Карфаген смеется - Муркок Майкл Джон

Я оставался с Эсме до вечера, не давая себе заснуть с помощью кокаина. Примерно в девять в дверь постучали и вошел капитан Казакян.

Он широко улыбался. Его настроение совершенно переменилось. Я предположил, что он теперь разобрался, где находится корабль.

— Сегодня вечером, — сказал Казакян. — Да. Точно сегодня вечером. В Венеции. Ваша сестра сможет сойти на берег?

— Где вы нас высадите?

— Недалеко от Венеции. В деревне. Вы сможете сесть на поезд. Всего полчаса пути.

— У меня почти нет денег, капитан Казакян. Я не могу позволить себе новые расходы. Вы обещали доставить меня прямо в Венецию, помните?

Он поскреб затылок, явно смутившись, и сунул руку в карман засаленного жилета, когда–то украшенного красивой вышивкой. Поколебавшись, он извлек три соверена.

— Вот, возвращаю… За то, что помогли нам с двигателем. Денег хватит на проезд до Венеции.

Это была смесь задабривания и жертвоприношения богам, неохотное подношение духу, который следил за паровыми катерами. Я принял его золото. Оно было моим по праву.

— Мои люди отведут вас в эту деревню, — решительно заявил он. — Вы найдете там хорошего доктора. Итальянцы — превосходные доктора. Их там много. — Он с тревогой посмотрел на маленькое бледное личико Эсме. — Вы уверены, что это сыпной тиф?

— Мы спросим доктора.

Примерно в три часа утра турки и албанцы начали переносить наши чемоданы и сумки в лодку. В конце концов я решил, что перегруженное суденышко вот–вот утонет, — вода почти переливалась через борт. Мы с Эсме поплыли следом в другой лодке. Пока мы приближались к земле, волнение на море усилилось. Капитан Казакян стоял возле рулевой рубки, спокойно наблюдая за нами. Он не помахал нам рукой. На судне не зажигали огней, но светила полная луна. Мы с легкостью добрались до берега и вытащили на сушу обе лодки. Я обрадовался тому, что снова оказался на твердой земле, и с трудом сдержал восторженный крик. Ночь была теплой. Я чувствовал запах свежескошенной травы и аромат древесной смолы и слышал гудение насекомых. Где–то вдалеке заревел осел.

Один из турок внезапно оставил нас. Он пронесся по пляжу и скрылся за дюнами. Остальные продолжали выгружать и укладывать наши вещи, как будто ничего не заметили. Им, похоже, нравилось это занятие. Я благодарно улыбнулся матросам. Коротко простившись, они снова погрузились в одну из лодок. Матросы гребли обратно к катеру, очертания которого мы с трудом разглядели у дальней оконечности мыса.

Катер выглядел неуместно в этих водах, как будто он стоял у причала на каком–то курорте, а потом сорвался с якоря и внезапно очутился здесь.

Наконец сбежавший турок вернулся. Казалось, он гордился собой. У меня сложилось впечатление, что для всех этих людей подобные дела были в новинку. Неужели Казакян снова положился на удачу? С турком пришел крошечный старик — босой, в черной куртке и брюках, грязной рубашке без воротника. Старик казался удивленным, но весьма веселым.

— Buon giorno, signore, signora! [105]

Он кивал нерешительно, но вежливо. Я хотел обнять этого бедняка. Я едва не разрыдался. Некоторое время я подозревал капитана Казакяна в том, что он собирался высадить нас на первом попавшемся греческом острове. Но теперь я знал, что это Италия! Мы были в безопасности. Осел снова заревел, теперь уже ближе. Старик обернулся и что–то крикнул в темноту.

Оставшиеся турецкие моряки и почтенный итальянец понесли наш багаж по пляжу. В конце процессии шагал я, поддерживая шатающуюся Эсме. Мы достигли узкой тропы и там обнаружили небольшую телегу и впряженного в нее осла. В телеге лежали сети и мешок, очевидно, с рыбой. Старик отодвинул мешок в сторону и начал укладывать чемоданы. Когда он закончил, для Эсме осталось место только на передней скамье. Мы помогли ей сесть в повозку. Она, казалось, прекрасно отреагировала на бормотание маленького рыбака. Нет ничего более успокоительного для нервов, чем звучание мягкой и душевной итальянской речи. Мы со стариком стояли рядом, наблюдая, как турки возвращаются к берегу, скрываясь в темноте. Потом, ткнув осла в бок, старик заставил животное сдвинуться с места. Я пошел рядом.

Старик говорил только на своем родном языке, я знал по–итальянски всего несколько слов. Я сказал, что благодарен ему за помощь, и выразил надежду, что мы не причинили большого беспокойства. Он ничего не понял, но улыбнулся и сказал, как будто успокаивая:

— Son contento che Lei sia venuto [106].

Я указал вперед, туда, где виднелось несколько освещенных окон, и решил, что мы находились ближе к цели, чем утверждал капитан.

— Венеция? — спросил я.

Он казался удивленным, но только пожал плечами. Я пару раз повторил вопрос, и он нахмурился.

— Si. Venezia? — Он добавил несколько фраз, которых я не мог понять.

Тогда я спросил:

— Dottore? [107]

Он вроде бы согласился:

— Dottore? Si, si. Dottore! — Он указал своей палкой в сторону горящих огней.

— В Венеции? — спросил я.

Это вызвало неожиданную реакцию. Он замер, обернулся ко мне, взмахнул руками и залился смехом, с трудом удержавшись на ногах:

— Ах! Ах! Венеция! Ах!

Он снова попытался указать мне на огни и развеселился настолько, что слова его прозвучали крайне невнятно:

— No! La capisco! La citta! [108] — успокоившись, он вытянул палку, тыча куда–то вперед. — Отранто, — сказал он.

Я никогда не слышал об Отранто и счел ответ старика на свое ошибочное замечание чрезмерно веселым. Городок оказался гораздо меньше, чем я рассчитывал, — с извилистыми улицами, разрушенным замком и несколькими тавернами. Когда мы добрались до Отранто, на горизонте появилась тонкая линия света и с красной крыши донесся крик первого петуха. Судя по византийским очертаниям главной церкви, старый пыльный город мог бы быть греческим, но при взгляде на замок он казался мавританским. Я совсем не это ожидал обнаружить в Италии, этом строго определенном сочетании архитектурных стилей. Как будто тот, кто создал Отранто, желал описать национальные и исторические влияния минувших двадцати столетий. И все же в целом город выглядел вполне гармонично. Я счел его привлекательным. Я думаю, что назвал бы Отранто чудесным, если бы не испытал такого разочарования, обнаружив его на месте Венеции. Город был совсем небольшим, в нем обитали не больше двух тысяч жителей.

Однако вскорости мы сняли комнату в небольшой средневековой гостинице, где худощавая веселая женщина взяла на себя заботу об Эсме. Я заплатил старику несколько серебряных монет из тех, которые еще оставались у меня в карманах. Он пришел в восторг. Старик и хозяин гостиницы занялись нашими вещами. Сумок было так много, что они заняли половину крошечной комнаты с низким потолком. К тому времени когда все удалились, Эсме лежала в кровати, наслаждаясь такой роскошью, как свежевыстиранное белье. А я спустился, чтобы позавтракать с хозяевами, которые совершенно по–дружески задали мне множество вопросов. Отвечать я не мог, потому что не понимал ни единого слова. В конце трапезы мы просто улыбнулись друг другу и разными способами выразили взаимное расположение. Я возвратился в комнату, где мирно спала Эсме, ее прекрасное личико было ангельски чистым. Я задернул занавески, разделся, лег в постель, обнял свою возлюбленную и заснул до обеда.

Отранто показался мне приютом спокойствия. Я мог бы задержаться там гораздо дольше и даже сегодня хотел бы вернуться. Тогда, однако, я стремился добраться до большого города, где мы могли остаться незамеченными в пестрой толпе. Эсме еще спала. Я умылся холодной водой, оделся и отправился на поиски хозяина и его жены. Я отыскал их на скамье за гостиницей. Они ощипывали цыплят. Завидев меня, они громко заговорили. Я по–прежнему не понимал их итальянского, но снова спросил о докторе, объяснив с помощью жестов и нескольких латинских слов, что моя сестра больна. Худощавая женщина первой поняла меня. Она что–то пролепетала своему мужу, который аккуратно отложил своего цыпленка, поднялся и ушел. Головы мертвых птиц смотрели на меня так пристально, словно знали обо мне что–то, неведомое другим. Я спросил женщину, насколько далеко до Венеции. Она пожала плечами и произнесла: «Тreno?» Я решил, что это означает «поезд». Я кивнул. Меня не интересовало, как я доберусь до цели. Казакян сказал, что это займет полчаса, но его слова не вызывали у меня доверия. Женщина произнесла еще несколько фраз, в которых прозвучали слова «Рим», «Неаполь», «Бриндизи», «Фоджа» и еще полдюжины названий. Тогда я начал понимать, что мы могли оказаться гораздо дальше от Венеции, чем я предполагал. Капитан Казакян очень торопился высадить нас со своей лодки, и, по–моему, нам вообще повезло, что мы оказались в Италии. Похоже, что трех соверенов, которые он мне отдал, хватит только на дорогу до Венеции. Я даже пожалел о том, что не мог наложить проклятие на его двигатель. Подумав об этом, я закрыл глаза и попытался представить механизм. Никакого вреда от таких упражнений, конечно, не было.