Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107
Теперь, когда Агабек был в должной мере подготовлен, Ходжа Насреддин решил перейти к делу, то есть к той главной тайне, ради которой они сошлись в эту ночь.
Тайна оказалась поистине удивительной, способной привести в смущение любую мудрость. Она заключалась в том, что ишак, стоявший здесь же, в углу, – на самом деле вовсе не ишак, но превращенный злыми чарами в ишака наследный принц египетский, единственный сын царствующего ныне в Египте султана Хуссейна-Али.
Рассказывая Агабеку все это, Ходжа Насреддин сам удивился, как ворочается у него язык.
– Вот почему я кормлю его абрикосами и белыми лепешками, сожалея, что не могу раздобыть в этом глухом селении пищи более изысканной. О, если бы я мог подавать ему ежедневно корзину розовых лепестков, политых нектаром!
Голова Агабека, и без того затуманенная, пошла кругом. В стеклистых червячков он поверил, но в это поверить не мог.
– Опомнись, Узакбай, какой он принц! Самый настоящий ишак!
– Тсс, хозяин! Неужели нельзя выразиться иначе? Ну почему не сказать: «этот четвероногий», или «этот хвостатый», или «этот длинноухий», или, наконец, «этот покрытый шерстью».
– Этот четвероногий, хвостатый, длинноухий, покрытый шерстью ишак! – поправился Агабек.
Ходжа Насреддин поник в изнеможении головой.
– Если уж ты не можешь воздержаться, хозяин, то лучше молчи.
– Молчать? – засопел Агабек. – Мне? В моих собственных владениях? Из-за какого-то презренного…
– Воздержись, хозяин; молю тебя, воздержись!
– Ишака! – неумолимо закончил Агабек, точно вколотил тупой гвоздь.
Минуту длилось молчание.
Ходжа Насреддин снял халат и, распялив его на тополевых жердях, отгородил ишачье стойло как бы занавесом.
– Теперь нам будет свободнее говорить, если только ты, хозяин, немного умеришь мощь своего голоса, подобного трубе. Когда в беседе ты опять дойдешь до этого непристойного слова – постарайся произносить его шепотом.
– Хорошо! – буркнул Агабек. – Постараюсь. Хотя, говоря по совести, не понимаю…
– Скоро поймешь. Ты удивлен? Ты не можешь допустить в свой разум мысли, чтобы под серой шкурой в длинноухом и хвостатом обличье скрывался человек, да еще царственного звания? Но разве ты никогда не слышал историй о превращениях?
Здесь мы должны заметить, что в те времена по мусульманскому миру ходило множество таких историй; были даже мудрецы, писавшие толстые книги об этом, а в Багдаде объявился некий Аль-Фарух-ибн-Абдаллах, уверявший, что сам на себе испытал целый ряд превращений: сначала в пчелу, затем пз пчелы в крокодила, пз крокодила в тигра и, наконец, опять в самого себя… Одного только превращения никогда не испытал упомянутый Аль-Фарух: из плута в честного человека, по это разговор особый и здесь неуместный; вернемся в хибарку.
– Слышать я слышал, но всегда считал это пустыми выдумками, – сказал Агабек.
– Теперь ты видишь воочию.
– А где доказательства? Что в этом, – он попилил голос, – в этом ишаке свидетельствует об его царственном происхождении?
– А хвост? Белые волосинки в кисточке на самом конце?
– Белые волосинки? Это и все? Да я тебе найду их целую сотню на любом ишаке!
– Тише, тише, хозяин; говори шепотом. Ты хочешь более несомненных доказательств?
– Конечно, хочу! Этот ишак – принц? Так преврати же его на моих глазах в человека или, наоборот, преврати какого-нибудь человека в ишака. Тогда вот я поверю.
– Как раз таким делом я и думаю сегодня заняться: вернуть ему па короткое время его подлинный царственный облик. Что же касается превращения какого-нибудь человека в ишака, то, быть может, с помощью аллаха удастся и это.
– Так начинай: уже полночь.
– Да, уже полночь. Я приступаю.
И он приступил. Зная, что дубленую, толстую кожу Агабека пробрать не легко, он не жалел ни пыла, ни усердия. Он метался по хибарке из угла в угол, выкрикивая хриплым голосом заклинания, бросался на стены и отшибался от них, как мяч, топотал ногами, падал на пол и корчился, дрожа, исходя пеной. Затем весь потный, запыхавшийся – принялся за ишака, облив его для начала волшебным составом, что весьма ишаку не понравилось: он зафырчал и замотал головой.
– Кабахас! – придушенным голосом вскрикнул Ходжа Насреддин, входя в стойло. – Суф!.. Чимоза! Дочимоза, каламай, замнихоз!..
При этом он из-под рубашки, незаметно для Агабека, сунул ишаку под нос пахучую, сдобную лепешку, но в пасть не давал. Этим нехитрым способом он быстро довел ишака до полного исступления: тот заревел, поднял хвост и, брыкаясь, начал кидаться на жерди.
– Цуцугу! Лимчезу! – в последний раз возопил Ходжа Насреддин и, обливаясь потом, подбежал к Агабеку:
– Пойдем, хозяин! Теперь пойдем! Никто не должен видеть чуда превращения. Иначе – слепота! Неизлечимая, на всю жизнь!
Он вытеснил Агабека из хибарки, вышел и плотно прикрыл дверь:
– За мной, хозяин, за мной. Отойдем подальше: здесь оставаться опасно!
Агабек, слегка ошеломленный заклинаниями, не сопротивлялся.
Они свернули на тропинку, что вела к отводному арыку.
Ходжа Насреддин притворно закашлялся. Ночь ответила криком перепела, это означало: «Я готов!» Все шло как нужно.
У водяного лотка они уселись рядом на конец бревна, поддерживающего ворот.
Ходжа Насреддин еще не совсем отдышался после колдовства и жадно пил ночной свежий воздух. Мало-помалу его сердце усмирилось и дыхание выровнялось.
На Агабека ночная прохлада тоже возымела благодетельное действие, разогнав колдовской чад, сгустившийся в его черепе, под толстыми костями. Недоверчивый от природы, склонный видеть во всех человеческих деяниях преимущественно плутовство, он и в хибарке верил не очень, а здесь, на свежем воздухе, не будучи более подавляем заклинаниями, окончательно отрезвел. И в его темной душе начала подниматься злоба, смешанная с досадой, что его хотят оставить в дураках.
Он язвительно засмеялся:
– Ну, где же твое чудо, Узакбай?
– Еще не свершилось, хозяин. Подождем.
– Нечего и ждать! Уже видно, что из твоей плутовской затеи ничего не получится. Ишак останется, как был, ишаком, но ты навряд ли останешься хранителем озера.
