Пришпоренный - Форестер Сесил Скотт

— Равноденствие, сэр, как я и говорил!

— Да.

— И будет еще хуже!

— Без сомнения.

«Отчаянный» шел в крутой бейдевинд, взмывая и падая на невидимых волнах, которые ветер бил о его левый борт. Хорнблауэр с обидой подумал, что Бушу это доставляет удовольствие. Резкий ветер и встречный курс бодрили Буша после долгих погожих дней, а сам Хорнблауэр с трудом держался на ногах и начал уже сомневаться в своем желудке.

Ветер ревел и брызги окатывали палубу. Вся ночь наполнилась шумом. Хорнблауэр ухватился за коечную сетку. Он видел в детстве, как цирковые наездники мчатся по кругу, стоя на двух лошадях одновременно. Ему сейчас приходилось не легче. И цирковым наездникам не выплескивают периодически в лицо по ведру воды.

Сила ветра все время немного менялась. Это нельзя было даже назвать порывами; Хорнблауэр заметил, что ветер с каждым разом крепчает, но потом уже не слабеет. Подошвами ног, ладонями рук Хорнблауэр чувствовал, что «Отчаянный» все сильнее кренится и все хуже слушается руля. Слишком много парусов. Хорнблауэр стоял всего в ярде от Янга, но ему пришлось кричать:

— Четыре рифа на марселях!

— Есть, сэр.

Матросы с трудом пробирались на свои посты — вот когда оправдывали себя бесконечные учения. Матросы в темноте и суматохе выполняли то, чему научились в более спокойных условиях. Как только Янг заставил паруса заполоскать, снижая нагрузку, «Отчаянный» успокоился. Теперь матросы должны были выполнить цирковой трюк, в сравнении с которым усилия Хорнблауэра устоять на палубе оказывались сущим пустяком. Ни одному канатоходцу не приходится работать в кромешной тьме, в шторм, на ненадежном ножном перте или прикладывать такую силу, которая требуется матросу, чтоб закрепить риф-сезень, вися в пятидесяти футах над неумолимым морем. Даже укротитель, осторожно поглядывающий на своих коварных львов, не знает, что значит противостоять бездушной враждебности парусов, норовящих сорвать матросов с их ненадежной опоры.

Янг слегка повернул штурвал и паруса снова наполнились. «Отчаянный» накренился, яростно борясь с ветром. Лучший пример победы человеческого разума над слепыми силами природы — корабль, несущийся вперед тем быстрее, чем сильнее дует ветер, стремящийся его уничтожить. Хорнблауэр с трудом добрался до нактоуза и посмотрел, куда идет судно, просчитывая боковой снос и одновременно держа в голове карту побережья. Рядом стоял Провс, очевидно, занятый тем же самым.

— Я думаю, мы удаляемся от берега, сэр. — Провсу приходилось кричать каждый слог по отдельности. Хорнблауэр был вынужден поступать так же.

— Попробуем еще, пока можем.

Удивительно, как быстро летит время. Уже скоро рассвет. А шторм все усиливается: прошло двадцать четыре часа с тех пор, как Хорнблауэр почувствовал первые признаки его приближения, а он все еще не набрал полной силы. Похоже, он не скоро начнет стихать, дня через три, не раньше. Даже если шторм утихнет, ветер долго еще может дуть с запада, задерживая водоналивные и провиантские суда на пути из Плимута. И даже если они придут, «Отчаянный» может в это время оказаться на своей позиции вблизи Гуля.

— Мистер Буш! — Хорнблауэру пришлось подойти вплотную и ухватить Буша за плечо. — С сегодняшнего дня мы уменьшаем выдачу воды. До двух третей.

— Есть, сэр. Я думаю, это правильно, сэр. Буша мало беспокоили трудности, касались они матросов или его самого. Речь шла не об отказе от роскоши — уменьшить выдачу воды значило ухудшить и без того тягостное существование. Обычно выдавали по галлону в день на человека, и этого едва хватало, чтобы выжить. Две трети галлона в день — это неимоверно мало; через несколько дней ни о чем кроме жажды невозможно станет думать. И тотчас, словно в насмешку, заработали помпы. Упругость и гибкость, позволявшие «Отчаянному» выдерживать удары волн, означали однако, что воде легче проникнуть внутрь через швы выше и ниже ватерлинии. Вода накапливалась в трюме — один… два… три фута. Пока шторм не утихнет, команде придется, выбиваясь из сил, шесть часов ежедневно — по часу каждую вахту — откачивать воду.

Забрезжил серый рассвет. Ветер все усиливался и «Отчаянному» невмочь стало с ним бороться.

— Мистер Карджил! — (Карджил теперь стоял на вахте ) — Мы ляжем в дрейф. Положите судно под грот-стень-ги-стаксель.

Хорнблауэру пришлось орать во всю глотку. Наконец Карджил согласно кивнул.

— Все наверх! Все наверх!

Несколько минут тяжелой работы и дело сделано. Убрали марсели, «Отчаянный» уже не кренился так круто. Более мягкое действие грот-стеньги-стакселя удерживало его относительно прямо, и рулю не требовалось таких усилий, чтоб удерживать маленькое судно против ветра. Теперь оно вздымалось и падало посвободней, более причудливо и с меньшим напряжением. Шлюп по-прежнему бешено подпрыгивал и по-прежнему черпал воду наветренным бортом, но поведение его изменилось, стоило ему покориться ветру, отказаться от борьбы со стихией, грозившей разорвать его напополам.

Буш, указывая в наветренную сторону, протягивал Хорнблауэру подзорную трубу. Серый горизонт, поминутно заслоняемый вздымающимися валами, был еле виден. Небо и море заплясали перед объективом. Прочесывать горизонт в направлении, указанном Бушем, было трудно, делать это приходилось урывками, но наконец что-то мелькнуло в поле зрения. Вскоре Хорнблауэру удалось снова поймать его в подзорную трубу — сказывались долгие годы обращения с этим прибором — и рассмотреть получше.

— «Наяда», сэр, — прокричал Буш в самое ухо. Фрегат был в нескольких милях с наветренной стороны. Он, как «Отчаянный», лежал в дрейфе, поставив один из новомодных штормовых марселей, очень узкий и без рифов. Это, видимо, давало большие преимущества — даже одно снижение веса не могло не сказаться — но Хорнблауэр, глядя, как ведет себя «Отчаянный» под грот-стеньги-стакселем, не испытывал недовольства. Из вежливости он мог бы сказать об этом, возвращая трубу, но даже вежливость не могла заставить его беседовать на таком ветру, и Хорнблауэр ограничился кивком. Присутствие «Наяды» на западе подтверждало, что «Отчаянный» занял верную позицию, а за «Наядой» Хорнблауэр различил «Дориду», вздымавшуюся и падавшую на самом горизонте. Хорнблауэр сделал все, что от него требовалось. Разумный человек в таком случае должен позавтракать, пока есть такая возможность. Разумный человек не станет обращать внимание на желудок, встревоженный новым характером качки.

Приятная неожиданность случилась, когда Хорнблауэр добрался до своей каюты: явился с докладом Хьюфнил баталер, и выяснилось, что при первых признаков надвигающегося шторма Буш и Хьюфнил подняли с постели кока и заставили его варить пищу.

— Это замечательно, мистер Хьюфнил.

— Таков был ваш приказ, сэр.

Хорнблауэр вспомнил. Он оставил такую инструкцию как только прочитал приказы Корнваллиса, указывающие позицию «Отчаянного» на время западных штормовых ветров. До того, как из-за шторма пришлось погасить на камбузе огонь, Симмондс успел сварить в корабельных котлах триста фунтов соленой свинины и триста фунтов сушеного гороха.

— Почти совсем доварились, сэр, — сказал Хьюфнил. Значит ближайшие три дня — или даже четыре — матросы будут есть не одни сухари. Они получат холодную отварную свинину и холодную гороховую похлебку — ту самую, которой, согласно детской песенке, обжегся человек с Луны.

— Спасибо, мистер Хьюфнил. Вряд ли шторм продлится более четырех дней.

Столько и продолжался этот шторм, за которым наступила зима — худшая зима, какую знало человечество. Эти четыре дня «Отчаянный» лежал в дрейфе, волны молотили его, ветер бичевал. Хорнблауэр озабоченно просчитывал боковой снос. Когда ветер стал севернее, внимание Хорнблауэра с Уэссана переключилось на остров Сен, южнее подступов к Бресту. Лишь на пятый день «Отчаянный» смог поднять взятые в рифы марсели и лавировать обратно на позицию, а Симмондс — развести на камбузе огонь и накормить команду — а с ней и Хорнблауэра — горячей отварной говядиной вместо холодной вареной свинины.