Воевода Дикого поля - Агалаков Дмитрий Валентинович

Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 86

Уже сделав два шага от раздавленного человека, присмотрелся. Заметил, как два раздутых пальца того внезапно дрогнули. Или только показалось? Один из басмановских подошел к раздавленному, занес копье, но Василевский мгновенно среагировал:

– Да оставь ты его, мертв он! Охрану выставь лучше, чтоб другим неповадно было бросаться на государевых людей! А то подумают, что все – такие, как вы! Что уставились?! – заревел он на подручных. – Добро Курлятевское выносите! А этого, – кивнул он на того, кто был когда-то его боевым товарищем, – собаки по кускам разнесут.

Григорий проснулся и тотчас увидел женскую руку, обвившую его шею. Перстеньки на пальцах, розовые ноготки… Он пошевелился и услышал сонное, ласковое:

– М-м… Что такое?

Он вспомнил все разом: казнь Адашевых, корчма, весть о Курлятевых, Петр, уходивший прочь, Марфуша – ее объятия, ласки…

– Марфуша, – пробормотал он. – Марфуша, Петр не возвращался?

– Куда ж он вернется? Мы с тобой уехали, а он и дома моего не знает…

Григорий сел на постели. Марфуша сонно открыла глаза:

– Ну куда тебя несет-то? Полежим еще, Гришенька, зачем торопиться?

– Я Петра должен найти, – проговорил он. – Непременно должен.

Скоро Григорий подъехал к дому Курлятевых. Вороты были выбиты, дом – видно было невооруженным глазом – опустошен. Он уже видел такое два года назад у Воротынских. Григорий присмотрелся. Повсюду на молодой траве, пробивавшейся сквозь влажную землю, была кровь. Разоренный дом охраняли двое басмановцев в черных кафтанах, при саблях и секирах.

– Что тут было? – грозно спросил Григорий.

– А вам зачем? – оглядев его, спросил один из них. – И кто вы, барин?

– Товарищ Степана Василевского, – смело ответил Григорий: сейчас уже было все равно, что говорить, лишь бы узнать правду. – Этого достаточно?

– Да, барин, – поклонился государев человек. – По царскому указу тут вчера боярина Курлятева брали со всеми его домочадцами, так один шальной из толпы бросился с саблей наголо. Бешеный! Четырех зарубил! Ну а потом его наши и прикончили – долго били, как собаку. Оттого и кровушка кругом – и его, полоумного, гори он в аду, и наших друзей, светлая им память…

– А где же тело шального? – спросил Григорий.

– Да, говорят, собаки ночью тут пировали, по кускам, видать, и растащили.

Ничего больше не сказав, Григорий повернул коня и поехал прочь от скорбного места. «Петр, Петр, – с болью и отчаянием твердил он про себя. – Что ж ты наделал?! И я ничем не смог помочь тебе! Не удержал. И с тобой не поехал. Ничем, ничем не помог…»

Теперь как можно скорее стоило вернуться в Ливонию. А о судьбе рядового конного бойца Петра Бортникова следовало отписать наверх: убит, мол, в пьяной драке неизвестными. Была жизнь – и нету…

Так прочь из Москвы!

Через два дня, уезжая в свою часть, Григорий оставлял столицу неспокойной. По Москве брали всех, кто когда-то служил Адашевым, числился в их друзьях. Засекин еще не знал, что вскоре на том же Полом месте перед Кремлем вслед за Данилой будут казнены его близкие: тесть – костромской дворянин Петр Туров, затем все многочисленные родственники Адашевых и ближайшие их друзья, в том числе Федор, Алексей и Андрей Сатины. Дмитрия Курлятева и его семью до срока помилуют, но всех отправят на Белоозеро и уже там постригут в монахи. Так легче имения отбирать – монаху всего-то и нужно: келья, хлеб, водица да молитва.

А в Кремле и Александровской слободе шли пиры за пирами. Мария Темрюковна – полная противоположность Анастасии – оказалась настоящей звездой бесконечных царских пиршеств. Одевалась она по-восточному, в яркие шелка и бархат, и казалась прекрасным и смертельно ядовитым цветком. Все позволяла своему мужу, и сама многого не чуралась! А многочисленные друзья с замиранием сердца следили за каждым вздохом ударившегося в разгул государя, лихорадочно пытались угодить владыке и его царственной черноокой жене, предупредить все их желания. И особенно те из них, что разогревали опаленную страстями душу Иоанна низостью своей, подлостью и вероломством и готовы были распалить и душу его молодой жены, жаждавшей и власти, и любви, и крови христианской. В эти месяцы первых больших казней Иоанн приблизил к себе еще одного человека из свиты Алексея Басманова – Григория Скуратова-Бельского, из-за небольшого роста прозванного Малютой. Этот малышок-крепышок рожден был палачом. Во время пиров он ложился у ног государя и, целуя его сапоги, униженно и сладострастно говорил: «Батюшка ты наш, только скажи: любого для тебя зарежу! Всех врагов твоих сам пересчитаю! Как кабанчиков разделаю, коли захочешь! Отдельно окорока и голову, и ребрышки, и потроха отдельно! Пытать и мучить буду днями напролет, без устали, в поту трудовом, только бы ты, надежда наша и сердцу радость, доволен и счастлив был!» И сам раболепно укладывал царские сапоги на плечи свои, поскуливая, точно шалая собачонка, чем вызывал всеобщий смех. И впрямь: Малюта работал без устали и с превеликим удовольствием – сам ехал по любому царскому указу и, никому не доверяя работы, ходил по темницам, где ждали своей смерти обреченные.

Так, в один из теплых летних дней 1563 года, к вечеру, Малюта Скуратов в окружении самых доверенных лиц прибыл в Белоозеро. Он направился в царский острог, где в заточении ждал своей судьбы и судьбы своих близких еще недавно один из самых доверенных Иоанну вельмож. Царь сказал своему палачу в дорогу: «Думал, прощу ему, что Владимиру Андреевичу присягать хотел, а не сыночку моему. Не смог. Ты самого не мучь – стерпит. Что плоть?! Душу его пытай, сердце! Чтобы умирать страшно было…» «Все исполню, батюшка!» – кивнул Скуратов.

Малюта сотоварищи закусили с дороги, заправились горячим вином. Государев палач стряхнул с густой рыжеватой бороды крошки, капли вина, хлопнул себя по ляжкам:

– Работа черна, да денежка бела, говорят. А у нас так работа почище любого солнышка светится, верно? Пора, добрые мои! Государь приказал не медлить, вот и послушаемся его. – Скуратов взглянул на тюремщика: – Веди к узнику, поглядим, как он там живет-может!

Прервав ужин, всей толпой они направились в подземелье. Скрипнули засовы, отворилась дверь, и Малюта вошел первым. Держа в руках чадящий факел, он шагнул к заключенным, цепью прикованным к стене, в потемках ища отца семейства. Их держали на полу – на соломенных тюфяках, закованными в колодки: отца и мать, сына и дочь.

– Где ты, Дмитрий Иванович? – выставляя вперед факел, заботливо спросил Малюта.

– Именем Господа, – проговорил боярин Курлятев. – Кто бы вы ни были, позвольте написать государю!..

Чуть согнувшись, Малюта не спеша проносил факел мимо лиц заключенных. Вот Иван Курлятев, у которого уже не было сил ненавидеть. Жена Дмитрия Ивановича – потерявшая волю, готовая к худшему. Скуратов остановил факел у лица Людмилы Курлятевой, бледной, испуганной, сжавшейся на тюфяке. И доченька тут, красавица!

– Кто ты?! – спросил из темноты Дмитрий Иванович.

Но Малюта только усмехнулся:

– Все еще живы покуда, не берет вас ни холод камерный, ни трапеза скудная. Жить небось хотите? А вот и ты, боярин, – подходя наконец к отцу семейства, тихонько рассмеялся Малюта. – Признал, что ли?

– Боже праведный, – тихо проговорил Дмитрий Иванович, отшатнувшись.

Визит этого человека означал только одно – мученическую смерть.

– Узнал, родимец, узнал, – поднеся факел близко к лицу Курлятева, едва не обжигая его, улыбнулся в широкую медно-рыжую бороду государев палач.

– Что делать пришел? – дрогнувшим голосом спросил Дмитрий Иванович.

– Указ царев исполнять, – просто ответил Малюта. – Что ж еще? Не по своей же воле я из Москвы-то сюда прилетел, как мыслишь? Не думай, времечко тянуть не будем – дорого оно. Делов-то у меня – море-океян! – Он точно вспомнил о чем-то: – Только прежде я дочурку твою получше разглядеть хочу. – Оглянулся на стоявших позади подручных: – Освободите девку!

– Оставь дочь, Григорий Лукьянович! – умоляя, попросил Курлятев. – Оставь ее!..

Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 86