Королевские бастарды - Феваль Поль Анри

Шотландский священник обвенчал нас, и на следующее утро мой крестный бесстыдно потребовал с меня платы за удачно провернутое дело…

Ужаснитесь, Вильям, плата должна была быть двойной. Я и теперь вижу, как он говорит мне с наглой улыбкой: «Всего-навсего два ключика, душенька-герцогиня: от твоей спальни и от его шкатулки с деньгами, иначе пеняй на себя!»

Я бросилась к вам, я все вам рассказала, но было поздно. Вы уже знали мою историю…

– Он выложил мне ее, – прошептал герцог, – но я не поверил…

Страдание исказило его черты, но душевные муки отняли последние силы де Клара – по мертвенно-бледному лицу герцога заструился холодный пот.

Анжела наклонилась над мужем и вытерла благоухающим платочком эти крупные капли, так красноречиво свидетельствующие о близости смертного часа.

Герцог обеими руками схватил платок и жадно вдохнул его аромат, пугая и вызывая жалость безумием своей страсти.

– Я умру, обожая тебя, – прошептал он.

И переведя дыхание (а дышал больной с трудом), он простонал:

– О, если бы ты любила меня, Анжела, мечта моя, услада моего сердца, безумие страсти, солнце моей души! Если бы ты только меня любила!

Женщина побледнела, подумав: «Сейчас он умрет».

Но она вновь продолжила все тем же ласковым и вместе с тем отстраненным тоном, каким начала этот разговор:

– Вы требовали того, чего у меня не было, вы были безжалостны…

– К себе больше, чем к вам, мадам, – закончил герцог, словно пробуждаясь от волшебного сна. – Я покинул дом, который выбрал, мечтая сделать его раем, а швырнул свою жизнь в адское пламя оргий, и она наконец сгорела дотла. Этот способ самоубийства занял некоторое время…

– Вы так молоды, – горько вздохнула Анжела, и голос ее невольно дрогнул, – так сильны, так хороши собой!..

Больной молитвенно сложил руки и, едва сдерживая рыдания, произнес:

– Так ответьте мне, прошу вас от всего сердца, которое вот-вот перестанет биться и которое билось лишь ради вас! Ответьте мне прямодушно и честно, почему вы не могли любить меня?

Анжела смешалась, щеки ее порозовели.

– Почему? – переспросила она.

– Правду, только правду, – умолял больной, пожирая женщину взглядом.

Живое страдание в глазах, горящих на бледном помертвевшем лице, внушало боль и жалость; впрочем, пламя во взгляде уже угасло, но все еще продолжали светиться две последние, самые яркие точки в глубине темных зрачков…

– Я никогда не задумывалась над этим, – заговорила Анжела, – потому сейчас и медлю. Я вопрошаю свою совесть, чтобы ответить вам чистую правду, раз только ее и жаждете услышать. Я не любила Абеля больше вас, я утверждаю это, и возможно, к вам я относилась лучше, чем к нему.

– Так кого же вы все-таки любили? – лихорадочно вскричал герцог. – Кого?!

И Анжела заявила решительно и без колебаний:

– Никого.

Сама красота этой женщины, холодная и безупречная, подтвердила: никого.

– Вы мне не верите? – спросила герцогиня, и ее прекрасные губы изогнулись в подобии меланхолической улыбки. – Я редко оглядываюсь на прошлое, оно безотрадно. Нет, в том смысле, какой вы вкладываете в это слово, я не любила ни великодушного Абеля, от встреч с которым у меня остались самые нежные, самые прекрасные воспоминания, ни вас, который прежде всего воспламенил мою фантазию, явившись принцем из волшебной сказки. Абель был мне другом, а вы до того, как бросили меня – меня, ставшую во второй раз матерью! – были распростертым у моих ног рабом!

– Что же было дальше? – шепотом спросил герцог.

Улыбка Анжелы стала горделивой.

– Любовь к моему сыну, – ответила женщина.

– К которому из двоих? – осведомился больной.

– К моим детям, – чуть смутившись, поправилась Анжела.

– Так к какому же? – настаивал на ответе герцог де Клар, не сводя с жены пристального взора. – О каком из них вы сказали: «любовь к моему сыну»?

Женщина немного помолчала и, набравшись смелости, промолвила:

– Я говорю о том ребенке, который принадлежит только мне, у которого нет никого, кроме меня, о своем первенце, своем старшем сыне… Вдруг она осеклась, а потом добавила:

– Знаете, в чем, оказывается, мой секрет? Я не могла его вам открыть, потому что сама только-только поняла это. Я способна любить лишь господина и повелителя. Сын командует мной, как хочет, я же повинуюсь ему и обожаю его!

Больной нахмурился. Казалось, ему стоило большого труда задать следующий вопрос:

– Младший тоже ему повинуется?

– Они любят друг друга, – ответила Анжела, – они будут хорошими братьями.

Герцог де Клар, лежавший в это время неподвижно, в волнении повернулся на кровати.

– Вы любите лишь одного из ваших сыновей, мадам, – произнес он с глухим гневом. – Вы – плохая мать!

– Но здесь я ради второго, – проговорила она почти униженно, – ради того, которого, как вам кажется, я не люблю и который не нуждается в любви, имея все, чего лишен мой первенец; у нашего сына есть громкое имя и богатство. Ему уготована счастливая, славная жизнь, если тодько отец, умирая, не оставит его, как оставил меня при жизни муж. Но я обидела вас, ваша светлость, – хотя бы тем, что слишком поздно открыла вам правду. Ваш же сын невиновен.

Анжела больше не видела лица больного. Он отвернулся к стене и мрачно молчал.

– Я ничего не прошу для себя, – заговорила она снова, – и ничего не прошу для первого моего сына. Но второй мальчик – законный наследник вашего титула и состояния, если только вы не обошлись со мной недостойно и я – все еще ваша жена. Я пришла за своим брачным свидетельством, выправленным в Шотландии, и за метрикой вашего ребенка. Эти документы у вас?

– У меня, – ответил больной.

– Дайте их мне, – протянула руку Анжела.

И на эту просьбу герцог де Клар ответил молчанием.

– Дайте их мне, – повторила женщина, – если не хотите, чтобы ваше родное дитя и его мать остались без средств к существованию, без имени, без всяких прав!

Тело больного сотрясла судорога.

– Моран! Кузен Моран! – позвал он слабеющим голосом.

И прибавил, тщетно пытаясь приподняться на локте:

– Все кончено! Я умираю…

– Вильям! – в ужасе вскричала Анжела. – У вас есть лекарство? Микстура? Скажите, что вам дать?!

Похоже, больной что-то искал глазами, озирая комнату. Из груди его рвался хрип. В следующий миг герцог так резко повернулся на кровати, что Анжела вынуждена была подхватить его, иначе он скатился бы на пол.

Больной с ужасом оттолкнул ее.

– О муки ада! – пронзительно воскликнул он, как иной раз кричат умирающие в агонии. – Моран! Тарденуа! Ларсоннер! Жафрэ! Идите сюда! Прогоните эту женщину! Пусть она не прикасается ко мне! Ее слова раздирают мне сердце! Поджаривают на медленном огне! Я не видел своего сына! Я не знаю, действительно ли у меня есть сын?! Где он?

– Я укрыла его в надежном месте… – еле слышно прошептала Анжела.

– Может, собираясь ограбить… – продолжал больной.

– Вильям! – возмущенно воскликнула герцогиня.

– Мой сын! – стонал де Клар. – Где мой сын? Врача! Умираю!

– Я привезу мальчика! Я успею! – Анжела, как безумная, бросилась к двери. – Врача! Врача! – в отчаянии кричала красавица.

Герцог де Клар лежал безгласный и недвижимый… Анжела распахнула дверь, в которую недавно вошла. За дверью стоял человек и, похоже, подслушивал.

– Маркиз! – пролепетала женщина, отшатываясь, словно получила пощечину. – Крестный!..

– Душенька! – проговорил маркиз с циничной усмешкой человека, давно не страшащегося никакого позора. – Ты звала врача, он к твоим услугам! На старости лет я заделался доктором. И давай поздороваемся как следует!

Он обхватил крестницу за талию и громко чмокнул в губы.

V

ДВА ЛИСТОЧКА БУМАГИ

Пришла пора и нам познакомиться с маркизом: среднего роста, немолод, худ, одет как горожанин среднего достатка, на орлином носу – круглые очки. Несведущие люди считают орлиный нос признаком породы, но маркиз был скорее из породы стервятников, и во взгляде его круглых глаз было что-то отталкивающе циничное. Вдобавок этот человек был совершенно лыс, судьба лишила его даже венчика седых волос, который виднеется обычно из-под шляпы. Голый, блестящий череп маркиза только усиливал сходство со злобной хищной птицей.