Капестан повернулся к чердачному окну, вздрогнул и вдруг разразился оглушительным хохотом… Стремительно перегнувшись через узкий подоконник, шевалье подобрал с пола какой-то предмет, видимо валявшийся на чердаке у самого оконца. Тем временем нападавшие быстро продвигались вверх.
И тут на глазах у Кончини и сбежавшихся прохожих разыгралась удивительная битва.
Стоя на верхней ступеньке лестницы, Капестан, лишившийся шпаги и кинжала, со всего маху глушил нападавших какой-то здоровенной штукой, похожей на железную плиту. Это была вывеска, снятая с гостиницы и заброшенная хозяином на чердак! Шевалье колотил бандитов по головам металлическим щитом с изображением короля-победителя Генриха IV! Да, это Генрих Великий проламывал черепа и врубался в плоть, взлетал и падал – и, наконец, разогнал нападавших, которые гроздьями срывались с лестницы и шлепались на землю.
Тогда Капестан высоко поднял вывеску, показал ее народу и громовым голосом прокричал:
– Генрих IV на моей стороне! Да здравствует Генрих Великий!
Толпа, приветствовавшая это заявление топаньем и гиканьем, ответила дружным воплем:
– Слава королю Генриху IV!
Кончини от злости рвал на себе волосы, Ринальдо бинтовал голову, Понтрай, Шалабр и с десяток других покалеченных бретеров перевязывали свои раны, а Капестан продолжал орать сверху:
– Генрих IV за Капестана! Да здравствует Генрих IV!
Но тут народ, собравшийся на улице Вожирар, начал испуганно разбегаться.
– Сюда! Сюда! На помощь! – завопил Кончини. На улице Турнон появился конный отряд – тридцать-сорок рейтаров примчались из особняка маршала; всадники быстро разогнали зевак с мгновенно притихшей улицы и подскакали к гостинице.
– На штурм! Вперед! – скомандовал Кончини.
Капестан, увидев прибывшее подкрепление и сообразив, что ему предстоит сразиться с сотней вооруженных до зубов людей, преисполнился гордости. Забравшись на чердак, он принялся изнутри сооружать баррикаду, подтаскивая к окошку все, что попадалось под руку. Закончив работу, шевалье крикнул:
– Добро пожаловать, мои ягнятки! Только бере гитесь, вас ведь всего-то сотня!
Никто не отозвался на его слова, и эта странная тишина встревожила шевалье. Казалось, рейтары прибыли лишь для того, чтобы увезти раненых… Капестан призадумался. «Они, наверняка, совещаются и что-то замышляют, – решил он, – вот только что?» И тут глаза Капестана расширились от ужаса: из темного угла чердака потянуло дымком. Маленькая белая струйка, стлавшаяся по полу, внезапно взвилась вверх и закрутилась; в том углу, откуда она появилась, раздалось потрескивание – и вдруг в воздух взметнулся яркий сноп искр. Гостиница горела!
– Трусы! Трусы! – закричал Капестан, пытаясь отыскать на чердаке хоть какое-нибудь оружие – ломик: или кусок железа.
Но юноша ничего не нашел. У него был только обломок шпаги. Вокруг шевалье уже поднималось пламя. Огонь усиливался и вдруг пламя вспыхнуло яркими языками и заревело, поднимаясь все выше и выше, пока не коснулось крыши чердака.
С улицы доносились проклятия, ругань, крики радости, мешавшиеся с шумом пожара. Во дворе и на дороге все наемники маршала, задрав кверху головы и грозя кулаками, поджидали Капестана. И вот он появился на лестнице и стал спускаться, небрежно помахивая своим обломком.
Сперва бретеры невольно попятились, потом раздались вопли, а затем наступила гробовая тишина – все, стиснув зубы и затаив дыхание, напряженно ждали, когда можно будет кинуться на шевалье. Как только Капестан поставил ногу на землю, вокруг него замелькали разъяренные лица и сверкающие клинки; Капестан наугад во все стороны наносил удары обломком своего оружия; вокруг хлестала кровь, заливая юношу и мешаясь с его собственной кровью. Шевалье отбивался и уже ничего не чувствовал: его распоротое и исколотое тело перестало ощущать боль; шевалье превращался в залитую кровью, истерзанную беспомощную куклу. И вот наступил момент, когда Капестан рухнул на землю.
Человек десять бросились связывать его по рукам и ногам. Затем полумертвого шевалье закинули на коня.
– Везите его в особняк! – распорядился Кончини.
Когда крепко связанного шевалье в сопровождении тридцати рейтаров отправили во дворец маршала, Кончини оглядел рассеянное среди бушующего пожара воинство – покалеченных, мертвых, раненых, с ног до головы перепачканных кровью бретеров. Казалось, этим людям пришлось сражаться с целой армией, чтобы взять приступом осажденный город.
Вечером, накануне этой битвы, Коголен неотступно следовал за своим хозяином и стал свидетелем невероятного события: Капестану удалось провести через взбунтовавшийся город к Лувру главу мятежников – принца Конде.
Коголен шагал за ними по пятам, бдительно следя за каждым движением арестованного принца. Убедившись, что шевалье не только сам целым и невредимым добрался до Лувра, но и доставил туда своего пленника, Коголен, которого все это привело в полный восторг, решил отпраздновать блистательную победу хозяина.
Порывшись в карманах, оруженосец вспомнил, что кошелек остался у шевалье, но все же Коголену удалось наскрести шесть экю. Слуга Капестана решил промотать их все до последнего, надеясь, что с завтрашнего утра он уже будет купаться в роскоши – король ведь наверняка отвалит своему спасителю кучу золота. С этой радостной мыслью Коголен и двинулся к центру Парижа.
Но оказавшись на углу улицы Шом и Катр-Фис, Коголен замер, пораженный странным зрелищем: по мостовой группками по трое и по четверо двигались люди, – кто на коне, кто пешком; в руках они несли маленькие бумажные фонарики, освещавшие дорогу. Все эти люди исчезали в воротах огромного особняка, который Коголен сразу узнал.
– Дворец Гиза! – процедил сквозь зубы слуга Капестана. – Неужто господин герцог устраивает балетное представление? Гм! Слишком уж зловещие физиономии у его танцоров, к тому же многие из них вооружены пистолетами!
– Прочь отсюда! – произнес рядом с ним чей-то голос.
Коголен увидел какую-то темную фигуру, услышал бряцанье оружия и поспешил отойти на безопасное расстояние от тех, кто охранял особняк. Вскоре оруженосец добрался до одного проулка, пользовавшегося дурной славой и известного под названием улица Обезьян. Вид этого места вполне соответствовал его репутации: справа и слева – десяток домишек, первые этажи которых были заняты кабачками под криво висевшими вывесками, раскачиваемыми при малейшем дуновении ветра.
