Шпоры на босу ногу - Булыга Сергей Алексеевич

– О чем вы? – удивилась Мадам.

– Вы знаете, о чем. Прощайте!

И, видимо, чтобы не расчувствоваться, Гаспар резко развернулся и побежал к колонне, по колено утопая в снегу. Сержант нахмурился и опустил голову. Чико подвел ему лошадь Гаспара и тихо сказал:

– Пока вас здесь не было, Мадам чуть было не лишилась чувств. Я сам растирал ее снегом. Простите…

Сержант улыбнулся. Тогда Чико совсем осмелел и взял на душу еще один грех, заявив уже громче:

– Гаспар проболтался. Он рассказал, как вы в Тильзите – в две колоды – вчистую обыграли самого русского царя Александра Первого Ивановича! И тут Оливьер, конечно, не прав, потому что за такое нужно награждать, а не рвать эполеты!

Сержант рассмеялся, легко вскочил в седло и приказал:

– За мной!

А в это время бывший кучер подбежал к карете и, запыхавшись, отрапортовал:

– Жду… дальнейших… приказаний!

И тут взбешенный Оливьер и выместил на нем все свое зло!

– Мерзавец! Все из-за тебя! – крикнул он и наотмашь ударил Гаспара кулаком по лицу. Из разбитой губы у того потекла кровь. В подобных случаях Гаспар прежде молчал. Но теперь…

– Снег! Отменное средство снег! – сказал он, боком опустился в сугроб и принялся прикладывать снег к разбитой губе. – А вам, господин генерал, я посоветую вот что: пиявки, пиявки и еще раз пиявки. За уши, к вискам и на спину. Пиявки помогают от запоя, при ударе и при неспособности к учению…

– Расстрелять! – закричал Оливьер. – Расстрелять негодяя! Вы что, оглохли все?!

Но все молчали.

Артикул восемнадцатый

БУМЕРБУМ И БУМЕРЛАГ

Они проехали вот уже несколько верст, и все молча. Нет больше красотки Мари, нет Гаспара. Нет армии, нет императора. Всё рухнуло, всё гибнет, разумные сдаются в плен, а неразумные замерзнут в снегу или будут подняты на казачьи пики. Гаспар – шпион, доверенная крыса Оливьера, Гаспара нужно презирать… Но ведь Гаспар отдал сержанту лошадь, хотя прекрасно понимал, что пешком ему отсюда не выбраться. А если нужно было бы наоборот, то разве отдал бы сержант Гаспару лошадь?!

Вот о чем тогда думал сержант. И тут же одергивал себя, и убеждал, что нельзя о таком думать. Да и бесполезно! Потому что не нужна была Гаспару лошадь! Чико ведь всё ясно объяснил: Гаспар был обречен заранее, Гаспар сам говорил ему, что он был должен, обязан, ему было строжайше приказано при первой же возможности вернуться к Оливьеру – вот он и вернулся. Итак, Гаспар выполнил свой воинский долг и теперь, небось, сидит со своими товарищами, такими же шпионами, как и он сам, и, греясь у костра, ест…

Но вот что именно сейчас ест Гаспар, сержант представлять не желал. Как и не желал он замечать того, что он теперь едет на совершенно другой лошади, то есть и масть у нее совершенно иная, и шаг, и особенно норов. Норов не сказать чтобы хуже, чем у Мари, не нужно обижать лошадку, но ведь он совершенно иной! Вот только и об этом, понимал сержант, ему тоже лучше не думать. И вообще так получается, что сейчас лучше вообще ни о чем не думать, вот так! Сержант поморщился и долго ехал, в самом деле ни о чем не думая, и, кроме того, совсем не чувствуя ни холода, ни голода, ни горечи…

Ну а потом, мало-помалу, он вновь пришел в себя, и вновь задумался…

Хотя, тут же подумал он, он же теперь не только может, но и даже имеет полное право ни о чем не думать. А и действительно: о чем обычно думает сержант? О своих подчиненных. Но у него уже нет подчиненных, ему Оливьер так сказал! И его слова тут же вступили в силу, потому что каким бы негодяем он ни был, однако из генералов его еще никто не разжаловал, и поэтому его слово – приказ. И, значит, если Оливьер сказал, что солдаты, прежде подчиненные сержанту, отныне свободны и могут возвращаться домой, как хотят, то, иными словами, он даровал им отставку. Как, впрочем, и сержанту тоже! Как, впрочем, и Мадам!

И сержант посмотрел на Мадам. Мадам тут же отвернулась от него. Ну вот, недовольно подумал сержант, и это уже в который раз! А что он ей, собственно, сделал? И вообще, а кто она такая? Вначале Оливьер запирает ее в зловещую черную карету и под строжайшим секретом срочно отправляет в ставку, к самому императору, а потом… Вдруг теряет к ней всякий интерес! Нет, даже более того – он говорит: «Будь счастлив с ней, Шарль!». Так он сказал? Или не так? Или, может, это не совсем дословно, но смысл его слов был примерно такой: будь счастлив с ней, вези ее во Францию. Или просто: «Доставить во Францию»? Или…

Или, сердито подумал сержант, он сейчас просто пытается перехитрить самого себя! Потому что Оливьер сказал совершенно ясно: они все свободны и могут с чистой совестью возвращаться по своим домам. Вот они и возвращаются. Только разве им всем по пути? Нет, конечно! Потому что если дома сержанта и солдат еще где-то очень-очень далеко, за Варшавой, за Вислой, то ведь с Мадам всё обстоит совершенно иначе – она из здешней шляхты, то есть она и так уже дома. Или почти. То есть, совсем уже гневно подумал сержант, для того, чтобы в точности выполнить приказ генерала, он должен наконец оставить Мадам в покое – расстаться с ней. Вот именно! И только так! Приказы должно исполнять буква в букву! Чтобы Оливьер потом не говорит, будто бы сержант до сих пор умеет читать только по складам. И вообще, нужно поменьше рассуждать, побольше действовать! И, резко осадив лошадь, сержант повернулся к Мадам и сразу же заговорил командным голосом:

– Не сочтите за дерзость, Мадам, но, как мне кажется, после всего того, что сегодня произошло, мы с вами должны объясниться!

Мадам остановилась и повернулась к сержанту. Но ничего не сказала. И вообще, она смотрела на сержанта очень настороженно. Сержант тоже пока что молчал. Он ждал, когда подъедут солдаты. Ему почему-то казалось, что при солдатах ему будет легче.

И вот подъехали солдаты. И остановились. Сержант мельком глянул на них, после опять посмотрел на Мадам и, стараясь говорить как можно строже, начал:

– Мадам! И вы, друзья мои! Мне кажется, что наше общее молчание уж как-то слишком затянулось. А ведь нам давно пора определиться, что нам делать дальше. Ведь прежнее дело мы сделали: мы прибыли в ставку и доставили… Ну, не саму карету, а, извините, Мадам, ее, еще раз извините, содержимое…

Тут сержант совсем смутился и замолчал. Мадам усмехнулась, сказала:

– Ничего, ничего, продолжайте. Я за последнее время и не такого наслушалась. Армия!

– Что «армия»? – обиделся сержант.

– Так, ничего. Продолжайте! – уже почти приказала Мадам. Но, не дав сержанту даже рта раскрыть, продолжила сама: – Итак, вы прибыли в ставку, но императора там, конечно, не оказалось. А оказался всё тот же прохвост Оливьер. Который в свое время отправил нас невесть куда – и вдруг получил обратно, словно этот коварный дикарский снаряд… как его… бумербум!

– Бумерлаг, Мадам, – снисходительно поправил ее сержант.

– Пусть бумерлаг, – согласилась Мадам. – Но все это совершенно неважно, как это у дикарей называется. А у нас, в просвещеннейшей армии мира! Да вы только задумайтесь, господин сержант! Как это называется? Я беседую с маршалом, я прошу его о некоей услуге, даже можно сказать, сущей безделице. Маршал учтиво соглашается. И вызывает этого болвана! Это я об Оливьере, господа. И поручает ему это дело. А он, на еще одну мою беду, перепоручает это вам. И вот начинается! Меня ни днем ни ночью не оставляют в покое, а взад-вперед мотают по каким-то ужасным проселочным дорогам, я попадаю то в вертеп к местным разбойникам, то в какую-то наполовину сгоревшую хижину, где еще нужно разобраться кто скрывается! Ну, и так далее! Кроме того, я просто голодаю! Мерзну! И это я уже не говорю, господа, простите, что вынуждена даже намекать на такие сугубо личные… Ну, скажем, и об этом тоже с вами, людьми многолетне закаленными и привыкшими к любым лишениям. Что таким людям личное! Но, господа! Вы только посмотрите, во что на этом ужасном ветру превратились мои щеки! Что скажет моя камеристка, когда…