Северная звезда - Недозор Татьяна

– Что? – Она резко обернулась к нему. – Как ты можешь сидеть здесь как ни в чем не бывало, как будто тебя это не касается! Этот подлец бросил меня в дикой тайге! Бросил на произвол судьбы! А теперь уверен, что я со всех ног помчусь к нему только потому, что я ему, видите ли, нужна!

Николай сосредоточенно вглядывался в пламя свечи.

– Может, ты действительно нужна ему…

– Ты что же, хочешь сказать, что я должна помчаться к нему сломя голову? – взвилась Маша. – Как покорная, верная супруга? – нервно рассмеялась. – Ну, нет! Я уже не одуревшая от любви вчерашняя петербургская гимназистка, чтобы решиться на такое! Я, черт возьми, женщина с Аляски, «нордвумэн», как написал один газетчик!

– А почему бы и нет? – цедил меж тем Устюжанин. – Ты ведь его жена, не так ли?

– И это говоришь ты?!

Мария в замешательстве смотрела, как Николай поднялся со скамейки и подошел к окну.

– Тебе лучше поехать к нему, Мэри. У меня предчувствие, что он умрет.

– Что? Умрет? Почему ты думаешь… А хотя бы и так. Как выражаются твои янки, «это решит многие наши проблемы»? Не правда ли?

Блондин резко помрачнел.

– Аляска – суровый край, как ты уже могла убедиться, и он не прощает слабости. Человеку тут очень просто умереть. Можно сломать ногу, попасть в старый капкан или обморозиться. Даже просто простыть, и ты – труп. Медведь-шатун, горный обвал, простуда, тухлое мясо или некстати рухнувшее дерево… Все может случиться… И именно поэтому тут принято помогать, если ты можешь помочь, чтобы потом помогли тебе. Что до твоей второй мысли, то я бы, разумеется, хотел видеть тебя свободной, но при условии, что к этой смерти ни ты, ни я не приложим руку.

– Да что значит «приложим»?! – возопила купеческая дочь. – Мы не няньки, а он не малыш несмышленый! И это он, если помнишь, ушел от меня черт-те куда, а не я от него! А! Вот оно что! Я… я поняла! Ты просто хочешь отослать меня к нему, потому что я тебе наскучила! – выкрикнула она.

– Не говори глупостей. Никуда я не хочу тебя отсылать. – Лицо Николая превратилось в суровую каменную маску. – Пойми! Ты вряд ли захочешь жить с бесчестным человеком, а у меня есть представление о чести! Было бы не по-людски бросить его вот так, раз уж он обратился к нам! Дружочек, – приобнял он замершую Машу, – я знаю, что значит оказаться одному, без всякой помощи в нашем дерьмовом краю. А твой Дмитрий… не думаю, чтобы он стал писать тебе, если бы действительно не был в безвыходном положении. Я могу любить его жену, но брать его гибель на душу не хочу. Так что я отвезу тебя к нему, а там уж поступай, как знаешь.

Маша чувствовала, как ее сердце холодеет от страха, но обреченно принялась собирать вещи. Время от времени она оглядывала хижину Устюжанина. Маленький, но по-своему уютный домик… Печурка не из железа, а из кирпича, сложенная так, что не дымила. Цветные вырезки из журналов в рамках на стенах, а на низком самодельном комоде было несколько стопок книг. Крохотная кухонька была отделена от остального жилища чем-то вроде ширмы из досок по грудь человеку. Она уже успела привыкнуть к этому жилью и даже находила его уютным…

Что-то подсказывало ей, что она сюда больше не вернется.

Они покидали Доусон на рассвете, когда красный шар солнца карабкался вверх по небосклону, опираясь на молочно-розовые пушистые облака, висевшие в бесконечно ясном прозрачном небе.

Им нужно было преодолеть путь в двести миль на север…

…Шли дни, они оставили позади много старательских поселений: Сороковую Милю, Старз, Игл, Нэйшн. На подходе к Сэркл горы, тесно зажавшие русло реки, расступились, и перед ними открылась равнина Юконского плоскогорья.

Миновав Сэркл, городишко с десятком варьете, тремя десятками кабаков и миссией Епископальной церкви, они пересекли озеро по еще не растаявшему льду.

Знакомый Николая, иннуит Туган, и два других носильщика деловито грузили вещи и продукты на сани. В центре каждого из этих необычных средств передвижения располагался шест с поперечной рейкой, вокруг которого укладывались ящики и сундуки. Маша не сразу сообразила, что это мачта. И лишь тогда, когда Туган ловко привязал к мачте большое брезентовое полотнище, она догадалась, в чем дело, и едва не захлопала в ладоши от удивления.

Это напомнило ей буеры – легкие маленькие яхточки на полозьях, на каких зимой иногда катались в Санкт-Петербурге по Неве, хотя предпочитали чаще ледовую гладь Ладоги или Финского залива. А года два назад несколько девушек из «Левкиппы» во главе с Наташей Каменской, дочерью капитана II ранга Каменского, даже создали маленькую команду из двух буеров и были очень огорчены, когда их не допустили до гонок, какие проводил Петербургский яхт-клуб, на том основании, что они не являются его членами…

А вот здесь, похоже, приспособили парус для перевозки грузов по льду. Интересно, а если сделать такие сани побольше и с нормальными парусами и возить грузы в Сибири зимой – на этом, глядишь, и разбогатеть можно? Когда она вернется, нужно будет что-то делать со своей долей наследства, а остальное пусть пропадает…

Отвлекаясь от неуместных мыслей, Мария оглянулась и увидела, что все вокруг заняты укладкой вещей на сани. У одних сани были со стальными полозьями, у других из жердей и досок, а у одного – из костей, наверное, кита или даже мамонта.

Ветер на озере дул, не переставая, и сани, поначалу подталкиваемые индейцами, вскоре стали двигаться с приличной скоростью. Она улыбнулась молодому эскимосу, неутомимо бежавшему рядом с санями, и его коричневое лицо прорезала белозубая ответная улыбка.

Перейдя тающий и рыхлый лед, они достигли берега озера и вступили в тянувшийся к северо-западу лес. Тут они остановились на ночлег.

Стена безмолвия окружила их. Слышны были только редкие возгласы да потрескивание дров в огне. Иногда в невидимой вышине шелестела крыльями какая-то птица. Спалось им неспокойно, но поутру они продолжили путь как ни в чем не бывало.

…Солнце не проникало в чащу леса; там, казалось, наступила ночь. Маша нервничала, думая, что лесные дебри опасны. В них много троп и ни одной дороги. Множество предательски нависших скал, готовых упасть полусгнивших деревьев. И бурелом, который непременно встречается на пути. И пугающая темень с загадочной тишиной, где каждый хруст ветки воспринимается словно выстрел, а крик совы заставляет вздрагивать и пугливо оглядываться по сторонам. Иногда они останавливались, чтобы найти дорогу в буреломе. Во время одной из таких остановок издалека донесся протяжный, заунывный вой.

– Волк! – воскликнула Маша. – Коля, это кажется волк!

– Волк, – согласился Устюжанин. – Причем чем-то напуганный. Давненько мне не приходилось слышать струсившего серого…

Они двинулись дальше, сделав крюк, чтобы обогнуть большое упавшее дерево. Легкий ветерок начал шелестеть в вершинах сосен и кедров. Еще несколько раз раздался вой волка.

Уже под вечер вошли в лесистую теснину между двумя высокими скалистыми холмами. Со всех сторон их окружал темный лес, выглядевший угрюмым, как сама смерть.

Потом Николай вдруг замер на месте и спустя мгновение попятился…

…Тварь была мертва несколько дней, туша уже начала разлагаться под летним солнцем, но даже в смерти это было пугающее зрелище. Мария, может, даже закричала бы, но уж слишком неожиданно они увидели мохнатый бок с длинной свалявшейся бело-серой шерстью, и, лишь заметив исполинскую лапу с пятью пальцами, поняли, что это не лось, не овцебык, и даже не медведь.

Оно было чуть ли не вдвое крупнее обычного человека – огромный рост, грудная клетка как бочонок, ноги-колоды. Руки-лапы были невероятной длины, чуть не до колен. Пальцы, каждый едва не в её запястье толщиной, венчали длинные, как кинжалы, когти. Одинцова потом видела это во сне – жуткое бесформенное человекоподобие, от которого хочется отвести глаза.

При этом тварь была мертва. Как выражался её покойный отец, надежно мертва.