Четыре пера (ЛП) - Мейсон Альфред

— Я предполагал, что так и будет, — сказал Колдер.

Он взял фонарь и вместе с немецким студентом перелез через фальшборты на баржу. Он вызвал двух арабов.

— Уберите ангареб с носа, — сказал он, и когда они повиновались, — а теперь снимите покрывало. Мой друг — врач, он осмотрит рану.

Арабьы колебались, а затем один с наглым видом возразил.

— В Асуане есть врачи, мы везем его туда.

Колдер поднял фонарь и сам отдернул покрывало с раненого.

— Прошу, — сказал он своему спутнику.

Немецкий студент осмотрел рану на бедре, пока Колдер держал фонарь над головой. Как и предсказал Колдер, это было неприятное зрелище; потому что рана загноилась. Немецкий студент был рад снова ее прикрыть.

— Я не в силах помочь, — сказал он. — Возможно, в больнице, с ваннами и повязками. Во всяком случае, ему облегчат боль. Но что-то еще? Не знаю. Здесь я не смогу ничем помочь. Эти двое понимают по-английски?

— Нет, — ответил Колдер.

— Тогда я могу вам кое-что рассказать. Он поранился не от падения с пальмы. Это ложь. Травму нанесли острием копья или каким-то другим оружием.

— Вы уверены?

— Да.

Колдер резко наклонился к арабу на ангаребе. Хотя тот не шевелился, мужчина был в сознании. Колдер не отрываясь смотрел на него и заметил, что его глаза следят за произносимыми словами.

— Вы понимаете по-английски? — спросил Колдер.

Араб не мог ответить губами, но в выражении лица появилось понимание.

— Откуда вы? — спросил Колдер.

Губы шевельнулись, но с них сорвался лишь шепот. Глаза говорили, но тщетно. Понятно было, что они выражали огромное желание ответить. Колдер опустился на колени рядом с головой мужчины и, придвинув фонарь поближе, стал перечислять города.

— Из Донгола?

Глаза араба не показали никакой реакции на это название.

— Из Метемнеха? Из Бербера? Из Умдурмана? Ага!

Араб отреагировал на это слово. Он закрыл веки. Колдер с энтузиазмом продолжил.

— Вас там ранили? Нет. Где тогда? В Бербере? Да. Вы были в тюрьме Умдурмана и сбежали? Нет. Но вы были ранены.

Колдер опустился на колени и задумался. Размышления его взволновали. Он наклонился к уху араба и негромко заговорил.

— Вы помогали кому-то бежать? Да. Кому? Эль-каймакам [14] Тренчу? Нет. — Он перечислял имена других белых пленников в Умдурмане, и при каждом имени глаза араба отвечали «нет». — Это эфенди [15] Фивершем? — сказал он, и глаза выразили согласие так же ясно, как будто произнесли губы.

Но это были все сведения, которые вытянул из него Колдер.

— Я бы с радостью помог эфенди Фивершему, — сказал он, но тщетно.

Араб не мог говорить, он не мог даже назвать свое имя, а его спутники не хотели. Независимо от того, что знали или подозревали эти два человека, им не имело никакого смысла вмешиваться, и они цеплялись за историю, освобождающую их от ответственности. Родственники в Короско, услышав, что они едут в Асуан, попросили их взять с собой раненого, они его не знают, но согласились. Колдер не мог добиться от них ничего более путного, кроме этого заявления, как бы ни расспрашивал.

У него под рукой была желанная информация —известия о Гарри Фивершеме, про которого Дюрранс спрашивал в каждом письме, но она находилась как будто в закрытой книге. Он стоял рядом с беспомощным человеком на ангаребе. Тот очень хотел говорить, но чрезвычайная слабость, в которую он погрузился, приложила палец к его губам. Колдер мог лишь проследить, чтобы его благополучно доставили в больницу Асуана.

— Он поправится? — спросил Колдер, и доктор с сомнением покачал головой. Возможно, и был шанс, но очень небольшой. И даже в лучшем случае восстановление будет медленным.

Колдер продолжил путешествие в Каир и в Европу. Возможность помочь Гарри Фивершему ускользнула; араба, который не мог даже произнести свое имя, звали Абу Фатма из племени кабабишей, и его присутствие, раненого и беспомощного, на нильском пароходе между Короско и Асуаном означало, что тщательно продуманный план Гарри Фивершема по спасению полковника Тренча потерпел неудачу.

Глава двадцать пятая

Когда Колдер, разочаровавшись в том, что не удалось получить известия о Фивершеме от единственного человека, который ими обладал, вошел в вагон поезда в Асуан, лейтенант Сатч ехал по белой дороге из Хэмпшира по вереску и утеснику; и он тоже был обеспокоен судьбой Гарри Фивершема. Как и многие мужчины, долго живущие в одиночку, лейтенант Сатч привык высказывать мысли вслух. И пока он медленно ехал вперед, он не раз говорил себе: «Я предвидел, что будут проблемы. С самого начала я предвидел, что будут проблемы».

Хребет холма, вдоль которого он ехал, резко обрывался. Дорога перед ним круто спускалась по сосновому лесу к небольшой железнодорожной станции. Вид ярко сверкающих на солнце рельсов, и телеграфных столбов, убегающих по прямой, но вдалеке как будто сходящихся, увеличил замешательство Сатча. Он остановил лошадь и уставился на красную черепичную крышу вокзала.

— Я обещал Гарри ничего не говорить, — сказал он и, испытывая временное утешение от этих слов, повторил их: — Я честно обещал в гриль-зале «Критериона».

Свисток паровоза вдалеке казался ясным и пронзительным. Это оторвало лейтенанта Сатча от мрачных размышлений. Он увидел, как белый дым приближающегося поезда тянется вдалеке узкой полоской.

— Интересно, что его привело, — сказал он с сомнением; а затем увереннее: — Что ж, бесполезно увиливать.

Он щелкнул лошадь хлыстом и припустил вниз по склону. Он добрался до станции, когда поезд прибыл на платформу. С поезда сошли только два пассажира. Это были Дюрранс и его слуга, и они сразу вышли на дорогу. Лейтенант Сатч приветствовал Дюрранса, который подошел к двуколке.

— Вы вовремя получили мою телеграмму? — спросил Дюрранс.

— К счастью она застала меня дома.

— Я взял багаж. Могу ли я рассчитывать на ночлег у вас?

— Вне всякого сомнения, — сказал Сатч, но токий слух Дюрранса различил, что тон его голоса не соответствует сердечности слов.

Однако Дюрранс был готов к неохотному гостеприимству и намеренно отправил телеграмму в последний момент. Он подозревал, что если бы оставил обратный адрес, ему могли бы отказать во встрече. И его подозрение было вполне оправданным. Телеграмма и впрямь лишь сообщала о визите Дюрранса, ничего не говоря о его целях; но ее было достаточно, чтобы Сатч понял — произошло что-то серьезное, что-то неблагоприятное в отношениях Этни Юстас и Дюрранса. Без сомнения, Дюрранс приехал, чтобы возобновить расспросы о Гарри Фивершеме, те самые, на которые у Сатча не было намерения отвечать, и придется уклоняться весь день и вечер.

Но он увидел, как Дюрранс нащупывает поднятой ногой ступеньку двуколки, и до его сознания дошло, что гость слеп. Он протянул руку и, подхватив Дюрранса под локоть, помог ему подняться. В конце концов, подумал он, нетрудно обмануть слепого. У Этни была такая же мысль, и она почувствовала такое же облегчение, какое чувствовал теперь Сатч. Лейтенант был рад, что проявил сострадание.

— Я с сожалением узнал о вашем несчастье, — произнес он и тронулся вверх по холму. — Я знаю, что значит внезапно остановиться и остаться в стороне, уступить дорогу и приспосабливаться к новому миру, хотя моя раненая нога ничто по сравнению с вашей слепотой. Не стану говорить о компенсации и терпении. Всё это — болтовня людей, никогда не переживавших подобного. Мы знаем, что для молодого человека, избравшего карьеру, где необходимо быть деятельным, компенсации быть не может, если карьера внезапно прерывается не по его вине.

— Не по его вине, — повторил Дюрранс. — Я с вами согласен. Только человек, чья карьера прервана по его собственной вине, получает компенсацию.