Перешагни бездну - Шевердин Михаил Иванович

—  Книги,  подобные  вашей,  заводил   не  один   из   правителей государства, — заговорил   Сахиб   Джелял. — В   книгу   заносились имена тех, кого швыряли на «коврик крови». И случалось так, что в той книге оказывались имена шахских приближенных.

—  Э...  э...  э...   Почему? — лепетал   мулла  Ибадулла,  отбирая книгу у Молиара. Тот и не сопротивлялся особенно. Любопытство свое он успел удовлетворить. Читал он быстро и список уже про­бежал. А духовник эмира весь дрожал. Ладошкой приглаживал уже страницу нового раздела «Книги мести».

—  А здесь имена... э... красавиц, так сказать,    переступивших закон,    непотребных женщин,    обнаживших свое   лицо на    позор мужьям и отцам. Имен тут сотни три наберется. На самом деле их  больше. И будет еще больше.  Убивайте  развратниц, устраи­вайте   каменный   буран.   Сняла   паранджу — побивайте   камнями! Пошла в школу — убивайте! Ушла от мужа — режьте! Записалась в комсомол — убивайте! Убивайте, убивайте! Не потерпит мусуль­манин унижения мужского достоинства. И сколько из них краса­виц, с гладкой кожей, черными глазами, кипарисовым станом...— И мулла снова погладил страницу книги ладошкой.

Быстро-быстро сглатывая слюну, он залистал страницы.

—  Здесь еще много примечательного. До полуночного намаза господин  эмир  трудится,  записывая   в  «Книгу»   угодные  аллаху имена тех, кто омочил острие мести черной кровью отступников. И еще многое содержит «Книга мести» для прославления эмира Бухары Сеида Алимхана из древнего племени мангытов. А есть у нас еще и «Книга добра». В нее записаны имена благочестивых, жертвенными   делами своими   служащих возвышению   ислама и прославлению эмира, кто проживает, затаившись, в Бухаре и Тур­кестане и каждодневно может потерять жизнь.

—  Хватит читать «Книгу мести», — сказал Молиар. — Раскры­вайте «Книгу добра». Хочу собственными  глазами  прочитать на страничке вписанное китайской тушью имя Молиара! Покажите пальцем проницательности строчку, где вписан я! Давайте!

—  То есть... э... — завилял Ибадулла Муфти. — Э... э...

—  О брат мой... пусть псы схватят твой визгливый голос и вы­дерут его из твоей глотки! Ты сам говорил: в «Книгу добра» впи­саны разные подвижники ислама, кто сидит тацком в советских пределах в Узбекистане и Бухаре, забился крысой в нору и укреп­ляет себя молитвой на подвиг. В торговом доме «Эмир и компа­ния» обязательно на каждого компаньона открыт лицевой счет... дебет—кредит... Уж кто-кто, а мы, люди торговые, порядок знаем, вы согласны, господин мудрец, — обратился он к все еще молчав­шему Сахибу Джелялу. — Нет, такая книга немного стоит, если в нее записаны дебеторы и забыты кредиторы... Плохой ты тогда, брат Ибадулла, приказчик!

—  Э... э... есть и дебеторы... э... есть и кредиторы, — растерянно лепетал Ибадулла. — «Книга добра» — совершенная книга. В ней записано все, что надлежит... записать...

—  И имена тайных газиев?

—  Имена газиев... тайных. Достойные имена.

—  И мое имя ? Имя Молиара! Льва воинов... веры....

—  Э... не припомню... Успел ли... э... его высочество... собствен­норучно... э..

—  А мои подвиги! А те подвиги, которые мне предстоит совер­шить! Мое имя! Имя Молиара... мое имя!

В возбуждении Молиар грубо выхватил «Книгу добра» из рук муллы Ибадуллы. Пыхтя, тот схватился за халат Молиара, а Мо­лиар вертелся на месте, держа книгу на расстоянии.

Сахиб Джелял усмехнулся. Будто два драчуна-мальчишки по­дрались  из-за  игрушки,  зловещей  игрушки.  Но  не  вмешивался. Приткнувшись к стене, чтобы не дать возможность Ибадулле отнять книгу, Молиар быстро водил плоским желтым ногтем по длиннейшему списку и читал про себя с усердием так, что его негритянские губы шлепали и брызги слюны падали на страницу. Он читал поспешно, но с напряженным вниманием, а мулла Иба­дулла неуклюже ворочался на месте. Непомерная тучность, пудо­вый живот мешали ему дотянуться ручками-коротышками до тет­ради, которую Молиар теперь читал вслух, быстро, отчетливо, при­щелкивая после каждого имени языком. Он не отвлекался, неза­метно упирая коленом в груду подушек и тюфячков, в которых застрял отчаянно сопящий и ерзающий мулла Ибадулла...

— Какое созвездие имен! — восхищался Молиар. — Бек! Муфтий! Дарго! О, и этот здесь! Достойный человек, торгует на Са­маркандском базаре. И этот! Он же председатель районного ис­полкома. А мы-то, наивные, думали, что он предался большевикам. Ого, а_; этот в наркомате! Ловкач! О, и Хаджи Ахрар здесь! Ба! Мой сосед. И каттакурганский Баддрединов... Хи-хи-хи! Уми­лительно. Но почему же я не вижу имени Молиара. О несправед­ливость! Наши скромные заслуги!..

Отдуваясь и барахтаясь, мулла Ибадулла, наконец, выбрался из   западни   подушек-тюфячков,   грубо   отобрал   «Книгу   добра».

— Проклятие... Трижды проклятие... Если бы ты не был мне братом... за чтение... э... не сдобровать бы тебе... Кто коснулся этой книги, не живет долго... Но ты... — Он все еще не мог отды­шаться. — В книге... нет... значит, тебя... э... В книге все, кто вы­полняет повеления халифа. Э... проживая и возвеличивая местью дела ислама в местностях, где...

«Одно ясно, — думал Сахиб Джелял, — один хитрец встретился с другим хитрецом. Но в чем смысл поступка Ишикоча? Одно ясно, он против меня не пойдет». Все тот же вопрос мучил его: «Зачем Ишикоч явился сюда? К эмиру?»

И вдруг словно что-то озарило его:

«Золото. Ишикоч явился сюда торговцем. Какова натура чело­веческая! Столько лет таился, столько лет прикидывался овечкой, отводил глаза! И все думал о своем. Ничего себе. Сколько не за­тыкай кувшин, а запах выйдет».   

ПРИХОД   ЭМИРА

                                                   Общения с  падишахом   остерегайся. 

                                                   Помни — хлопок боится огня.

                                                                   Низами

                                                     Остричь брови живому тигру.

                                                                   Каракалпакская поговорка

Мулла Ибадулла Муфти поперхнулся. Слово застряло у него в горле, точно непрожеванный кусок баранины. Ни взад ни вперед! Медленно, в ужасном напряжении поднимался мулла всей тушей, сопя и громко, до неприличия испуская ветры. Набухшие кровью глаза его уставились в затемненный угол михманханы.

Оттуда доносился приглушенный голос:

—  Прирезать  дозволено  пастуху...  любую  овцу...   в  пасомом стаде... дозволено пресечь путь подданного... кто бы ни был...

—  Еще одна дверь! — поразился Ишикоч вслух. Тому же удивился Сахиб Джелял, но промолчал.

После ряда судорожных попыток оторвать свое огромное тело от одеял, мулла Ибадулла Муфти встал и подобострастно сложил руки-култышки па животе. Перышком вспорхнул с места Ишикоч — он-то отлично постиг правила дворцового «адаби». Несколь­ко еще недоумевая, поднялся легко, по-молодому Сахиб Джелял. Он не сразу догадался, почему такой переполох. Однако прозву­чавший голос вызвал в памяти что-то невыносимо тягостное, руки его привычно сложились на груди, спина гнулась в поклоне.

В углу забелело пятно. Вступил в михманхаиу человек в ниж­нем белье с мучнисто-белым лицом-блином, резко окаймленным полоской черной бородки. На макушке головы чудом держалась темно-бордовая бархатная тюбетейка. И даже раньше, чем Молиар, быстрый и сообразительный, сладко воскликнул: «Да не от­дыхают подданные от молитв, о столп веры!» — Сахиб узнал с холодком в сердце в призрачной фигуре самого эмира Алимхана. Да, Сахиб слишком хорошо когда-то знавал эмира бухарского. Часто и постоянно он общался с ним.

Но лишь одна мысль занимала Сахиба Джеляла сейчас: «Михманхана      муллы    Ибадуллы — Сир-ад-Давлят— решето. Сколько здесь дверей и дверок. Удобно для всяких темных дел. Сколько дыр, чтобы подслушивать каждое слово, каждый вздох».