Сыновья - Градинаров Юрий Иванович

Яков Матвеевич Штибен встревоженно смотрел на Александра Александровича. Он заметил, внутри атамана борются противоречивые чувства. Казалось, что атаман сомневается в ранее принятом решении.

– Я впервые вижу вас, Александр Александрович, таким растерянным. Вас, по-моему, одолевают сомнения в выбранном пути. Ситуация не из лёгких, но не тупиковая. Надо освободиться от части ополченцев и идти на юг, туда, где много казачьих станиц. Прояснить настроение станичников и действовать по ситуации, складывающейся в Красноярске. Казакам заниматься домашними делами, но порох держать сухим.

– Мне жаль людей, если совдеповцы кого-то из задержанных лишат жизни. А сомнение у меня возникло в верности присяге моего дивизиона. В мирной обстановке я добился от казаков единодушия в оценке различных ситуаций. А сейчас, когда в воздухе пахнет порохом, когда на карту поставлена жизнь казачества, боюсь, что у них, как и у меня, раздвоенность в душе. Так были преданы Степан Разин, Кондратий Булавин и другие. Преданы своими товарищами – казаками. Они не понимают, что начнётся процесс расказачивания, разрушения привычного уклада жизни, лишение собственности и социализация земли, – с горечью говорил Сотников.

– Мы не вложим сейчас им в головы ни ваше, ни моё понимание текущего момента. Ни предчувствие той опасности, которая нависла над Енисейским казачеством. Казаки настроены на выжидание, на надежду – «авось пронесёт!». Думают, останется всё, как прежде, без единой пролитой капли казачьей крови, – сказал Штибен.

– Яков Матвеевич! Разговор у нас закончен. Сейчас состоится сельский сход торгашинцев. Люди боятся кары из Красноярска. Вдруг нагрянут сюда, после нашего ухода, красногвардейцы и начнут ревтрибуналом судить станичников за поддержку мятежников. Сегодня приходили ходоки с просьбой к нам – оставить станицу. Я думаю, они правы в своём страхе. Коль в Красноярске расстрелы, то здесь они расправятся не задумываясь, – сказал атаман, надевая белый полушубок, портупею, а потом – папаху.

Двор у старосты переполнен станичниками. Пацанва облепила заплот. Собака, закрытая в катухе, надрывается от злости. Ещё раз отзвонили церковные колокола для опаздывающих на сход. Мужики дымили цигарками, бабы судачили о стельных коровах и посматривали на тесовое крыльцо, откуда обычно сельская власть доносила свой голос до слушающих земляков. Из избы вышли хозяин, атаман Сотников и ординарец Иван Перепрыгни.

– Станичники! – зычно начал староста. – Притесняемый новой властью, у нас на ночь расквартировался дивизион. Спасибо, граждане, что накормили, напоили и спать уложили войско. У меня уже были ходатаи и просили казаков оставить Торгашино и уйти в другие, дальние станицы, поскольку забоялись кары новой власти. Наша станица на меже с Красноярском. И красногвардейцы могут не только шомполов всыпать, но и суд свершить за то, что мы потакали мятежным казакам.

– А не боитесь, станичники, в скором времени, лишиться не только лошадей, карабинов и шашек, но и хороших земель? Новая власть грозит расказачиванием. Вы станете просто крестьянами! А уж как крестьяне живут, вы знаете! У иных ни коровы, ни коня, ни земли вдоволь, и избы с печами по-черному, – предостерёг Сотников.

– Боимся, атаман! Да мы и не знаем, чего хочет от нас власть! И надолго ли она поселилась? Керенский и года не продержался, а Совдепы? Стоит ли об неё шашку марать? Может, переждать. Поглядим, куда выведет! Вона, в Иркутске то белые, то красные. Город, как ента Помпея, – весь в развалинах. Уже трёхлинеек мало, зачали из пушек стрелять друг по дружке. У кого снарядов больше, тот и властвует! – поднялся на крыльцо одноногий Иван Кузнецов. – Я за Россию ногу с японцами потерял, а красные меж россиянами свару затевают. Правильно атаман поступил, что увёл казачий дивизион из-под их власти. Отпускай казаков, Александр Александрович, по домам. Тут, я гляжу, у тебя остались каратузские, монокские, таштыпские, саянские. Все южане. Разведи их живыми по станицам, чтобы не брать грех на душу за рубку русских голов. Но войсковое управление, станичные и уездные казачьи управления сохранить надо. Чтобы казачье войско могло собраться по первому зову.

– Мы просим, Александр Александрович! – вышла на крыльцо дебелая казачка. – С кострами поосторожней! Станица деревянная. Детвора бегает с тлеющими угольями. А вокруг стога казаки греются, ветер искрами играет.

Атаман щелкнул плёткой по голенищу. Люди с надеждой смотрели на Сотникова.

– Я вас понял, станичники! Страшитесь новой власти, а старой не боялись. Почему? Да потому, что старая была законной, а новая – незаконная. И законов никаких не признаёт. Подчиниться этой власти – значит потерять казачью честь! А если я, как атаман Енисейского казачьего войска, завтра объявлю всеобщую мобилизацию? Тоже станете раздумывать идти или не идти в войсковые управления на регистрацию? Или пойдёте в Красную гвардию? Есть над чем подумать, казаки! Только не опоздайте с думками. Мы уж не так вас стеснили. Часть людей расквартировали в Лукино и в Есаульском. Надеюсь, моё войско не объело вас да и фуражу вашего чуть-чуть пощипали. Интендант рассчитается. Через сутки мы уйдём. Только не потчуйте моих казачков вашим мутным самогоном. Узнаю – плёткой отхожу! Спасибо за приют, за хлеб да соль, за честные слова!

На улице дымили костры. Кони плотно стояли у коновязей, позвякивая удилами, толкали друг друга крупами и изредка ржали. Кое-кто поил лошадей, кто-то разнуздывал и подвешивал торбы с овсом. Некоторые из станичников уже ходили под хмельком, грелись с казаками у костра, приглашали хлебнуть самогона.

– Атаманской плети захотел? Наш атаман – крутого нраву, слов на ветер не бросает, исполосует задницу, шаровары не натянешь, – смеялись казаки, шевеля в кострище угли. – Вот махрячком своим можешь угостить, коль не жалко.

И крутили на морозе «козьи ножки», подолгу дымили, балясничали, пока кто-то из верховых не закричал:

– Пора караул менять. Пусть патрульные погреются!

Патрули проверяли всех выезжающих и въезжающих в Торгашино, спрашивали, что слыхать в Красноярске.

– А чего сказывать? Я на базар да с базара, всё как было, так и есть. Никто нигде пока не стреляет.

– Ну и слава Богу! – отвечали патрули. – Нас не тронут, и мы не тронем. Проезжай!

И катили туда-сюда по наезженной дороге сани. Везли мясо, картошку, мёд в город, а оттуда – подарки да деньги в кубышке. Торгашинцев, за исключением прихода в станицу дивизиона, ещё не коснулась революция. Хотя и город большой рядом, и железная дорога пролегла до самого Петрограда, а станичники живут, как жили, да по рассказам побаиваются этой страшной городской власти.

Иван Перепрыгни собрал всех нижних чинов и офицеров, кто присоединился к дивизиону после распадка. Сотников пояснил, в боевые действия он ввязываться не намерен, пока не истечёт срок ультиматума. Денежное довольствие: десять рублей в месяц и бесплатный паёк. Кому не достанется лошади, тот будет зачислен в офицерскую дружину «пластунов» для ведения разведки и диверсий. Офицеры-«пластуны» научат в полевых условиях, как вести взрывные работы на железных и гужевых дорогах, жилых домах, в поездах.

Затем к прибывшим обратился Иван Перепрыгни:

– Прошу сдать паспорта для постановки на довольствие, для получения оружия и боеприпасов. Патроны экономить! Почём зря не палить: ни в бою, ни в карауле, ни на отдыхе. Каждый патрон на счету. Когда отладим снабжение дивизиона оружием, тогда будем вести и учебные стрельбы.

Уйдя из Торгашина, дивизион сутки простоял в Лукино, а затем расквартировался в Есаульском. Есаульские станичники смогли расквартировать 177 казаков, 67 офицеров и 150 гимназистов и семинаристов. Сотников направил четырёх самых надёжных офицеров, по двое, к атаманам Дутову и Семёнову с просьбой поддержать дивизион на случай военных действий. Вокруг Есаульского учащиеся рыли окопы и траншеи, очищали от снега подъезды к траншеям для подвозки боеприпасов, провианта на случай осады станицы красногвардейцами. Атаман с офицерами штаба разрабатывал план внезапного налёта дивизиона на город Красноярск. Переодетые лазутчики, поодиночке или небольшими группами проникают в город, со всех сторон поджигают Николаевскую слободу, отвлекая основные силы совдеповцев на пожар, а сами захватывают железнодорожный вокзал, почту, телеграф, здания губисполкома и городского Совета рабочих и солдатских депутатов. Оставшиеся в засаде конные эскадроны входят в город и завершают ликвидацию остатков красногвардейцев. Были также определены объекты для проведения диверсионных актов.