Белый ворон Одина - Лоу Роберт

Добрыня бросил на меня сумрачный взгляд из-под седых бровей и подтвердил:

— Тин тоже так считает. Он утверждает, будто предки этих женщин были приближенными Аттилы в ту пору, когда он повелевал всеми степными племенами. Он и сам был великим воином, а посему ценил этих мужененавистниц за особую ярость в бою. Они же платили Аттиле беззаветной преданностью, поскольку он возвысил их над остальными ясами и дал возможность проявить себя.

— А тебе откуда это известно? — бросил на меня подозрительный взгляд Сигурд. — Они не чинили вам препятствий, когда вы впервые отправились к могиле Атли?

Нет, тогда мы не сталкивались с женщинами-воительницами. Наверное, все по той же причине: при хазарах они не смели совершать свои кровавые набеги. В конце концов, они представляли собой лишь незначительную часть яского племени. Где им было тягаться с могущественной хазарской империей!

Я озвучил свои соображения, однако кое о чем предпочел умолчать. Например, мне было очень интересно, откуда здешние амазонки узнали месторасположение гробницы Атли. Позже об этом заговорил Тин. Он высказал предположение, что знания эти передавались из поколения в поколение и принадлежали лишь избранной части племени. И снова я промолчал, поскольку у меня имелись собственные догадки на сей счет. И догадки эти были связаны с воспоминанием о Хильд — такой, как я видел ее в последний раз. Я помню, с какими глазами — бездонно-черными, полными необъятной ненависти — рубилась она со мной в могильнике Аттилы. Картина эта явственно всплыла в моей памяти, подобно тому, как труп утопленника всплывает из речного ила.

— Да уж, мы наголову разбили степняков, но не можем воспользоваться плодами победы, — вздохнул Добрыня. — После смерти Святослава на Руси не стало твердой руки — такой, которая смогла бы удержать в узде этих чокнутых баб.

Сигурд поправил свой серебряный нос. Я уже заметил, что он испытывал неприятные ощущения, когда хмурился. А на протяжении этого разговора хмуриться ему приходилось то и дело.

— Итак, что мы имеем? — прорычал новгородский воевода. — Кучку ненормальных баб на лошадях, которым не терпится сразиться с нами. А также проклятого Ламбиссона, который успел опередить нас на несколько дней в этой гонке. Верно? Ну, так я вам скажу: мои парни справятся с подобными затруднениями.

— Тин дальше не пойдет — даже под угрозой меча, — сообщил Добрыня.

Сигурд сердито засопел:

— Вот как? Ну, и невелика беда… Посадим на кол мерзавца и двинемся дальше. У нас и без него хватает следопытов.

Я считал (и высказал это вслух), что мы не имеем права отмахиваться от страхов Тина. И Добрыня согласился со мной. Как бы Сигурд ни хорохорился, мы имеем дело не с простыми воинами. Обычную легкую конницу — даже превосходящую нас числом — мы могли бы победить. Но это не обычные всадницы. И не обычные женщины. Обычные женщины не налетают в степи с диким криком, потрясая мечом и боевым луком. В них присутствовала некая потусторонняя странность, и с этим приходилось считаться. Особенно если вспомнить необычную форму черепа и синие отметины на щеках.

У нас, северян, тоже существуют предания о так называемых скьялдмейер — то есть щитовых девах. Но предания эти относятся к седой старине, к тем временам, когда Один и Тор ходили по земле среди людей. Всем известны имена Висмы, Вебьорг и других великих предводительниц воинов, сражавшихся в эпоху Бьорна Железнобокого. Если верить нашим героическим сагам, это были достойные воительницы.

Но одно дело слушать увлекательные рассказы возле костра, и совсем другое — столкнуться с подобным в жизни. И хотя все мы восхищались женщинами, способными с оружием в руках защищать свой очаг, думаю, никто из современных мужчин не одобрит женщину, которая покидает этот очаг ради того, чтобы встать в стену щитов.

Весть об уходе Тина мгновенно распространилась среди нашего воинства. Она породила панику, которая росла с каждым днем и лишала людей последних остатков мужества. Вокруг только и разговоров было, что о таинственных «убийцах мужчин» с их магическими способностями.

— Но мы не можем повернуть назад из-за каких-то там… женщин! — взорвался Сигурд, и Добрыня зашикал на него, призывая к тишине.

Взгляд его метнулся с воеводы на меня, и взгляд этот был мрачным и острым, словно стальной гвоздь в подошве.

— Не бушуй понапрасну! — рявкнул суровый новгородец. — Владимир все равно не откажется от своей затеи.

Затем он повернулся ко мне и произнес с горечью:

— Тебе-то известно, какой властью обладает эта куча серебра. Ведь проклятое сокровище буквально околдовало твоих людей, не так ли, ярл Орм?

Мне нечего было возразить Добрыне. Поэтому я лишь молча кивнул. Действительно, одержимость сокровищами Аттилы подобна заразной болезни, от которой не так-то легко избавиться. Я видел клеймо этой болезни на лице юного князя. Подобно невидимой отраве, она просочилась в сердце Владимира и питала его мечты о богатстве и могуществе.

— Ну, значит, так тому и быть, — вздохнул Добрыня. — Похоже, никто из богов не снизошел к моим мольбам.

Он с самого начала не одобрял идею зимнего похода. Мы все это знали и видели обугленные останки жертв, которые Добрыня втихую приносил своим богам — Перуну Громовержцу, Сварогу Ходящему по Небу, Повелителю Ветров Стрибогу и даже непонятному божеству по имени Ярило (который, на мой взгляд, являлся не чем иным, как огромным удом на ножках). Да только куда этим лживым божкам состязаться в силе с нашим Одином — небесным Всеотцом, даровавшим миру магию познания! Никто из славянских кумиров не помог Добрыне достучаться до здравого смысла его племянника.

— Ну, ничего, — проворчал Сигурд. — Как говорят у нас в Новгороде, кулик невелик, а все-таки птица.

— У тебя, случаем, нет старой бабки, любительницы всяческих присловий? — спросил я. — А то выяснится вдруг, что вы с Рыжим Ньялем давно разлученные родственники…

При этих моих словах разговор в углу смолк. Мальчики обменялись быстрыми взглядами и одинаково прыснули в кулаки — что снова заставило Сигурда нахмуриться.

На том наше обсуждение завершилось, и я пошел в амбар, отведенный для проживания Обетного Братства. Воздух с мороза показался мне душным и спертым. Я отметил, что за время моего отсутствия побратимы успели сложить очаг, и сейчас в нем весело потрескивал огонь. Однако лица людей, собравшихся возле очага, отнюдь не выглядели веселыми. Напротив, я бы сказал, что в амбаре царила безнадежно-мрачная атмосфера. Конечно, товарищи были рады моему возвращению и попытались выразить свою радость — Онунд Хнуфа даже улыбнулся, что само по себе являлось небывалым событием. Как выяснилось, один из наших побратимов — а именно юный Пай — был серьезно болен, и тревога за него отравляла любое веселье.

Парень лежал в затемненном углу, хриплое дыхание с трудом вырывалось из его груди. Этот жуткий скрежещущий звук болезненным спазмом отзывался в животе у всех, кто сидел в полутемном сарае, нашем временном доме. Неподалеку маячил Бьельви-лекарь, на лице его была написана крайняя озабоченность. Иона Асанес тоже находился там. Он сидел в изголовье и беспрестанно менял мокрую тряпку на лбу у Пая.

Бедняге было совсем плохо. Он лежал обнаженным, и все его тело лоснилось от обильного болезненного пота. Пай ничего не замечал, все его силы уходили на то, чтоб сделать очередной вздох. Тордис хлопотала возле постели, пытаясь закутать больного в теплое одеяло или хотя бы в вадмалевую простыню. Но тот скидывал все покровы, попутно разбрасывая крупные капли пота. Я посмотрел в пустые глаза Тордис и прочитал в них приговор парню. Бьельви на минутку оставил больного и направился к огню, на котором побулькивал какой-то целебный отвар.

— Как дела у парнишки? — спросил Гизур.

— Неважно, — вздохнул лекарь, помешивая деревянной ложкой в горшке.

— У него, верно, холера, — объявил подошедший Иона. — Я как-то читал книгу одного киевского монаха. Там было написано, что такая лихорадка бывает при холере.