Государев наместник - Полотнянко Николай Алексеевич

– Эх, Ксенофонтушка! – вздыхал отец Никифор.

– А я так мыслю! – загрохотал басом Ксенофонт, – что стала наша православная святая Русь поперёк дороги антихристу! Вот он и начал обходить её кругами, выбирая, в какой бок вцепиться. Теперь не оставит нас антихрист на веки вечные до второго пришествия!

Диакон жалобно посмотрел на отца Никифора и молвил:

– Я ведь попрощаться с тобой, отче, пришёл. Ухожу с казаками на Низ, уломали меня они. Нам, говорят, как людям православным, свой пастырь нужен. Благослови, святой отец!

И Ксенофонт опустился перед протопопом на колени.

– На что благословить-то, Ксенофонтушка? Твои воровские казаки людей как курей режут! Ты, если хочешь, сам себя благослови. Вон церковь открыта. Иди и молись. Не мне тебя учить!

Диакон сморщился, заплакал пьяными слезами и сказал:

– Не обессудь, отец, а я благословлюсь чаркой медовухи!..

Достал из-за пазухи склянку и выпил одним духом.

– Так-то оно лучше! Жди нас, Никифор! Придём с Дона с несметной силой!

Никифор проводил диакона, долго смотрел ему вслед, как тот, спотыкаясь, брёл по Смоленскому спуску к Волге, где у берега стояли казацкие струги и слышались раздольные песни. Он не осуждал Ксенофонта за крутую перемену в жизни, просто жалко было ещё одного талантливого русского человека, впавшего в пьяное язычество.

Протопоп хоть и жил уединяясь, но и до него доходили важные вести. Православные, отвергшие никонианство, стали объединяться, помогать друг другу, изредка приносили весточку, что случилось где-нибудь за тыщу вёрст. И ночами при мерцающем свете лампады к Никифору приходили качающимися призраками те, кто уже пострадал за веру.

…Костромской протопоп Даниил, расстриженный в церкви посреди народа в Астрахани, – в земляной тюрьме заморили; муромского протопопа Логина сослали в Муром, где он и погиб в чумной мор; Гавриле – священнику в Нижнем голову отсекли, протопопа Аввакума сослали в Даурию, где много мучили, вернули и вновь сослали на Мезень. «Ныне ревнители сожигахуся огнём своей волей…»

Протопоп Никифор забывается, и ему снится, как к нему в комнату с шумом и угрозами врывается толпа пёстрообразно одетых людей. Впереди всех два уродца в патриарших одеждах и рогатых шапках, рядом с ними стрельцы, воевода Дашков.

– Хватайте! Стригите прямо здесь!..

Отец Никифор в ужасе хватается руками за голову и просыпается. В окне светит утреннее солнце, а с улицы его кто-то зовёт.

Вернулся из дальней поездки духовный сын протопопа купец Колокольников, зашёл поделиться новостями. А известия были удивительные. Наконец-то в Москве собирается продолжить свою работу засевший ещё в прошлом году церковный собор, решавший судьбу Никона. Важная новость была в том, что к собору приведут самых отъявленных раскольников, чтобы низвергнуть их из лона православия и объявить анафему.

Долго утрясался вопрос с патриархами, которых на востоке под турками было ажно четверо. Никакой реальной власти эти патриархи не имели, но высоко ставились в Москве, как потомки вселенского константинопольского православия. По этой причине они довольно сильно чванились перед русскими духовными пастырями и свою учёность считали непререкаемой. По случаю войны в Европе они ехали в Москву через Персию и Астрахань, поднимаясь по Волге.

11 марта 1666 года царь Алексей Михайлович писал астраханскому архиепископу Иосифу: «Как патриархи в Астрахань приедут, то ты бы ехал из Астрахани в Москву вместе с ними и держал честь и бережение; если они начнут тебе спрашивать, для каких дел вызваны в Москву, то отвечай, что Астрахань далеко, поэтому не знаешь… Думаешь, что велено быть в Москве по поводу ухода бывшего патриарха Никона и других великих церковных дел. Своим людям накажи накрепко, чтобы они с патриаршими людьми не говорили и были осторожны…»

Конечно, патриархи Паисий Александрийский и Макарий Антиохийский хорошо знали, зачем они едут в Москву и что от них требуется. Знали и другое, за чем главным образом и ехали, что будут осыпаны золотом и соболями за поддержку позиции Алексея Михайловича в весьма скверном внутрицерковном деле.

Издержек для дорогих гостей не щадили: под патриархами и свитой было 500 лошадей. Но скоро царю дали знать, что патриархи везут с собой наборщика печатного двора Ивана Лаврентьева, который был сослан на Терек за латинское воровское согласие, а также захватили с собой грамотея, писавшего воровские грамотки воровским казакам, разграбившим царский струг. Царь написал, чтобы воров в Москву не возили, а отдали воеводам.

В Синбирск патриархи прибыли, когда начинался ледостав, и со стругов надо было пересаживаться в сани. Это вызвало недолгую задержку патриархов в городе, которая и привела к гибельным для протопопа Никифора последствиям.

За несколько дней до их отъезда к протопопу домой пришёл воевода Иван Иванович Дашков. Зайдя в горницу, перекрестился на образа трёхперстно, сел на стул к столу и, сипло дыша, спросил:

– Что делать думаешь, протопоп? Завтра твой последний день. Астраханские сыщики нашептали патриархам, что ты держишься раскола. Я тебя, Никифор, покрывал, сколько мог, и здесь на тебя доносили, и из Москвы запрашивали. Я всегда отписывался, что лучше пастыря мне на воеводстве не надо. Завтра патриархи решили посетить службу в церкви и запросили от меня пятнадцать стрельцов, помоложе и поздоровее. Может, одумаешься? Проведи обедню по-никониански, церковь сынам оставишь, а сам на покой.

Никифор весь окаменел от напряжения, на лбу выступили капли пота. Он сжал кулаки и выдохнул: «Нет!»

Всё случилось по словам воеводы. Едва протопоп двуперстно благословил паству, как перед ним выскочили двое в рогатых шапках, патриархи что-то заверещали, указывая на священнослужителя. На Никифора обрушились несколько стрельцов. Затем его волоком дотащили до воеводской избы и бросили в подвал. Патриархи протопопом не ограничились: остригли диакона подгорного монастыря, в Уренске остригли попа по челобитной его дочери духовной. Но этих под караул не взяли.

Вечером воевода Дашков принёс в подвал тёплую одежду, бросил её на попа и просипел:

– Ещё неделю будешь здесь сидеть, потом в Москву на голой телеге покатишь. Ну, чего ты добился?

– Я устоял супротив антихриста!

Дашков вытаращил на него глаза, перекрестился, сплюнул в угол и вышел, загремев железом двери.

Из Синбирска патриархов снарядили по высшему разряду. Лучшие каретных дел мастера исполняли для священных особ: для патриархов – две кареты, для Трапезундского митрополита и архиепископа Синайской горы два рыдвана больших да переводчику старца милетского рыдванец небольшой. На обивку пошли материалы: «анбургское сукно, епанча серая и чёрная, 20 аршин зелёного шёлка».

Наконец, в середине октября 1666 года патриарший обоз двинулся на Москву. Многие вышли провожать его, но не заезжих патриархов, а своего протопопа, отца Никифора. Город был немноголюден, и в нём не было ни одного человека, с кем бы священник не сталкивался в жизни: одного крестил, другого венчал, третьего увещал.

На соборе синбирский протопоп Никифор был осуждён вместе с Аввакумом, Лазарем и Епифанием к ссылке в Пустозерск, место «тундряное, льдистое и безлюдное».

В Пустозерск прибыли 12 декабря 1667 года. «Меня и Никифора протопопа, – пишет Аввакум, – не казня, сослали в Пустозерск». Сам указ о ссылке подписан 26 августа 1667 года. На следующий день Лазаря и Епифания казнили на Болоте (Замоскворечье), урезав им языки.

В четвёртой челобитной царю Алексею протопоп Аввакум пишет: «Прости же, государе, уже рыдаю и сотерзаюся страхом, а недоумением содержим есмь; помышляю мои деяния и будущего судища ужас. Брат наш синбирский протопоп Никифор, сего суетного света отоъиде; посём та чаша и меня ждёт…»

Это случилось около 1668 года.

14 апреля 1682 года в Пустозерске были сожжены Аввакум, Епифаний, Лазарь и Фёдор.

Столкновение с патриархом Никоном не повредило служебному возвышению Хитрово, и, возможно, даже помогло этому. Руководя Земским приказом, он время от времени привлекался к выполнению важных посольских и военных поручений. Когда обострились отношения с Польшей, Хитрово участвовал в военных действиях, а затем в переговорах об условиях перемирия. В 1653 году его назначили в состав «великого посольства» и направили в Варшаву вместе с князем Б. А. Репниным. С началом новых военных действий Хитрово стал товарищем полкового воеводы Я. К. Черкасского и принимал участие во взятии Минска, Ковно, Гродно. А в 1656 году государь доверил Хитрово один из самых важных постов – назначил руководителем Оружейной палаты, которая занималась вооружением русской армии. Богдану Матвеевичу были подчинены Ствольный приказ, Серебряная и Золотая палаты. Вскоре количество оружейников, которые тогда работали по своим домам, увеличилось в три раза, были произведены большие закупки пищалей и пистолетов у иностранных государств. Это позволило к 1680 году создать около тридцати солдатских, рейтарских и драгунских полков иноземного строя.