Жирандоль - Бориз Йана

– Давайте я приведу врача! – Ася поскорее выкрикнула звонким голосом, чтобы не испугаться и не передумать. – У меня сестра в мединституте, они все умеют. Тут рядом. Я бегом.

– Что? Кто? – удивился Лев, но Агнеска уже выбежала, и верный Митька не пожелал отставать от подружки, когда вокруг кипели такие нетривиальные события. Отчаянно беременная Берта очередным воплем выбила из головы своего прекрасного брата мысли о чужих детях. Выхода не оставалось: надо просить соседку идти за врачом, но ему чудилось, что уже поздно.

Увидев сестренку, Инесса сразу поняла, что не до шуток. Она похватала какой под руку подвернулся инструмент, медицинскую сумку и побежала за вопившей детворой. Верещанье сыграло исключительно позитивную роль: напуганные сокурсницы тоже побежали за сестрами, и даже вальяжная профессорша соизволила поинтересоваться, не требовалась ли ее помощь. Вопрос повис в пустоте, никто не знал, что случилось у младшей Шевелевой. Аська с Митькой вломились в квартиру спустя полчаса, соседки не было, видать, поковыляла все же за доктором. Запыхавшаяся Инесса взбежала по темной лестнице и опрометью кинулась в заплатанную дверь. Берта задыхалась криком, Лев дрожащими руками лил воду ей в рот, но попадал куда угодно, только мимо губ.

– Что вы делаете? Она же рожает! – завопила Инесса, чуть ли не громче самой роженицы.

– Да. Она не хочет ехать в больницу. – Инесса поразилась, какой Аполлон порхал у кровати этой дурочки, любоваться бы им… – Боится… Она… мы из еврейского местечка, там не принято…

«Как обидно, что такая дремучесть наделена чудесной ангельской внешностью. Что же, повезло этой дуре, есть на кого любоваться», – отстраненно подумала Инесса, протирая руки спиртом: мыть их времени уже не оставалось. Она содрала окровавленное тряпье, накрученное вокруг таза Берты, сильным рывком раздвинула ей ноги.

– Ты помойся, я придержу, – кинула через плечо топтавшейся сзади сокурснице.

Кто-то требовал у Льва чистые простыни, кипяток. Самого его выставили за дверь, в коридор, понемножку наполнявшийся любопытными. Роды понеслись по обычному сценарию, который студенты акушерского отделения выучили назубок. Через положенное время в комнате запищал младенец. Прошла еще мучительная четверть часа, и дверь открылась, отодвинула рукой коридорную темноту. Инесса улыбнулась с порога Льву и удовлетворенно констатировала:

– У вас дочка, здоровенькая красивая девочка, поздравляю!

Агнесса рыжим чертенком метнулась в комнату:

– Дай посмотреть!

– Кыш! Кто-нибудь, уведите отсюда мою сестренку!

– Племянница, – прогнусил из темноты Лев, силы его оставили, он сидел на полу, на соседской привратницкой тряпке. – Это моя комната, это моя глупая сестра, а это, получается, моя племянница.

Берта счастливо сияла, и только тут Инесса увидела, что они со Львом жутко похожи: те же волоокость, горбоносость, пухлогубость. Силы, которых вот только что казалось так много, куда-то улетучились. Она передала матери сверток из линялого полотенца, вышла и опустилась на пол рядом со Львом. В коридоре пахло пылью и малосольными огурцами.

– И отчего же мы такие недоверчивые к медицине? – В голосе петушилась ехидца, край глаза проверял, в какую мину сложится его прекрасный рот.

– Она… мы из местечка… под Могилевом. У них… у нас все по старинке: ребе приходит на роды со своей командой. А в науку веры в тех… в наших краях до сих пор нет… Зять мой служит в Кронштадте, вот приехала повидаться, гостит у нас… у меня.

– У кого у вас? – вопрос требовал немедленного прояснения, потому что коленки предосудительно ослабели, а глаза никак не могли отлипнуть от его античного лица.

– Я здесь с ребятами заводскими живу, в этой комнате. Мы работаем и учимся… в Политехе. А… а вы?

– Ну мы-то с девочками из цирка, разве не видно? – Инесса прыснула, еще две подружки залились смехом в комнате.

– Хороший у вас цирк, – похвалил Лев и тоже засмеялся. – А где эта егоза, что привела вас?

– Агнеска! Агнеска! Ты куда подевалась? – спохватилась сестра, но рыжие кудряшки вовсю радовались длинному коридору, по которому можно рассекать на самодельном самокате и рубиться мечами, как в старинном замке.

Потом приехала бригада неотложки: хроменькая соседка наконец-то добрела до больницы. Лев накрыл чай, пришла Митькина мать и задала всем по первое число, Инесса и Берта долго спорили: первая требовала ехать в больницу, а вторая наотрез отказывалась. Медицинская наука все-таки победила, во многом благодаря описаниям страшных младенческих сепсисов и прочих хворей, что могли напасть в антисанитарном помещении. Мать с новорожденной увезли, зато подтянулись соседи, порадовались, кто-то побежал за бутылкой. В общем, день выдался длинным, можно сказать, бесконечным. Поздно ночью Инесса сидела в больнице рядом со Львом. Они незаметно перешли на ты:

– Какую работу ты выбрала, смелая…

– Когда моя мама ушла… в родах, я как будто сама умерла. Агнесса маму не помнит. И отца… Его не стало еще раньше. Это такое горе, это словами не описать. Тогда я решила, что больше ни одна мать не оставит своих детей. Никогда! Никто не умрет у меня на столе! – Ее глаза заблестели.

– Страшно, наверное? – Лев осторожно взял тоненькое запястье.

– Страшно? Нет, ни капельки. Страшно, когда нечем помочь. А я могу. – Она осторожно опустила руку на кушетку, чтобы ее кисть оказалась под его ладонью.

На столике в углу играла тихая музыка настольной лампы, в воздухе витал аромат весны и что-то еще.

Через две недели Берта выписалась, еще через два месяца уехала назад в местечко под Могилевом. Малышка Сарочка окрепла, щечки налились сливочным румянцем, черные кудряшки на голове шелковились и спускались на выпуклый лобик, как у младенцев кисти флорентийских мастеров. Лев с Инессой проводили молодую мать на вокзал и пошли бродить по набережным, считая чаек и болтая о всякой коммунистической чепухе, потому что по-настоящему говорить о любви они не умели, а тратить великое чудо на невнятное бренчание затертых фраз не хотелось.

– Я теперь буду учиться на дневном отделении, – закончил Лев длинный монолог и спросил без перехода: – Ты ведь выйдешь за меня когда-нибудь?

– А… я… да… возможно, или… – Она не успела как следует удивиться или обрадоваться. – А разве… а никто не будет возражать, что я русская?

– А никто не будет возражать, что я еврей?

– Некому возражать, одна Агнеска, а она тебя любит. – Инесса грустно рассмеялась.

– Так что – да? – Он напрягся, отпустил ее руку.

– Левушка, нам надо поговорить. – На противоположной стороне тротуара веселые офицеры преследовали звонкоголосых девушек в вязаных беретах, кажется сестер. – Если ты намерен связать со мной судьбу, то должен кое-что обо мне знать.

Она раньше никому не говорила о происхождении, придумала отца-аптекаря, всю жизнь прожившего в Федоровском посаде. Но теперь, когда взрослый умный человек предлагал ей стать спутницей на всю жизнь, все-таки следовало быть честной. Завтра вскроются темные страницы, и маленькая ложь может стать причиной глобального недоверия. Это ни к чему. Если не хочет портить себе репутацию, лучше сразу расстаться, одним махом. А если выдержит проверку правдой, то это навсегда. И она станет лучшей женой, самой преданной, самоотверженной, пойдет за ним в огонь и в воду.

Лев испуганно заморгал, остановился.

– Что? У тебя есть кто-то другой?

– Нет. – Она невольно улыбнулась, хоть уголки нервных губ подрагивали. – Никого у меня, конечно же, нет. Просто… просто ты не все знаешь о моем прошлом… о моей семье. – Говорить оказалось труднее, чем она себе представляла. – Но это большой секрет. Поклянись, что никому не скажешь, даже если передумаешь жениться.

– Да что за секрет? Ты что, германская шпионка? Или наследница дома Романовых? – Он делано хохотнул, но глаза оставались тревожными, внимательными.

– Д-да, я из дворянского рода. Извини. – Она присела в дореволюционном книксене. Думала, что подобные излишества удалось искоренить навсегда, ан нет, вот они, на поверхности, только вспомни, тут же нарисуются.