Скарамуш - Sabatini Rafael

— Но Руган-старший и слышать об этом не хочет.

— Вы имеете в виду, что он не станет делать это под свою ответственность. Но я оставил ему расписку за своей подписью, что пропуск в Париж и обратно в Медон для мадемуазель де Керкадью выдан им по моему приказу. Мои полномочия, которые я предъявил ему, снимают с него ответственность за то, что он мне повиновался. Этой распиской он должен воспользоваться только в крайнем случае, для своей защиты. Взамен он выдал мне этот пропуск.

— Он уже у тебя?

Господин де Керкадью взял листок бумаги, протянутый Андре-Луи, и рука его дрожала. Он приблизил листок к свечам и, прищурив близорукие глаза, принялся читать.

— Если вы пошлёте этот пропуск утром с Руганом-младшим, Алина будет здесь к полудню, — сказал Андре Луи. — Сегодня, к сожалению, уже ничего нельзя сделать, не вызвав подозрений: час слишком поздний. Итак, крёстный, теперь вы знаете, почему я явился к вам, нарушив ваш приказ. Если я могу быть ещё чем-нибудь вам полезен, вам стоит лишь приказать, пока я здесь.

— Но разве, Андре… разве Руган не сказал тебе, что там есть и другие…

— Он упомянул госпожу де Плугастель и её слугу.

— Тогда почему же?.. — Господин де Керкадью остановился и вопросительно взглянул на Андре-Луи. Тот с очень серьёзным видом покачал головой.

— Это невозможно, — ответил он. Господин де Керкадью даже рот открыл от изумления.

— Невозможно? — переспросил он. — Но почему?

— Сударь, то, что я делаю для Алины, не вынуждает меня идти на сделку с совестью — правда, ради Алины я бы пошёл против совести. Но госпожа де Плугастель — совсем другое дело. Ни Алина, ни её родные не замешаны в контрреволюционном заговоре, который является истинным источником катастрофы, угрожающей нам. С чистой совестью я могу помочь ей уехать из Парижа. Но госпожа де Плугастель — жена графа де Плугастеля, о котором всем известно, что он — агент, осуществляющий связь между двором и эмигрантами.

— Тут нет её вины, — в ужасе воскликнул господин де Керкадью.

— Согласен. Но её в любой момент могут вызвать, чтобы установить, принимает ли она участие в интригах мужа. Известно, что сегодня она была в Париже. Если завтра её начнут разыскивать и откроется, что она уехала, начнётся расследование. Обнаружится, что я нарушил свой долг и воспользовался своими полномочиями для личных целей. Надеюсь, сударь, вы понимаете, что на такой риск не идут ради постороннего человека.

— Постороннего? — с упрёком переспросил сеньор.

— Да, постороннего для меня.

— Но для меня она не посторонняя, Андре. Она моя кузина и друг, которым я дорожу. Ах, Боже мой, то, что ты сказал, доказывает, что её необходимо срочно увезти из Парижа. Её нужно спасти, Андре, — любой ценой! У неё гораздо более опасное положение, чем у Алины!

Он стоял — проситель перед своим крестником, непохожий на сурового человека, приветствовавшего Андре-Луи, когда тот вошёл. Лицо господина де Керкадью было бледным, руки дрожали, на лбу выступили капли пота.

— Крёстный, я бы сделал всё, что можно, но это не в моих силах. Спасти её — значит погубить Алину и вас, а также и меня.

— Мы должны рискнуть.

— Конечно, у вас есть право говорить за себя.

— О, и за тебя, поверь мне, Андре! — Он приблизился к молодому человеку. — Андре, умоляю тебя поверить на слово и получить пропуск для госпожи де Плугастель.

Андре взглянул на него, заинтригованный.

— Это странно. Я сохранил благодарную память о том, что она заинтересовалась мной на несколько дней, когда я был ребёнком, а также проявила ко мне интерес недавно в Париже, когда пыталась обратить меня в то, что считает истинной политической верой. Но я не стану рисковать за неё своей шеей или вами с Алиной…

— Ах! Но послушай, Андре…

— Это моё последнее слово, сударь. Уже поздно, а я хочу ночевать в Париже.

— Нет, нет! Подожди! — Сеньор де Гаврийяк пришёл в неописуемое отчаяние. — Андре, ты должен!

В этой настойчивости и неистовом упорстве было что-то странное, заставлявшее предположить, что тут кроется какой-то таинственный мотив.

— Должен? — переспросил Андре-Луи. — Но почему? Ваши доводы, сударь?

— Андре, у меня достаточно веские доводы.

— Прошу вас, позвольте мне самому судить об этом, — безапелляционным тоном произнёс Андре-Луи.

По-видимому, его требование привело господина де Керкадью в отчаяние. Он шагал по комнате, заложив руки за спину. Наконец он остановился перед крестником.

— Ты не можешь поверить мне на слово, что такие доводы существуют? — спросил он с сокрушённым видом.

— В таком деле, как это, — деле, которое может меня погубить? О, сударь, разве это было бы разумно?

— Но если я скажу тебе, то нарушу слово чести и свою клятву. — Господин де Керкадью отвернулся, ломая руки, и состояние его было достойно сожаления. Затем он вновь повернулся к Андре-Луи. — Положение безвыходное, и поскольку ты столь невеликодушен, что настаиваешь, я вынужден открыть тебе правду. Она поймёт, когда узнает: у меня нет выбора. Андре, мой мальчик… — Он снова замолк в испуге, потом положил руку на плечо крестнику, и тот к своему изумлению увидел, что бесцветные близорукие глаза полны слёз. — Госпожа де Плугастель — твоя мать.

Последовало долгое молчание. То, что услышал Андре-Луи, трудно было сразу осознать. Когда до него наконец дошли слова крёстного, первым его побуждением было вскрикнуть. Но он овладел собой и сыграл стоика — он вечно должен был кого-то играть и был верен себе даже в такой момент. Он молчал до тех пор, пока актёрское чутьё не подсказало, что он сможет говорить спокойно.

— Понятно, — сказал он абсолютно невозмутимо. Он окинул взглядом прошлое, перебирая воспоминания о госпоже де Плугастель. Наконец-то он понял её странный интерес к себе и нежность, смешанную с печалью, которые до сих пор интриговали его.

— Понятно, — повторил он и добавил: — Конечно, только дурак мог не догадаться об этом давным-давно.

На этот раз вскрикнул господин де Керкадью, отпрянувший, как от удара.

— Боже мой, Андре, из чего ты сделан? Как ты можешь подобным образом принимать такое известие?

— А как я должен его принимать? Разве меня должно удивить открытие, что у меня была мать? В конце концов, ещё никому не удавалось появиться на свет без участия матери.

Внезапно Андре-Луи сел, чтобы скрыть предательскую дрожь. Он вынул из кармана платок, чтобы вытереть лоб, ставший влажным, и неожиданно для себя разрыдался.

При виде этих слёз, катившихся по побледневшему лицу, господин де Керкадью быстро подошёл к нему, сел рядом и ласково обнял за плечи.

— Андре, мой бедный мальчик, — шептал он. — Я… я был дураком, когда думал, что у тебя нет сердца. Меня обмануло твоё дьявольское притворство, а теперь я вижу… вижу… — Он не знал, что именно видит, или же не решался выразить это словами.

— Пустяки, сударь. Я ужасно устал, и… у меня насморк. — Затем, поняв, что эта роль ему не по силам, он отказался от всякого притворства. — Но… но почему из этого сделали такую тайну? Хотели, чтобы я никогда об этом не узнал?

— Да, хотели… Это… это следовало сделать из осторожности.

— Но почему же? Раскройте мне тайну до конца, сударь. Рассказав мне так много, вы должны рассказать всё.

— Причина в том, мой мальчик, что ты появился на свет года через три после того, как твоя мать вышла за господина де Плугастеля, года через полтора после отъезда её мужа в армию и месяца за четыре до его возвращения. Господин де Плугастель никогда ничего не подозревал и по важнейшим семейным причинам не должен ничего заподозрить. Вот почему всё хранилось в строжайшей тайне. Вот почему никто не должен был ничего знать. Когда пришло время, твоя мать уехала в Бретань и под вымышленным именем провела несколько месяцев в деревне Моро. Там ты и появился на свет.

Андре-Луи осушил слёзы и теперь сидел, сдержанный и собранный, что-то обдумывая.

— Когда вы говорите, что никто не должен был ничего знать, то, конечно, хотите сказать, что вы, сударь…