Глава XX Как Аллейн завоевал себе место в почетном цехе
Пока совет Принца обсуждал дела, Аллейн и Форд ждали в другой комнате, где их скоро окружила шумная толпа молодых англичан одного с ними звания, жаждавших услышать последние новости с родины.
– Ну как поживает старик в Виндзоре? – спросил один.
– А как добрая королева Филиппа? – осведомился второй.
– А дама Алиса Перрерс? – крикнул третий.
– Уот! Чертов болтун! – заорал высокий молодой человек, хватая Уота за шиворот и в назидание встряхивая его.
– Да за эти слова тебе Принц голову бы снес.
– Клянусь богом, Уот бы и не заметил. Она же у него пустая, как сума нищего.
– Пустая, как сума английского оруженосца, – отозвался первый.
– Куда к черту запропастился стольник и его кравчие? Они до сих пор не расставили козел для столов.
– Mon Dieu! Если бы человек мог дожраться до рыцарства, так ты, Хамфри, был бы по меньшей мере знаменитым рыцарем, – заметил второй оруженосец среди взрывов хохота.
– А если бы ты мог допиться до чего-нибудь, дурья голова, ты стал бы первым бароном королевства! – крикнул обиженный Хамфри. – Но как дела в Англии, скажите, оруженосцы Лоринга?
– Я считаю, – заявил Форд, – что во многом она осталась такой же, какой была, когда ты видел ее в последний раз, может, только шуму в ней поменьше.
– А почему меньше шуму, юный мудрец?
– Ну, пораскинь мозгами.
– Клянусь богом! К нам заявился паладин, а на башмаках у него все еще хампширская грязь! Он хочет сказать, что шуму стало поменьше, так как мы оттуда уехали.
– Быстро они тут соображают, – заметил Форд, повернувшись к Аллейну.
– Как прикажете вас понять, сэр? – спросил оруженосец-задира.
– Как хотите, так и понимайте, – небрежно отозвался Форд.
– Это дерзость! – воскликнул другой.
– Сэр, я преклоняюсь перед вашей догадливостью, – ответил Форд.
– Сдержись, Хамфри, – заметил высокий оруженосец, рассмеявшись. – Мне кажется, тебе нечего ждать снисхождения от этого джентльмена. В Хампшире языки остры, сэр.
– А мечи?
– Гм! Мы можем проверить! Через два дня турнир, тогда и посмотрим, так же ли остро твое копье, как язык.
– Все это распрекрасно, Роджер Харкомб! – воскликнул коренастый молодой человек с бычьей шеей; его квадратные плечи и массивная фигура говорили об исключительной физической силе. – Ты слишком легко относишься к этому делу. Мы не можем допустить, чтобы над нами так просто взяли верх. Лорд Лоринг уже показал себя, но мы ничего не знаем о его оруженосцах, кроме того, что один остер на язык. Ну, а вы, молодой сэр? – обратился он к Аллейну, опуская тяжелую руку ему на плечо.
– Что я, молодой сэр?
– Ma foi! Можно подумать, будто это паж моей дамы. Прежде чем ты снова увидишь свою мать, твои щеки должны стать посмуглее и потяжелее рука.
– Если рука моя и не тяжела, зато она всегда готова.
– Готова? Готова для чего? Чтобы нести шлейф моей дамы?
– Готова проучить любого за дерзость, сэр.
– Хорошенький мой дружок! – ответил коренастый оруженосец. – Какой у тебя нежный румянец! Какой мелодичный голос! Глаза – точно у стыдливой девы, а волосы трехлетнего младенца. Voila! – И он грубо сунул толстые пальцы в золотистые кудри юноши.
– Вы напрашиваетесь на ссору, сэр, – сказал Аллейн, побледнев от гнева.
– Ну и что же?
– Вы делаете это как деревенский олух, а не как надлежит вежливому оруженосцу. Вы дурно воспитаны и грубы. Рыцарь, которому я служу, показал бы вам, как себя ведут в таких случаях.
– А что бы он сделал, о цвет оруженосцев?
– Он бы не шумел и не дерзил, а держался бы еще любезнее, чем обычно. Он сказал бы: «Сэр, я счел бы для себя честью, если бы мог слегка сразиться с вами, не ради моей славы или из честолюбия, но больше ради славы моей дамы и поддержания рыцарской чести». Затем он снял бы перчатку – вот так – и бросил бы наземь; или, если бы полагал, что имеет дело с грубияном, он бросил бы ему перчатку в лицо – как я бросаю ее сейчас!
Толпа оруженосцев взволнованно загудела, когда Аллейн, чья прирожденная мягкость при это беспричинном нападении на него вдруг сменилась ожесточенной решимостью, изо всех сил швырнул перчатку в насмешливое лицо оскорбителя. Со всех сторон сбежались оруженосцы и пажи, и вскоре обоих противников обступила густая взволнованная толпа.
– За это ты поплатишься жизнью, – сказал задира, и лицо его исказилось яростью.
– Если ты сможешь отнять ее, – ответил Аллейн.
– Милый друг, – шепнул Форд, – крепко стой на своем.
– Я буду судить по справедливости! – воскликнул Норбери, молчаливый оруженосец сэра Оливера.
– Ты сам все это затеял, Джон Трантер, – сказал высокий малый, которого называли Роджером Харкомбом. – Вечно ты дразнишь новичков. Стыд и срам, если дело зайдет дальше, чем следует. Юноша показал себя смелым.
– Но удар перчаткой! Удар! – закричало несколько оруженосцев постарше. – Этого нельзя так оставить!
– Нет, можно. Трантер первый коснулся его головы, – сказал Харкомб. – Как ты полагаешь, Трантер? На этом следовало бы и покончить?
– Мое имя известно в здешних краях, – горделиво ответил Трантер, – и я не могу допустить, чтобы на нем осталось пятно. Пусть поднимет перчатку и заявит, что был не прав.
– Я предпочел бы, чтобы он попал к черту в лапы, – прошептал Форд.
– Вы слышите, молодой сэр? – спросил миротворец. – Наш друг согласен забыть об этом случае, если вы только признаете, что действовали необдуманно и сгоряча.
– Я этого не могу признать, – ответил Аллейн.
– Но таков у нас обычай, молодой сэр: когда среди нас появляются новые оруженосцы из Англии, мы подвергаем их тем или иным испытаниям. Подумайте, ведь если у человека новый боевой конь или копье, он всегда будет испытывать их в мирное время, чтобы, когда в них скажется нужда, они не подвели его. Насколько же важнее испытывать наших будущих товарищей по оружию.
– На вашем месте я бы отступил, если это можно сделать с честью, – шепнул Норбери на ухо Аллейну. – Человек этот – известный мастер сражаться мечом и гораздо сильнее вас.
Однако в жилах Эдриксона текла кровь упрямых саксов – разогревалась она очень медленно, но, закипев, остывала нелегко. Намек на грозившую ему опасность только укрепил его решимость.
