Когда встали из-за стола, Атос по-испански спросил д'Артаньяна:
– Как зовут губернатора? У него отталкивающее лицо.
– Де Сен-Мар, – отвечал капитан.
– Он и будет тюремщиком юного принца?
– Откуда мне знать об этом? Быть может, и я пробуду на Сент-Маргерит до конца моих дней.
– Что вы? С чего вы взяли?
– Друг мой, я нахожусь в положении человека, который среди пустыни нашел сокровище. Он хочет унести его – и не может; хочет оставить на месте – и не решается. Король не вернет меня, опасаясь, что никто не будет сторожить узника столь же усердно, как я, но вместе с тем он жалеет, что я так далеко, понимая, что никто не будет служить ему так же, как я.
Впрочем, на все божья воля.
– Спросите у этих господ, – перебил Сен-Мар, – зачем они приехали на Сент-Маргерит?
– Они приехали, зная, что на Сент-Онорат есть бенедиктинский монастырь, осмотреть который было бы весьма любопытно, а на Сент-Маргерит превосходнейшая охота.
– Она к их услугам, равно как и к вашим, – ответил Сен-Мар.
Д'Артаньян поблагодарил губернатора.
– Когда они уезжают?
– Завтра.
Сен-Мар отправился проверить посты, оставив д'Артаньяна в обществе мнимых испанцев.
– Вот, – заговорил мушкетер, – жизнь и сожитель, которые мне очень не по душе. Этот человек находится у меня в подчинении, а он, черт возьми, стесняет меня!.. Знаете что, давайте поохотимся немного на кроликов.
Прогулка прекрасная и вовсе не утомительная. В длину остров – всего-навсего полтора лье, в ширину – пол-лье, настоящий парк. Давай-ка развлекаться.
– Пойдемте, куда хотите, д'Артаньян, но не для того, чтобы предаваться забаве, а чтобы свободно поговорить, Д'Артаньян подал знак солдату, который сразу же его понял и, принеся дворянам охотничьи ружья, вернулся в замок.
– А теперь, – начал мушкетер, – ответьте-ка на вопрос, который задал мне этот мрачный Сен-Мар: чего ради приехали вы на забытые острова?
– Чтобы проститься с вами.
– Проститься? Как? Рауль уезжает?
– Да.
– Держу пари, что с герцогом де Бофором!
– Да, с герцогом де Бофором. О, вы, как всегда, угадали, дорогой друг.
– Привычка.
Еще в начале этого разговора Рауль с тяжелою головой и стесненным сердцем присел на поросший мхом камень, положив свой мушкет на колени.
Он смотрел на море, смотрел на небо и слушал голос своей души. Он не стал догонять охотников. Д'Артаньян заметил его отсутствие и спросил:
– Он все еще страдает от раны?
– Да, но он ранен насмерть, – вздохнул Атос.
– О, вы преувеличиваете, друг мой. Рауль – человек отличной закалки.
У всех благородных сердец есть еще одна оболочка, предохраняющая их, словно броня. Если первая кровоточит, вторая задерживает кровотечение.
– Нет, – ответил Атос, – Рауль умрет с горя.
– Черт возьми! – мрачно проговорил д'Артаньян.
После минутного молчания он спросил:
– Почему же вы его отпускаете?
– Потому, что он хочет этого.
– А почему вы сами не едете с ним?
– Потому, что не хочу быть свидетелем его смерти.
Д'Артаньян пристально посмотрел на друга.
– Вы знаете, – продолжал граф, опираясь на руку д'Артаньяна, – вы знаете, что всю мою жизнь я боялся очень немногого. А теперь меня преследует страх, непрестанный, терзающий, неодолимый. Я боюсь, что придет день, когда я буду держать в объятиях труп моего сына.
– Полноте! – сказал д'Артаньян.
– Он умрет, я в этом твердо уверен, я это знаю, и я не хочу присутствовать при его смерти.
– Послушайте, Атос, вы находитесь с глазу на глаз с человеком, про которого вы говорили, что он самый храбрый из всех, кого вы когда-либо знали, с преданным вам д'Артаньяном, не имеющим себе равных, как вы некогда называли его, и, скрестив на груди руки, вы говорите ему, что страшитесь смерти вашего сына, и это вы, повидавший на своем веку все, что только можно увидеть на свете! Ну что ж, допустим; но откуда, Атос, у вас этот страх? Человек, пока он пребывает на этой бренной земле, должен быть ко всему готовым, должен бестрепетно идти навстречу всему.
– Выслушайте меня, друг мой. Прожив столько лет на этой бренной земле, о которой вы говорите, я сохранил только два сильных чувства. Одно из них связано с моей земной жизнью – это чувство к моим друзьям, чувство отцовского долга; второе имеет отношение к моей жизни в вечности – это любовь к богу и чувство благоговения перед ним. И теперь я ощущаю всем своим существом, что, если господь допустит, чтобы мой друг или сын испустил в моем присутствии дух… Нет, Д'Артаньян, я не в силах даже произнести что-либо подобное…
– Говорите, говорите же.
– Я вынесу все что угодно, кроме смерти тех, кого я люблю. Только против этого нет лекарства. Кто умирает – выигрывает, кто видит, как умирает близкий, – теряет. Знать, что никогда, никогда не увижу я больше на этой земле того, кого всегда встречал с радостью; знать, что нигде больше нет д'Артаньяна, нет Рауля! О!.. Я стар и утратил былое мужество; я молю бога пощадить мою слабость; но если он поразит меня в самое сердце, я прокляну его. Дворянину-христианину никак не подобает проклинать своего бога, достаточно и того, что я проклял моего короля.
– Гм… – пробормотал Д'Артаньян, смущенный этой неистовой бурей страдания.
– Д'Артаньян, друг мой, вы любите Рауля; так взгляните же на него: посмотрите на эту грусть, ни на мгновение не покидающую его. Знаете ли вы что-нибудь более страшное, чем неотлучно наблюдать агонию этого бедного сердца?
– Позвольте мне поговорить с ним, Атос. Кто знает?
– Попробуйте, но я убежден, что вы ничего не достигнете.
– Я не стану докучать ему утешениями, я предложу ему помощь.
– Конечно. Разве это первый случай женской неверности? Я направляюсь к нему.
Атос покачал головой и дальше пошел один. Д'Артаньян вернулся через кустарник и, подойдя к Раулю, протянул ему руку.
– Вам надо поговорить со мной? – спросил он Рауля.
– Я хочу попросить вас об услуге.
– Просите.
– Вы когда-нибудь вернетесь во Францию?
– По крайней мере, надеюсь.
– Нужно ли мне написать мадемуазель Лавальер?
– Нет, не надо.
– Но мне столько хотелось сказать ей!
