от него, – продолжал Шелия, – и всю дорогу думал, что если такие, как Измаил, отходят от нас, то мы скоро останемся одни.
– Пусть тебя это не пугает – одни отходят, другие приходят. Ты прав в одном: время работает на них, но теперь уже недолго ждать. Им не удастся подчинить себе наш народ!
– А ты считаешь себя грузином или абхазцем? – криво усмехнулся Шелия.
– Дурак! Мы мусульмане и боремся за чистоту нашей религии. Мы не хотим, чтобы эти собаки диктовали нам свои законы.
– Пусть их диктуют нам англичане, верно? – съязвил Шелия.
– Что ж, из многих зол выбирают меньшее. С ними мы скорее договоримся, да и платят они неплохо. Но мне не нравятся твои разговоры.
– Они мне самому не нравятся. Что ж поделаешь, когда такие мысли лезут в голову. Но ты не беспокойся, я не уйду к большевикам, мы с тобой пойдем до конца, – перехватив испуганный взгляд своего сообщника, торопливо добавил Шелия. – Да и не примут они таких, как я.
В дверь снова постучали. Увидев просунувшуюся голову Тины Георгиевны, Эмир-оглу замахал на нее рукой, и она снова скрылась.
– Давай заканчивать этот разговор. Запомни, что тебе необходимо проверить через Платона, как им удалось ликвидировать Минасяна, что говорил на допросе Дзиапш-ипа, и как ведет себя Коста. Интересно, что они у него взяли. Хотя… – он беспечно махнул рукой, – что он может им рассказать? Вот если бы Платону удалось влезть к ним в доверие, тогда бы мы действительно знали все. Ну, ничего! Потерпи немного, это лето будет последним, а там мы будем хозяевами! И самое главное – сюда не ходи!
33
В середине мая Дмитренко по поручению Чиверадзе выехал в селение Михайловка, лежавшее у слияния двух небольших горных рек, километрах в двенадцати от Сухума. Вечером на дороге, проходившей вдоль реки, он встретился с нужным человеком. Они сошли с дороги, и, пробравшись через густой орешник, сели на старый, поваленый бурей дуб.
Дмитренко хотел достать портсигар, хотел вынуть спички, но человек предупредил его. Шатающийся, неяркий огонек, прикрытый рукой от ветра и любопытных взглядов, осветил его морщинистый лоб и большую седоватую бороду. Резкие, прямые, как вырубленные, черты делали его лицо строгим и даже жестким. Зная, что собеседник не курит, Дмитренко прикурил и задул огонек.
– Что нового? – спросил он, затянувшись.
– Люди говорят, что Федор совсем плохой? – полувопросительно сказал человек и почему-то вздохнул.
– Раз говорят, значит правда, – неопределенно ответил Дмитренко. – Зачем вызвал меня?
Человек зацокал языком и, вытащив из-за пазухи бумажку, протянул ее Андрею Михайловичу.
– Передай Ивану Александровичу!
– А что случилось?
Прижавшись к Дмитренко вплотную, человек шепотом, точно боясь, что его услышат, спросил:
– Инжежера Жирухина знаешь? – И не ожидая ответа, добавил: – Плохой человек, смотреть за ним надо.
– Что, что такое? – насторожился Дмитренко.
Из торопливого, прерываемого вздохами и цоканьем рассказа он узнал, что приезжавший в Бешкардаш инженер Жирухин в конторе стройучастка повздорил с техником Лукой Сихарулидзе, тем самым Сихарулидзе, у которого шесть дочерей и ни одного сына. Лука был сухумской достопримечательностью, такой, как набережная, Ботанический сад или недавно созданный обезьяний питомник.
По словам рассказчика, дело было так. На строительстве задерживали выплату зарплаты и рабочие волновались. Пришедший в контору Сихарулидзе заявил об этом инженеру.
– Ну и хорошо, пьянствовать будут меньше! – цинично бросил Жирухин. Сихарулидзе вспылил, сказал, что у них семьи и дети, у него самого их шесть человек.
– Знаю, знаю, шесть девочек и ни одного мальчика, – засмеялся Жирухин. Увидев, что Сихарулидзе рассвирепел, он уже спокойнее сказал: – А тебе-то что, ведь тебе, кажется, платят вовремя. Или не хватает?
Лука ему ответил, что если не будут платить вовремя, люди уйдут со стройки. Тогда Жирухин засмеялся и, обняв его, спокойно сказал:
– И правильно сделают, если уйдут.
Видя, то Лука не успокаивается, он примирительно сказал:
– А ты-то что волнуешься за других? О себе лучше думай! – и, взяв под руку, отвел Сихарулидзе в сторону от начавших прислушиваться к их разговору рабочих. Бригадир монтажников Азиз Царба слышал, как Жирухин спросил Луку: «Хочешь хорошо заработать?» Вечером, в бараке, Азиз спросил у пришедшего из духана Сихарулидзе, о чем ему говорил инженер, но Лука насупился и не захотел с ним разговаривать.
– И это все? – разочарованным голосом протянул Андрей Михайлович.
– Почему все? В духане люди были, видели, как Жирухин пьянствовал с Лукой, а когда платил за стол, деньги давал ему, тебе это тоже мало? – возмущенно закончил рассказчик. – Понимаешь, покупают его!
– А где сейчас Жирухин?
– Уехал на головной участок, в Михайловку.
С моря потянуло ветром. Темнота казалась непроницаемой, но глаза, привыкшие к мраку, уже различали отдельные предметы. Желая размяться, Андрей Михайлович встал и почувствовал, как затекли у него ноги.
– Проводи меня до дороги, – попросил он и, не доверяя своему зрению, взял спутника за руку. Человек встал и потянул его через бурелом в чащу.
