Ватажники атамана Галани - Хапров Владислав Викторович

Гребцы взмахнули вёслами и баркас устремился к берегу. Как только он причалил, Лука Мясоед раскланялся с гостями и пригласил их сесть в карету. Поручик лихо свистнул, привлекая к себе внимание сержанта, командовавшего солдатами на галере, и сделал рукой какой то знак. В ответ, обрадованные вояки рявкнули в один голос:

— Ура господину поручику! — и стали расходиться.

— Служилых отпустили на ярмарку, — пояснил мне Матвей Ласточкин.

Волынский, поручик и капитан «царёва корабля» забрались в карету коменданта, кучер щёлкнул кнутом и заорал так что толпа шарахнулась в сторону:

— Разойдись!

Карета понеслась в сторону монастыря, сбив промедлившего оборванца, который к моему немалому удивлению сразу вскочил на ноги и плюнул ей вслед.

Вскоре от галеры отошли ещё несколько лодок наполненных шумной толпой матросов и солдат. На носу первой из них сидел пожилой сержант, совсем небольшого росточку, и зычным рыком наставлял подчинённых:

— Завтра с рассветом чтобы все были на судне и причём трезвые. Пиво на опохмелку — считается продолжением пьянства. Пойманный на этом получит пять ударов розгами. Так что опохмеляйтесь голубчики огуречным рассолом.

— Этого сержанта я, кажись, знаю. Сталкивались пару раз в Москве, — сказал мне Матвей Ласточкин. — Пойду, попробую возобновить знакомство. Авось он меня тоже припомнит. Ты же, Артемий, дуй в Лысково, Галаня тебя наверное заждался. Как сможешь, приходи на коломенку, обговорим, что и как будем делать дальше.

Матвей Иванович явно что-то придумал, и я счёл за благо во всём следовать его указаниям. Найдя свободного перевозчика, я отправился на другой берег Волги. Недолгий путь по пыльной дороге привёл меня к почерневшей от времени мельнице с провалившейся крышей и сломанным колесом, валявшимся на берегу быстрой речки. Она была заброшена уже лет десять, так как земля в тех местах скудная, хлеб родиться плохо и население занимается в основном ремёслами и торговлей.

Чтобы меня ненароком не подстрелили дозорные, я свистнул особым образом, как было уговорено заранее. Никто не ответил, но я беспрепятственно дошёл до мельницы и через низкую дверь проник внутрь.

На грязном полу, устланном охапками соломы, сидело и лежало человек тридцать казаков. Галаня тоже был тут. Повсюду стояли полупустые водочные штофы, латунные чарки и глиняные плошки с обильной закуской. А в углу, вконец обнаглевшая мышь жевала просыпанные хлебные крошки.

— А вот и Васька, — приветствовал меня атаман. — Садись, угощайся. Водку пить будешь?

— Буду, — ответил я.

Мне налили латунную чарку и я одним залпом опрокинул ее, закусив хлебом с салом. Сказал:

— Я был на той стороне. «Царёв корабль» пришёл.

— Знаем, видели, — ответил атаман.

— Там много солдат, все добрую сажень в плечах и у всех рожи свирепые аки у зверюг. Думаешь управимся? — засомневался я.

— Даст бог, — не слишком уверено произнёс Галаня. — Сейчас должны появиться Филин с Дунькой. Они пошли в театр. Там нынче обитается Ефимка, один из бывших дворовых людишек нашего помещика. Сочиняет на потеху купчинам фривольные пьески. Так вот этот Ефимка день и ночь просиживает в кружале, где любят собираться кормщики. Ходит туда и кормщик «царёва корабля». Филин подговорит заманить того в укромное местечко, где мы его… того… порешим, — он выразительно чиркнул пальцем по горлу. — Гольшат с остальными уже на реке. Они увели у рыбаков несколько плоскодонок. Через день будут на острове, устоят засаду…

Тут с улицы раздался условный свист и вскоре в дверь протиснулись помещик Филин, его угрюмый душегуб камердинер, а так же Дунька Казанская. Филин был одет в красивый атласный кафтан, а Дунька в розовое платье с большим вырезом на груди. Они походили на мелкопоместного дворянина с молодой женой или на дядю с племянницей.

Филин сел рядом со мной на солому и сказал:

— Дело на мази. Сегодня вечером дежурим на кладбище. Ефимка приведёт туда кормщика, если тот объявиться.

— Ну а если не объявиться? — поинтересовался кто-то из казаков.

— Тогда придётся провести среди покойников ещё одну ночь.

Кормщик с Ефимкой объявились в первую ночь, и Фрол задушил Семёна своим поясом. Закопав его в чужой могиле, мы разбежались в разные стороны. Я тот час же направился на коломенку Матвея Ласточкина. Тот не спал, ждал меня, закутавшись в одеяло на палубе.

— Сержант меня признал, — сказал он, когда мы вновь оказались в каморке на корме коломенки. — Угостил пивом, и между делом поинтересовался, чем я нынче занимаюсь. Вот тогда то я ему и сказал, что состою на службе у некого государева человека прибывшего инкогнито из Питербурха, с поручением искоренить разбой на Волге. И этот человек выяснил, что казачья ватага, которую местные прозвали «чертями», собирается напасть на «царёв корабль» по пути в Нижний. Про «чертей» он видно был наслышан, на что я и рассчитывал. Сообщать что верховодит теми «чертями» сам атаман Галаня, заспиртованную голову которого он видел, когда её грузили в Астрахани на галеру я не стал.

Антип человек бывалый, рассудительный и осторожный, с иным бы я не заговорил. Он спросил меня, почему мы с тобой не пошли с этим делом к местному коменданту. И тогда я рассказал ему, что Лука Мясоед сам в сговоре с разбойниками.

«Чем докажешь сиё обвинение?» — сразу бросил мне сержант.

И я ему предрёк, что завтра они не досчитаются кормщика. Капитан, решив, что тот запил, попросит коменданта Макарьева найти замену и тот пришлёт плечистого чернявого мужика со шрамом на лице, который почти скрыт бородой.

Антип Гуляев ответил, что если так произойдёт, он будет ждать меня вечером в этом трактире. Оба мы сошлись на том, что пока ни стоит ничего говорить поручику, который командует солдатами. Мне он показался не семи пядей во лбу и ещё чего доброго с горячки наломает дров.

Антип подтвердил, что так оно и есть. Пока дело не дойдёт до драки, от поручика толку не много, зато в бою он настоящий лев и умеет рубиться как дюжина чертей.

С учётом того, что ты мне рассказал, завтра ночью нам троим предстоит сходить на кладбище.

Как не жутко было мне снова оказаться на кладбище, а пришлось. Едва стемнело, я спрятался у кладбищенской часовни. Вскоре появились Матвей Ласточкин и давешний сержант. Оба были с лопатами в руках. Я свистнул условным образом. Мы встретились. Антип Гуляев окинул меня взглядом и сказал:

— Твой государев человек, Матвей, на вид сущий тать.

— В том и вся соль, — осклабился Матвейка Душегуб.

— Артемий Кондратьев, старший подьячий полицмейстерской канцелярии Санкт-Питербурха, — солидно представился я. — Послан в волжские земли генерал-полицмейстером Антоном Мануиловичем Дивиером по указу государя. Пойдемте, я покажу могилу.

Мы откопали гроб покойного плотника, открыли его, и в лежавшем там втором трупе Антип Гуляев сразу признал кормщика Семёна.

— О господи, — осенив себя крёстным знамением, ахнул он. — Бедолага. Такой хороший был мужичок, добрый, весёлый. И хоть всё время «под мухой» ни разу не посадил галеру на мель. Ох и люты эти ваши «черти». Не у всякого на такого человека рука поднимется. Только у закоренелых извергов. Как так можно? — тут голос его сделался жёстче. Он повернул ко мне перекошенное яростью лицо и сказал. — Хорошо, государев человек. Говори, что делать. Очень у меня чешутся руки посчитаться с воровскими за Степана.

Так мы с Матвеем Ласточкиным приобрели в союзники двести отлично обученных и опытных в бою гвардейцев. Судьба Галани была предрешена.

В последний день торгов комендант Макарьева Лука Мясоед устраивал большую ассамблею. Гости съехались в пять часов, как и полагалось по государеву указу. Во избежание скученности и дыма были обустроены особые комнаты для танцев, для игр, для курения. В комнате, отведённой для танцев, играл небольшой оркестр, позаимствованный комендантом в театре.

Гости всё прибывали и прибывали. В числе прочих в широко распахнутые ворота дома коменданта въехала лёгкая коляска, в которой сидели помещик Филин и Дунька Казанская. Дуньку было не узнать. Она нарядилась в прелестное платье, белое, вышитое голубыми и розовыми цветочками. Лицо напудрено и нарумянено, а на голове красовался пышный парик. Ни дать ни взять — дама из высшего общества, а вовсе не свирепая разбойница, ещё недавно пившая кровь из отрубленной головы, чтобы навести ужас на персидских солдат.