Схватка за Амур - Федотов Станислав Петрович

Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107

– Ни в коем случае! – вскричала, прерывая его лепет, Катенька. – Я теперь ваша жена, и мы едем вместе, хоть на край света!

«Там и есть край света, подумал», – Невельской, но вслух высказать эту здравую мысль не решился, опасаясь подлить масла в огонь. Но «огню», то бишь решимости новобрачной следовать за своим героическим мужем, уже не требовалось «масла»: Катенька энергически принялась за сборы, в одночасье переполошив всех в доме. Забыв про завтрак, дядюшка Владимир Николаевич и тетушка Варвара Григорьевна, а вместе с ними подъехавшие Сашенька и Иван Семенович, окружили свою любимицу и наперебой уговаривали ее одуматься.

Устав уговаривать, Владимир Николаевич выдвинул последний аргумент:

– В конце-то концов, не хотел я говорить, но знай: Николай Николаевич настоятельно мне советовал, можно сказать приказал, не отпускать тебя на Амур.

О Господи, вспаниковал Геннадий Иванович, зачем он это сказал? Да, Муравьев и ему не рекомендовал брать с собой молодую жену. Мол, Катенька – смолянка, воспитана в оранжерее и бросать ее в жесточайшие условия, воспользовавшись любовью неопытной девушки, – в высшей степени эгоистично и неблагородно.

– В соответствии с ныне существующими правилами я как непосредственный начальник дал согласие на ваш брак, милейший Геннадий Иванович, но это не значит, что я даю согласие на пребывание вашей супруги в экспедиции, – без тени улыбки сказал генерал-губернатор. – Прошу это учесть.

Невельской не мог с ним не согласиться, просто не имел такого права, но подумал: а зачем же ты, друг любезный, превозносил Завойко, который привез на дикий берег Аяна свою баронессу, беременную и с тремя детьми? И как относишься к другим офицерам, чьи жены тоже не привычные к суровой жизни простолюдинки, а частенько оранжерейные дворянки?

Нет, все-таки зря Владимир Николаевич сослался на авторитет генерал-губернатора: знал бы он, что для Катеньки его имя, как красная тряпка для быка (Невельскому доводилось бывать в Испании и, конечно же, на корриде). И точно: Катенька уперла ручки в бока и заявила прямо в лицо любимому дядюшке:

– Это для вас слово генерал-губернатора – закон, а для меня – пустой звук! Он сам привез жену-француженку из европейской Франции в дикую Сибирь.

– Иркутск уж никак диким не назовешь, – обиделся губернатор за свой стольный град. – У нас вон и Девичий институт есть, и театр новый скоро откроется. Спектакли ставят.

– Институт я уже закончила, и не ваш Девичий, а Смольный. А без театра как-нибудь проживу. Нарожаю Геннадию Ивановичу детей, и будет у нас дома свой театр – каждый день комедия и водевиль!

– Ах, что такое ты говоришь! – всплеснула руками Варвара Григорьевна.

– А что особенного я говорю? C est la vie [61] !

Родственники переглянулись и сдались. Чему Геннадий Иванович был несказанно рад: несмотря ни на что расставаться с Катенькой ему жуть как не хотелось, сердце разрывалось между долгом подчиненного офицера беспрекословно слушаться приказа командира и желанием иметь всегда рядом любимую женщину. Тем более что это юное и, как он уже мог убедиться, отчаянное существо нисколько не пугалось тех обстоятельств, которые вызывали немалую тревогу в душе ее побывавшего во многих переделках мужа. Конечно, Катенька ничего не боялась просто потому, что не представляла всей меры опасности, навстречу которой безоглядно стремилась, но сам-то Геннадий Иванович был уверен, что жизни не пожалеет, чтобы оградить любимую от всего, что может ей угрожать. А что касается невыполнения приказа, то ему довелось уже дважды ослушаться высочайших указаний и – Бог миловал.

– Что будем делать, Геннадий Иванович? – с унылым видом подошел к нему Владимир Николаевич.

– Что делать? – Невельской встал решительно и энергично. – Будем собираться. Бог не выдаст…

– Ура! – закричала Катенька. – Наша взяла! – И в бурном порыве бросилась на шею мужу. – А я чуть было не сдалась, – шепнула ему в ухо. – Спасибо вам! – И умчалась, увлекая за собой тетушку, сестру и двух горничных, ожидавших окончания семейных разборов. Мазарович хотел было остаться, но Сашенька прихватила и его.

«Бедный Мазарович! подумал Невельской, от всей души сочувствуя будущему родственнику. Иван Семенович уже год ходил в женихах Сашеньки, но свадьба откладывалась на неопределенное время из-за его тяжбы с какими-то претендентами на отцовское наследство, каковым было имение в Молдавии. Жить с семьей на небольшое офицерское жалованье он категорически не желал, но всей душой любил Сашеньку и ни в коем случае не хотел от нее отказываться. Сашенька терпеливо ждала, считая, что ей всего двадцать один год, и счастья своего она дождется.

– Теперь уже точно уйду в отставку, – со вздохом сказал иркутский губернатор.

– Да вы что?! – удивился Невельской. – Неужто Муравьев столь мелочен, что из-за такого пустяка отставит вас от должности?

– Во-первых, невыполнение прямого приказа – не мелочь. Николай Николаевич весьма демократичен в житейских делах, но в отношении дисциплины строг до жестокости. Я это наблюдал, еще служа с ним в Туле. Так что имейте в виду на будущее. А во-вторых, мне надо уходить из чисто тактических соображений. Генерал-губернатор добивался у императора, чтобы я был не только гражданским, но и военным губернатором Иркутска, чтобы, уезжая на долгое время, оставлять меня единоначальствующим – это во всех отношениях полезно для дела, – однако государь с ним не согласился. И теперь я остаюсь за генерал-губернатора по делам гражданским, а по военным остается генерал-майор Запольский Павел Иванович, бригадный командир Иркутского и Енисейского казачьих полков. А мы с ним, мягко говоря, не очень ладим.

– Но почему вам-то надо уходить?! Почему тактические соображения не в вашу пользу?

– Муравьев создает новое казачье войско, Забайкальское, а вместе с тем хочет выделить Забайкалье в отдельную область со своим военным губернатором и поставить на это место Запольского.

– Ну и что? Выделит, поставит, а вы-то тут при чем?

Владимир Николаевич обнял Невельского за плечи и повел в столовую, где уже давно все было готово к завтраку.

– А я, дорогой мой зятюшка, при том – а это в-третьих, – что сам чувствую: пора уходить. Думаю, Николай Николаевич того же мнения и сейчас в Петербурге хлопочет о хорошем месте для меня. Мы ведь как-никак старинные товарищи… Садитесь, Геннадий Иванович, как мы начнем завтракать, так все сразу и подтянутся.

– И все-таки я не пойму, – упрямо заявил Невельской, усаживаясь за стол и наливая себе чаю из большого медного самовара, – в чем причина вашего расхождения. Старые товарищи, Муравьев вас пригласил в Иркутск, шли, можно сказать, в кильватер, теперь печется о хорошем для вас месте – значит, питает к вам добрые чувства.

– Питает, питает, – усмехнулся Владимир Николаевич, откусывая уголок большой треугольной ватрушки с черемухой. – М-м-м, до чего же вкусно! Вы не поверите, Геннадий Иванович, всего за два года, что мы здесь, все так пристрастились к сибирским вареньям-печеньям, что даже не представляю, как будем без них на новом месте. Ну, чего же вы не едите? Там, на Амуре, вряд ли доведется пробовать что-либо подобное, Невельской, однако, не ел, а выжидательно смотрел на Зарина, машинально помешивая ложечкой в чашке с чаем. Владимир Николаевич оглянулся, не идут ли к столу остальные домочадцы, и наклонился к зятю:

– Ладно, скажу на будущее – вам-то еще долго служить с Муравьевым. Будьте осторожны с критикой его действий. Вы человек прямой, как и я, а он, если в чем-то убежден, страшно не любит возражений. Человек горячий, взрывается, может наговорить черт знает что, правда, быстро остывает, а бывает, что и извиняется, но осадок-то остается. И потом, я в его глазах проигрываю рядом с Запольским, потому что я человек спокойный, рассудительный и кажусь ему медлительным, а Запольский – быстрый и всегда готов сказать «есть!» на любое решение начальства, и начальству это чрезвычайно нравится. Только думаю, Николай Николаевич скоро в Запольском разочаруется: пустой он, погремушка гороховая.