Книга алхимика(Роман) - Уильямс Адам

— Может, если они утратят бдительность, нам удастся сбежать?

— Не исключено, однако, мне кажется, Огаррио сейчас станет закручивать гайки.

— Кровавые палачи, — покачала Мария головой, — так их называл моей отец. И коммунистов, и фашистов. Догматиков. Он не видел меж ними разницы и говорил, что человек слеп, если верит лишь в одну идею, отметая все остальное.

— Мудрый у тебя отец.

— В каком-то смысле — да. Я очень по нему скучаю. Даже если мне удастся выжить, мы вряд ли с ним когда-нибудь свидимся. Он остался в Гранаде. Фашисты таких, как он, не щадят.

— Я тебе очень сочувствую.

— Все нормально, — опустила глаза Мария. — С этим я тоже смирилась. Смерть — часть нашей жизни. Так говорил отец. Просто в какой-то момент гасят свет, и ты погружаешься в долгий-долгий сон без сновидений. Я пыталась вбить это себе в голову, когда умер мой маленький Пабло. Это… это оказалось очень непросто.

— Вот было бы здорово познакомиться с твоим отцом, — промолвил Пинсон, пытаясь отвлечь ее от мыслей о сыне.

— Ты воплощение всего того, что он ненавидел и презирал! — рассмеялась Мария. — Идальго [48], политик, столп общества. Вы были бы как кошка с собакой. Впрочем, не знаю, — она изучающе посмотрела на профессора. — Может, вы и поладили бы. Ты тоже в каком-то смысле немножко мечтатель, а еще ты добрый — совсем как отец. Ему бы понравился Томас. Он вообще обожает детей. И был потрясающим отцом.

Пинсону подумалось, что Мария удивительным образом чувствовала настроение его внука. Она угадывала его желания, знала, как его успокоить и утешить, и тем самым очень напоминала ему невестку сына, Юлию. Даже сейчас, когда они разговаривали, Мария то и дело кидала взгляды на играющего Томаса, желая убедиться, что с ним все в порядке. Так бы на ее месте вела себя любая хорошая мать.

— Какой же у тебя очаровательный мальчик, — неожиданно произнесла она. — Вырастет, будет таким же красивым, как и ты. Ты был на него похож в детстве?

— Разве что самую малость, — чуть улыбнулся Пинсон. — Я видел только одну свою фотографию в таком возрасте — семейная фотокарточка, куча народу, все сидят с торжественным видом. У меня там очень злое лицо. Мне явно было ужасно неудобно в накрахмаленном воротничке. Сижу там, скрестив ноги, перед бабушкой.

— Как бы мне хотелось познакомиться с тобой, когда ты был молод, — усмехнувшись, она придвинулась к нему. — Впрочем, если тебя послушать, твоя семья вряд ли приняла бы меня с распростертыми объятиями. Ну, разве что на должность посудомойки, — Мария негромко хихикнула. — Мой отец работал угольщиком на железной дороге. А еще состоял в кружке анархистов-синдикалистов. Я совсем не твоего круга. Впрочем, быть может, мы бы улыбались друг другу, когда бы ты проходил мимо, а я, например, мыла полы.

— Я бы непременно обратил на тебя внимание. В юности я был очень впечатлительным и, скорее всего, втрескался бы в тебя по уши.

— Ну да, воображаю себе. Принц и служанка — совсем как в сказке. Отец предупреждал меня — с такими, как ты, надо быть настороже. Он говорил, что сказки существуют для того, чтобы оправдать феодализм и… Забыла, как называется: когда аристократ имел право получить любую девушку перед ее брачной ночью?

— Ах да, деречо де пернада, право первой ночи. То, что французы называют droit de cuissage.

— Точно, именно так, — она хитро улыбнулась.

Пинсон с радостью отметил про себя, что у нее улучшается настроение.

— Впрочем, кто знает, чем бы это закончилось, — продолжила Мария, — а вдруг мне удалось бы распропагандировать тебя. Ты присоединился бы к революционному движению и начал бы войну против правящего класса буржуев и эксплуататоров. Стал бы анархистом. Это же гораздо лучше, чем посвящать себя худосочной либеральной идее. Ты бы сбежал со мной, я научила бы тебя кидать бомбы в полицейских. Какую бы мы прожили с тобой жизнь, а! — она сжала Пинсону руку и положила голову ему на плечо. — Эх…

— Занятно… — улыбнулся Пинсон. — То я занимаю людей сказками, то ими начинаешь баловаться ты. Я тебе в дедушки гожусь.

— Да ладно. — Мария подняла на него взгляд. — Льстец и обольститель…

Вытянув губы, она быстро поцеловала его в щеку, на мгновение прижавшись к нему, и профессор почувствовал упругую округлость ее груди. Это было приятно, но все же Пинсон смутился. Он мягко отстранился от Марии. Она весело смотрела на него.

— Ты и вправду кидала бомбы в полицейских? — спросил он.

— Нет, — покачала головой Мария, — если честно, я тряпка. Я даже представить не могу, как можно кого-нибудь убить. Даже мерзавцев, которые заслуживают смерти, вроде Пако. И я не в состоянии ненавидеть людей просто за то, что они не разделяют моих взглядов и убеждений и верят во что-то другое. Именно поэтому я и присоединилась к анархистам. Ведь суть анархизма не хаос и не бесконечная революция. Если взять его в чистой форме, то он в первую очередь зовет нас к терпимости и свободе. Живи сам и дай жить другим. Примерно как в том древнем арабском эмирате, о котором ты читал. Думаю, для Мишката все кончится плохо и он погибнет, как погибла наша мечта об анархистском рае. Самуил один-два раза уже упомянул о фанатиках и крестоносцах. Все совсем как в наши времена.

— Историческая наука вообще эдакая Кассандра [49], — вздохнул Пинсон, — она все предупреждает нас об опасностях, предупреждает, а мы ее не желаем слушать. Иногда мне начинает казаться, что мы обречены раз за разом повторять ошибки прошлого. Я тебе говорил, что над мечетью мы нашли статую Паладона? Наверное, он специально построил собор на этом месте, чтобы спрятать мусульманскую святыню. Ах, если бы мы только могли с ним поговорить. Думаю, это было бы очень поучительно.

— Но он и так с нами говорит, — возразила Мария, — устами Самуила. Слушай, — ее глаза заблестели, — все равно сейчас нечем заняться, давай ты еще почитаешь. Знаешь, по моему опыту, самые светлые мысли приходят в голову, только когда перестаешь ломать голову над проблемой.

Над ними навис чей-то силуэт. Оказалось, что это Фелипе, который привел обратно Томаса. Теперь мальчик сидел на скамье и, болтая ногами, жевал бутерброд.

— Ты что-то хочешь сказать, Фелипе? — спросил Пинсон.

На лице юноши застыло беспокойство. Он неуклюже переминался с ноги на ногу, задевая винтовкой скамью.

— Вы уж простите за наглость, сеньор… э-э-э-э… сеньор профессор.

— Ну-ну, Фелипе. Говори, не бойся.

— Я тут краем уха услышал, как кое-кто из заложников… Ну, пара человек… Они говорили, что у вас есть план… Как всех спасти…

Пинсон почувствовал, как у него от лица отливает кровь. Кто проболтался? Пако? Да какая разница? Много ли знает Фелипе?

— Ты меня перепутал с Огаррио. Это он занимается переговорами о передаче заложников.

— Но… да, я знаю… просто… как думаете, у сержанта получится договориться с фашистами?

Пинсон переглянулся с Марией и вздохнул.

— Мы очень на это надеемся.

— А если у Огаррио ничего не выйдет? — Фелипе скривился, сделавшись похожим на грустного клоуна. — Мы тогда все здесь погибнем? Так, что ли, получается?

— Может, и так. Но пока нам нельзя отчаиваться.

— Но все-таки… — прерывисто вздохнул Фелипе, — но все-таки вдруг у вас получится придумать, как выбраться отсюда? Просто… просто мне кажется, что сержант Огаррио больше не хочет заниматься передачей заложников. Когда он сюда заходил с Бесеррой, они только и делали, что смеялись и говорили о том, как подорвать фалангистов… Что они взлетят вместе с собором до небес… Но если вы что-нибудь придумаете, профессор, то, может… может быть…

— Я даже не знаю, Фелипе, — развел Пинсон руками. — Если мне в голову придет что-нибудь дельное, я тут же дам тебе знать. Ты будешь первым. Обещаю.

Профессор откинулся на скамье, переваривая услышанное. Вот! Вот то, чего он так долго ждал! Пинсон принялся лихорадочно размышлять: «Если каким-нибудь образом мне удастся уговорить Фелипе перейти на нашу сторону, у нас появится куда больше свободы действий. Однако нельзя исключать и другую возможность. А вдруг Фелипе по приказу Огаррио просто неуклюже пытался выведать наши планы? Юноша он добродушный, однако нельзя забывать о том, что он — коммунист, баран, не желающий шевелить своими мозгами, которые хорошенько промыли, дабы он слепо выполнял приказы. Сейчас в душу Фелипе закрались первые сомнения, но это еще не значит, что он готов сражаться за заложников. Надо быть крайне осторожным».