Исаак Лакедем - Дюма Александр

Исаак не смог дальше вытерпеть повторений ужасного слова, сказанного Христом. Он стукнул кулаком по столу и поднялся со словами:

— Ради кесаря и всех его побед, женщина, уйми же этого ребенка!

Сын удивленно взглянул на отца и замолк.

Давящая тишина еще более сгустилась. Слышалось лишь невнятное бормотание дряхлой старухи. Но неожиданно в этих словах забрезжила мысль, и из ее уст полилась странная, ни на что не похожая баллада:

Есть малая трава в три листика, и на каждом листике пятнышко крови, а в цветке вместо венчика — терновый венец.

— Травка, а травка, почему у тебя на каждом листике капелька крови, почему вместо венчика — терновый венец ?

— Старая бабушка, ты все знаешь, ты должна знать об этом. Ты не знаешь, старая бабушка ? Сейчас я тебе расскажу.

Вчера в молчаливом саду на горе Гефсиманской Спаситель встал на колени, и был он смертельно печален!

Небо было без звезд, ученики уже сном забылись, и только Господь не спал, томила его тревога.

Тогда подступил к нему Сатана, и от слов его вместо пота со лба закапала кровь.

Капля за каплей падали на меня, все потемнело вокруг, и даже Господь, сам Господь не имел сил застонать.

И вот я сказала ему тонким своим голоском, тихим, как у всех трав: «Господи! Господи! Твоя кровь течет мне на листья, а с них каплет на землю.

Дай же мне руки — и не пророню ни капли твоей драгоценной крови, и сохраню кровь спасения!»

А было так тихо, что мой голос достиг престола Всевышнего, и Всевышний мне сказал:

«Пусть будет так, как ты, малая травка, просила. Вовек не сотрется с твоих листьев кровь моего сына!

Когда же раскроешь цветочный бутон, пусть вместо венчика будет терновый венец, похожий на тот, что на голову сына наденут в час его мук!»

Вот почему назовут меня клевером иудейским, колючим клевером: ведь у меня каждый листик — с кровавым пятном, а вместо цветка — терновый венец…

Семейство внимало этому диковинному пению в необъяснимом ужасе. Уже три с лишним года параличная старуха не говорила ничего вразумительного. Впрочем, и теперь, стоило ей закончить балладу, как ее речь стала бессвязной, слова — неразличимыми, а вскоре бормотание и вовсе стихло.

Исаак уже шагнул было к старухе, чтобы заставить ее замолчать, но она сама умолкла: песня кончилась.

— Лия, — попросил Исаак дочь, — возьми-ка кифару, на которой ты играешь в храме во время песнопений. Сыграй и спой, чтобы мы выкинули из головы и то, что пел мальчишка, и то, что бубнила старуха.

Прекрасная девушка с темными бархатными глазами, волосами цвета черного янтаря и темной кожей, с коралловыми губами и жемчужной улыбкой поднялась, сняла со стены кифару, настроила и, перебирая струны, запела:

— Откуда идешь, прекрасный вестник, из Тира или Вавилона, Карфагена или Александрии? С равнины или горы? От озера или леса?

— Ни от леса иду, ни от озера. Ни с горы, ни с равнины. Ни из Александрии, ни из Карфагена. Ни из Вавилона, ни из Тира. Я иду из самого дальнего далека и с самого высокого высока!

— Прекрасный вестник, кто дал тебе голубой плащ ? Он окрашен лазурью морскою ? Он выкроен из небосвода ? Он соткан из шерсти иль шелка ?

— Не из шелка иль шерсти он соткан, не из небосвода он выкроен, не морской лазурью он окрашен, и не плащ это вовсе, а крылья, чтобы летать в облаках и спускаться в глубокие бездны.

— Прекрасный вестник, какой тебя царь послал ? Это он вложил тебе в руку трость из боярышника? Это он увенчал тебе лоб прекрасным кидаром золототканым ?

— Не кидар золототканый у меня на челе, а сияние, не трость из боярышника в руке, а огненный меч, царь же, пославший меня, это Царь Небесный!..

Когда Лия произнесла последние слова, раздался такой сильный стук в дверь, что содрогнулся весь дом.

Сотрапезники вздрогнули и переглянулись.

Исаак побелел до синевы, но призвал на помощь всю свою храбрость и спросил:

— Кто стучит?

— Тот, кого ты ждешь, — прозвучало ему в ответ.

— Чего ты хочешь?

— Узнать, готов ли ты.

— От кого ты пришел?

— От Господа!

И в тот же миг засовы и щеколды отскочили, дверь распахнулась сама собой. На пороге появился ангел в белом с длинными крыльями, сложенными за спиной, золотым ореолом на челе и огненным мечом в руке.

Это был Элоа, самый прекрасный из ангелов Господних: Всевышний создал его в океане золотистых и пурпурных облаков. Для тела его он взял самый чистый, свежий и прозрачный свет неба перед восходом; заря стала его сестрой, и народившееся солнце увидело его возносящим хвалы у ног Создателя. Он слыл самым быстрым гонцом Иеговы; когда он нес мир, его взгляд был добр, как свет утреннего неба, когда же он возвещал о небесной каре, глаза его вспыхивали как молния.

При его появлении оба старца, старуха, жена, Лия и ее брат молитвенно сложили руки и пачи на колени, даже младенец попробовал встать на колени в своей колыбели.

Лишь один Исаак остался стоять, скрестив руки, дрожа, со вставшими дыбом волосами, но не спуская глаз с ангела.

— Ты просил у Господа дозволения провести последнюю Пасху с семьей… Трапеза закончена, время твоего ухода настало, — сказал Элоа.

— Зачем мне покидать мой колодец — ее вода так чиста; мою сикомору — ее тень так освежает; мою смоковницу — ее плоды так сладки; семью — ее любовь мне так дорога?

— Таково повеление.

— А кто повелел?

— Господь!

— Я никуда не пойду, — сказал Исаак и сел на скамью.

Ангел медленно прошел по комнате, наполняя ее светом, протянул руку с мечом и коснулся его острием лба легионера.

Исаак вскрикнул и вскочил, прижимая обе руки к лицу.

— Что ты сделал? — спросил он.

— Отметил тебя каиновой печатью, чтобы люди узнавали в тебе брата первого убийцы.

— Послушай, позволь мне еще лишь на год остаться с теми, кого я люблю, а затем я уйду…

— Ни дня!

— Ну, хоть день…

— Ни часа!

— Хоть час…

— Дарованный Иисусом час истек… Ступай!

— Позволь мне завязать ремни сандалий, набросить плащ на плечи, опоясаться мечом, надеть кольчугу!..

— Ни сандалий, ни плаща тебе не понадобится: ступни твои от бесконечного хода станут как железо, и ты будешь разбивать пятками камни. Плащом тебе послужат утренний туман и ночная роса. Ни меча, ни кольчуги тебе не надо, ибо ни огонь, ни железо не будут иметь над тобою власти… Ступай!

— Какую дорогу мне выбрать?

— Ты пойдешь по земле путем перелетных птиц.

— Что делать мне в неизвестных землях, где нет проложенных дорог?

— Ты первый проложишь путь… Ступай!

— Что мне делать, когда я окажусь на берегу океана и у берега не будет ни лодки, ни корабля?

— Ты станешь переходить с волны на волну, и там, где нога коснется воды, волна сделается твердой, как гранитная пирамида… Ступай!

— Через какие города я должен пройти?

— Что тебе за забота? Все они когда-нибудь падут и разрушатся у тебя за спиной… Ступай!

— Позволь мне в последний раз обнять жену и детей.

— Да будет так! Обними жену и детей и отправляйся! Я жду тебя у порога.

Элоа вышел.

Исаак по очереди расцеловал жену и детей. Дольше всего он сжимал в объятиях младшего, вынутого из колыбели.

Затем, словно испытывая неодолимое притяжение, он приблизился к двери, хотя и пятясь, протягивая руки к дорогим существам, которых приходилось покидать, цепляясь за предметы, столбы, углы… Но ничто не было в силах удержать его, вещи могли лишь сохранить как память следы его ногтей.

Так он дошел до порога и воскликнул в отчаянии:

— О, ты, конечно же, сильнее меня, ведь я вынужден повиноваться тебе… Так укажи мне дорогу, и я пойду.

Ангел пальцем указал Исааку путь, которым прошел Иисус.

— Ступай, — приказал он.

— А ты?

— Я возвращаюсь, откуда пришел.

И, раскинув крыла, ангел вознесся на небо с быстротой молнии, падающей на землю.

— Прощайте! — воскликнул Исаак. — Прощай, скамья моего родителя, прощай, порог отчего дома!.. Отец мой, прощай! Прощай, отец отца моего! Прощайте, жена, дети! Прощайте! Прощайте! Прощайте!..