– Вы произнесли это слово. Давайте попросим у короля свободу для господина Фуке. Он преследует его, думая только о вас.
– Сударь, – ответил Кольбер, – вы знаете, что это вовсе не так и что король испытывает личную ненависть к господину Фуке. И не мне говорить вам об этом.
– Она утомит короля, он забудет о ней.
– Король ничего не забывает, господин д'Артаньян… Погодите, король вызывает дежурных к себе и отдаст сейчас какое-то приказание: я не влиял на него, не так ли? Слушайте!
Король действительно вызвал секретарей.
– Господин д'Артаньян? – спросил он.
– Я здесь, ваше величество.
– Дайте двадцать мушкетеров господину де Сент-Эньяну для охраны господина Фуке.
Д'Артаньян и Кольбер обменялись взглядами.
– Из Анжера, – распорядился король, – пусть перевезут арестованного в Париж, в Бастилию.
– Вы были правы, – шепнул Кольберу капитан мушкетеров.
– Сент-Эньян, – продолжал король, – вы пристрелите всякого, кто заговорит с господином Фуке в пути.
– А я, ваше величество, я тоже должен молчать? – спросил де Сент-Эньян.
– Вы, сударь, будете говорить с ним только в присутствии мушкетеров.
Де Сент-Эньян поклонился и вышел, чтобы приступить к исполнению полученного им приказания.
Д'Артаньян тоже хотел удалиться, но король задержал его.
– Сударь, – приказал он, – отправляйтесь незамедлительно и примите под мою руку остров и крепость БельИль-ан-Мер, принадлежавшие господину Фуке.
– Хорошо, ваше величество. Я поеду один?
– Вы возьмете с собой столько войск, сколько понадобится, чтобы не потерпеть неудачи, если крепость окажет сопротивление.
Шепот льстивого недоверия к возможности подобного факта раздался между придворными.
– Такие вещи случались, – подтвердил д'Артаньян.
– Я видел их собственными глазами в дни моего детства и не желаю видеть их снова. Вы меня поняли? Идите, сударь, и возвращайтесь не иначе, как с крепостными ключами.
Кольбер подошел к д'Артаньяну.
– Вот поручение, – сказал он, – за которое, если вы его выполните как следует, вы получите маршальский жезл.
– Почему вы говорите: если вы его выполните как следует?
– Потому что это поручение весьма трудное. К тому же на Бель-Иле ваши друзья, а таким людям, как вы, господин д'Артаньян, не так-то просто перешагнуть через трупы друзой ради того, чтобы добиться успеха.
Д'Артаньян опустил голову; Кольбер возвратился в кабинет короля.
Спустя четверть часа капитан получил приказ, предписывающий в случае сопротивления взорвать до основания крепость Бель-Иль. Этим приказом ему также вручалось право казнить или миловать местных жителей и беглецов, укрывшихся в крепости; особо предписывалось не выпускать из нее ни души.
«Кольбер был прав, – подумал д'Артаньян. – Мой маршальский жезл стоил бы жизни моим друзьям. Только здесь забывают, что они но глупее птиц и не станут дожидаться руки птицелова, чтобы расправить крылья и улететь.
И эту руку я им так хорошо покажу, что у них будет достаточно времени, чтобы увидеть ее. Бедный Портос! Бедный Арамис! Нет, моя слава не будет стоить вам ни одного перышка».
Приняв это решение, д'Артаньян собрал войска короля, погрузил их в Пембефе и, не потеряв ни минуты, снялся с якоря и поплыл на всех парусах.
На краю мола, на который яростно наседал вечерний прибой, прогуливались, взявшись за руки, два человека. Спи оживленно беседовали, и ни одна душа не могла расслышать их слов, уносимых одно за другим порывами ветра вместе с белою пеной, вздымаемой гребнями волн.
Солнце только что опустилось в бескрайнюю хлябь океана – в эти минуты оно было похоже на гигантское, пышущее багровым жаром горнило.
Время от времени один из этих людей оборачивался к востоку, как бы вопрошая с мрачным беспокойством пустынное море. Другой, всматриваясь в лицо своего спутника, пытался, казалось, разгадать значение его взглядов. Затем, оба безмолвные, одолеваемые мрачными мыслями, они возобновляли прогулку.
Эти два человека – все, конечно, узнали их – были Портос с Арамисом, преследуемые законом и укрывшиеся на Бель-Иле после крушения всех надежд и великого плана г-на д'Эрбле.
– Что бы вы ни говорили, мой дорогой Арамис, – повторял Портос, с силой вдыхая в себя просоленный воздух и наполняя им свои могучие легкие, – что бы ни говорили вы, а все же исчезновение всех рыбачьих лодок, вышедших отсюда в течение последних двух дней, – вещь не совсем обычная.
На море не было бури. Погода стояла спокойная, не заметно было даже небольшою волнения. Но если бы и была буря, не могли же погибнуть все наши лодки. Хоть какая-нибудь из них осталась бы невредимой. Повторяю, это в высшей степени странно. Подобное исчезновение лодок чрезвычайно удивляет меня.
– Вы правы, друг мой Портос; вы, несомненно, правы. Это верно, тут и впрямь есть что-то необъяснимое.
– К тому же, – добавил Портос, мысли которого несколько оживились, поскольку ваннский епископ согласился с его замечанием, – тут обращает на себя внимание странная вещь: если бы эти лодки и в самом деле погибли, то на берегу были бы найдены их обломки или какие-нибудь вещи погибших. Между том ничего такого не обнаружено.
– Да, я так же, как вы, думал об этом.
– Обратили ли вы внимание и на то, что два остававшихся на острове парусника, которые отправлены мною на поиски остальных…
Арамис внезапно прервал своего собеседника: он вскрикнул, сопровождая свое восклицание таким резким движением, что Портос остановился как вкопанный.
– Что вы сказали, Портос? Что? Вы послали два этих парусника?..
– Искать остальных, ну да, – простодушно повторил Портос.
– Несчастный! Что вы наделали! Теперь мы погибли! – воскликнул епископ.
– Погибли?.. Что?.. Почему погибли, ответьте же, Арамис?
Арамис закусил губу.
– Ничего, ничего. Простите, я хотел сказать…
– Что?
– Что если бы нам пришло в голову совершить прогулку по морю, то теперь мы ужо не смогли бы осуществить эго желание.
– Так вот что вас мучит! Велика важность, подумаешь! Что касается меня, то я нисколько не жалею об этом. Я жалею не о развлечениях на Бель-Иле, каковы б они ни были, а о Пьерфоне, о Брасье, о Валлоне, о моей дорогой Франции. Здесь не Франция, друг мой, и я сам но знаю, что здесь такое. О, я могу сказать это с полной откровенностью, и вы по дружбе простите мне мою искренность, но я заявляю вам, что на Бель-Иле я чувствую себя очень несчастным, да, да, очень несчастным.
