Сэр Найджел (илл. Н. Лямина) - Дойл Артур Игнатиус Конан

При этих словах своего господина оруженосец порозовел от радости.

— Нет, благороднейший сэр, сделал я так мало! Но благодарю Господа и Богоматерь, что оказался полезен, раз уж тебе угодно было взять меня с собой. Случись так…

Не договорив, Найджел вновь побледнел и откинулся на подушку, в изумлении глядя на распахнувшуюся дверь. Кто этот величественный человек с высоким лбом, длинным красивым лицом и темными умными глазами? Кто, как не сам Эдуард, могущественнейший король Англии?

— Ха! Мой петушок с тилфордского моста, я о тебе не забыл, — сказал он. — И рад слышать, что ты опять обрел рассудок. Но, уповаю, ты из-за меня вновь его не лишишься, — добавил он, с улыбкой глядя на ошеломленного юношу, который, запинаясь, изъявлял живейшую благодарность за оказанную ему великую честь.

— Ни слова! — перебил король. — Но поистине мое сердце радуется, что сын моего старого товарища по оружию, сэра Юстеса Лоринга, показал такую отвагу. Если бы это судно привезло весть о наших приготовлениях, все наши труды пропали бы даром, и ни один француз в ту ночь не приблизился бы к Кале. Но особенно благодарю тебя за то, что ты доставил в мои руки человека, которого я поклялся покарать, ибо он всякими подлыми способами доставлял нам больше хлопот, чем кто-либо еще. Дважды я давал клятву, что Пьер Рыжий Хорек, попади он в мои руки, будет повешен, пусть его род и благороден. И вот это время пришло. Но я отложил его казнь, дабы на ней мог присутствовать ты, его победитель. Нет, не благодари меня. Это твое законное право, ведь им я обязан тебе.

Однако из уст Найджела рвались вовсе не изъявления признательности. Ему трудно было найти нужные слова, но промолчать он не мог.

— Государь, — пробормотал он, — не мне перечить твоей королевской воле…

Черный гнев Плантагенетов омрачил высокий лоб короля и его суровые, глубоко посаженные глаза.

— Клянусь славой Божьей! Еще никто ей не перечил безнаказанно! Так что же означает твоя речь, юноша, столь непривычная для наших ушей? Поберегись, ты ведь не шутки шутишь!

— Государь, — ответил Найджел, — во всем, что дано решать мне, я покорный подданный твоего величества, но есть такое, чего сделать нельзя.

— Как так! — вскричал король. — Даже если на то моя воля?

— Даже если на то твоя воля, государь, — ответил Найджел, садясь на постели. Лицо его было белым, глаза горели.

— Клянусь Пречистой! — загремел разгневанный король. — Вот до чего дошло. Тебя слишком долго держали дома, юноша. Конь, которого томят в стойле, всегда брыкается. Необученный сокол гонится за низкой дичью. Это твое дело, сэр Чандос! Обучать его должен ты, так и обучи, приказываю тебе! И чего же нельзя сделать Эдуарду, королю Англии, сквайр Лоринг?

Найджел ответил королю таким же гневным взглядом.

— Казнить Рыжего Хорька.

— Pardieu! И почему же?

— Потому что он не твой, чтобы ты мог его казнить, государь. Потому что он мой. Потому что я обещал ему пощаду, и не тебе, хотя ты и король, принуждать человека благородной крови нарушить данное слово и покрыть себя бесчестием.

Чандос мягко положил руку на плечо своего оруженосца.

— Прости его, государь. Он совсем обессилел от ран. Наверное, мы пробыли тут слишком долго. Лекарь сказал, что ему нужен покой.

Но умиротворить разъяренного короля было не так-то просто.

— Я не привык, чтобы мне указывали! — рявкнул он. — Он твой оруженосец, сэр Джон. Так почему же ты стоишь и слушаешь эти дерзкие речи и не образумишь его? Вот так-то ты наставляешь своих домочадцев? Или ты не втолковал ему, что всякое обещание подлежит одобрению короля и лишь король — источник жизни и смерти? Если он бредит, так ты-то в здравом уме. Почему ты стоишь и молчишь?

— Государь, — угрюмо сказал Чандос, — я служил тебе более двух десятков лет и, сражаясь за тебя, ран получил не меньше, а потому не гневайся на мои слова. Но поистине я был бы неверным слугой, если бы не сказал тебе, что мой оруженосец Найджел, хотя речь его могла быть почтительнее, тем не менее в этом деле прав, а ты лет. Подумай, государь…

— Довольно! — крикнул король, разъярившись еще больше. — Каков господии, таков и слуга! Я мог бы сам догадаться, почему этот дерзкий оруженосец посмел спорить со своим королем. Он лишь следует примеру, который ему подавали. Джон, Джон, ты слишком смел! Но знай — и ты тоже, юноша, — Бог мне свидетель, еще не зайдет солнце, как Рыжий Хорек в предупреждение всем лазутчикам и предателям повиснет на самой высокой башне Кале, дабы все корабли в проливе и все люди на десять миль вокруг видели, как он висит, и знали бы, сколь тяжка десница короля Англии. Запомните это, не то как бы и вам не довелось испытать ее тяжесть! — Сверкнув глазами, как рассвирепевший лев, он вышел из комнаты, и тяжелая дверь гулко захлопнулась за ним.

Чандос и Найджел печально посмотрели друг на друга, и рыцарь легонько погладил перевязанную голову своего оруженосца.

— Ты вел себя, как должно, Найджел. Мне тебя упрекнуть не в чем. И не бойся, все будет хорошо.

— Мой благородный и досточтимый господин! — воскликнул Найджел. — У меня черно на сердце. Поступить по-иному я не мог и навлек на тебя королевский гнев.

— Не кручинься, тучи скоро рассеются. Если он и правда казнит француза, ты ведь сделал все, что было в твоих силах, и душа твоя чиста.

— Молю Господа, чтобы такой он принял ее в рай, — ответил Найджел. — Ибо чуть я услышу, что обесчещен и мой пленник убит, я сорву с головы эту повязку и положу всему конец. Жить, нарушив свое слово, я не буду.

— Нет, милый сын, ты напрасно принимаешь это к сердцу, — сказал Чандос с тревогой. — Если человек сделал все, что мог, бесчестья ему нет. Однако король хоть и вспыльчив, но отходчив, и если я его увижу, то сумею уговорить. Вспомни, как он поклялся повесить шесть здешних горожан, и все же помиловал их. А потому не теряй надежды, милый сын, и еще до вечера я вернусь с доброй вестью.

Три часа, пока заходящее солнце поднимало тени по стенам его каморки все выше и выше, Найджел лихорадочно метался на постели, напрягая слух, не идет ли Эйлуорд или Чандос сообщить ему о судьбе пленника. Наконец дверь распахнулась, и он увидел человека, которого никак не ждал увидеть, хотя и обрадовался ему несказанно. Это был Рыжий Хорек, свободный и ликующий.

Быстрым бесшумным шагом он пересек комнату, упал на колени рядом с постелью и поцеловал бессильно свисавшую руку.

— Ты меня спас, благороднейший сэр! — вскричал он, — Виселица была сколочена, и к ней уже привязали веревку, когда добрый лорд Чандос сказал королю, что ты погибнешь от собственной руки, если меня казнят. «Будь проклят этот оруженосец, упрямый как осел! — сказал он. — Бога ради, отдайте ему его пленника, и пусть делает с ним что хочет, лишь бы больше мне не докучал!» И вот я пришел, благородный сэр, спросить у тебя, что мне надлежит сделать.

— Прошу, сядь рядом со мной и будь как дома, — сказал Найджел. — И я тебе отвечу. Многих слов для этого не понадобится. Твои доспехи я оставлю себе на память о милости судьбы, пославшей мне встречу со столь доблестным и благородным человеком. Мы одного роста, и, думаю, они мне будут впору. Выкупа я попрошу тысячу золотых.

— Ну нет! — воскликнул Хорек. — Стыдно помыслить, что такой человек, как я, может стоить дешевле пяти тысяч!

— Тысячи достаточно, любезный сэр, чтобы покрыть расходы на мое снаряжение. Далее, ты не будешь выведывать наши планы и чинить нам вред, пока длится перемирие.

— Клянусь!

— И наконец, тебе придется совершить путешествие. Лицо француза вытянулось.

— Я поеду, куда ты ни прикажешь, — сказал он. — Но только бы не в Святую Землю, прошу тебя.

— Нет, — ответил Найджел, — хотя для меня эта земля и святая. А ты поплывешь в Саутгемптон.

— Мне этот порт известен. Несколько лет назад его сожгли не без моей помощи.

— Советую тебе, пока ты будешь там, об этом помалкивать. Оттуда ты поедешь по Лондонской дороге, пока не доберешься до прекрасного города Гилфорда.