Десятый самозванец - Шалашов Евгений Васильевич

Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 95

Старик, шаркая подошвами деревянных башмаков, двинулся вперед.

Комната оказалась небольшой, но уютной. Из узкого окна, в котором стекла были заключены в свинцовые переплеты, свет падал прямо на широкую кровать, застеленную свежим бельем. К счастью, над постелью не было балдахина. Да он и не требовался — комнатка была небольшая, и, кроме того, в ней имелся еще и небольшой камин. Тимофей, которому в последнее время часто приходилось спать в огромных, неотапливаемых спальнях, ненавидел эту немецкую манеру беречь тепло с помощью пыльных тряпок, от которых на него нападала «чихотка».

В комнате находился небольшой стол с чернильным прибором и стопкой бумаги, а еще застекленный шкаф, из которого проглядывали позолоченные кожаные переплеты.

— Вот, господин, — старик открыл шкаф. — Здесь вы найдете Платона с Аристотелем, Боэция с Августином Блаженным, а также современную литературу — Рабле, Сервантеса. Есть даже сочинения королевы Наваррской. А тут, — любовно погладил старик корешки, — есть «Гораций» и «Сид» господина Корнеля. Ее величество часто перечитывает «Мученика Полиевкта» и «Смерть Помпея».

— А что предпочитаете вы? — не то с удивлением, не то с насмешкой спросил Тимофей. Старик не был похож на книгочея. Скорее он напоминал старого солдата на покое.

— Мне нравится ранний Корнель. Вот эта книга, называется «Поэтическая смесь». Здесь он еще творец! Никакого разочарования в жизни, никакого смешения чувства и долга.

— А я, к стыду своему, предпочитаю Шекспира, — скромно ответил Тимофей, не останавливаясь на том, что, кроме этого англичанина, он более ничего и не читал…

— Ну почему же этого нужно стыдиться? — вдохновенно ответил старик. — Господин Шекспир — великий драматург.

— Простите, господин, — вопросительно посмотрел Акундинов на старика. — Как мне вас называть?

— Я — Олаф Паульсен, — представился старик. — А вы можете называть меня просто Олаф. Господин Декарт считал, что имя человека дано ему свыше, потому имя является частью тела. Я же, как верный сын церкви, считаю, что имя дается в честь небесного патрона-покровителя.

— Декарт? А кто это? Тоже какой-нибудь поэт вроде Шекспира?

— Вы не знаете, кто такой Декарт? — вытаращился на него старик.

— Ну, судя по имени, француз, — пожал Тимофей плечами. — И, наверное, все-таки он — де Карт. Ну а почему я должен о нем знать?

— Рене Декарт — великий ученый! Это величайший математик и философ, — горячо воскликнул старик, а Акундинов подумал: «Что-то у тебя все великие! Шекспир — великий, де Карт — великий…»

— Простите, господин Олаф, — вежливо извинился Тимофей, — я с удовольствием побеседую с вами, но не скажете ли, когда тут подают ужин? Мы, признаться, выехали очень рано, поэтому…

— О, простите, — засуетился старик. — Сейчас отведу вас на кухню.

— А что, гостей принято кормить на кухне? — удивился Тимофей.

— Разумеется. В охотничьем домике слуги не предусмотрены.

— А как же ее величество?

— Ее величество бывает здесь крайне редко, и только во время королевской охоты. Разумеется, ее сопровождает двор. В обычное время здесь живу только я, считающийся смотрителем, еще есть сторож — такая же старая развалина, как и я, да повариха. Ну, есть еще внучка сторожа, Ильзе, которая раз в неделю протирает пыль да меняет белье. Вот, собственно, и все.

— А эти… — попытался было вспомнить Тимофей. — Ну, которые за зверями смотрят?

— Егеря? Они живут неподалеку, в деревне. В обычное время они простые крестьяне. Расходы на егерей не вписаны в цивильный лист, потому королева оплачивает их труд только во время охоты.

— А если, предположим, мужики будут рубить лес или стрелять дичь?

— Ну и что? Здешний лес не принадлежит королю. В деревне живут свободные крестьяне — боннэры. Король, как и любой другой правитель, имеет право охоты, рубки леса, но — не более того… Крестьяне сами следят, чтобы с лесом все было в порядке. Они в зачет налогов сами поставляют дрова для охотничьего домика и обеспечивают его продуктами…

«Ну и ну! — подивился Тимофей. — Еще немного, и крестьяне будут тут советовать королям, как жить!»

Еда, которой потчевала старая толстая повариха, была крайне простой, но сытной. Тушеное свиное сало с бобами, мясная похлебка с травами и корешками, луковый хлеб и рыба. Ну вот чего-чего, а рыбы в Швеции было на любой вкус, поэтому на стол была выставлена жареная селедка с маринованными артишоками и круто просоленная камбала.

— Очень вкусно! — похвалил Акундинов хозяйку, отчего та пришла в восторг.

— Благодарю вас, господин Йоханн! — расплылась толстуха в улыбке. Приятно, когда такой знатный господин не гнушается крестьянской еды. Вот господин Пиментелли…

— Кх! — громко кашлянул Олаф, и повариха, поняв, что сказала что-то не то, виновато притихла.

Тимоха с улыбкой посмотрел на старика, который был занят тем, что уплетал круто просоленную камбалу. При этом он ее еще и подсаливал. Кажется, господин Паульсен считает, что новый фаворит королевы (а как еще его мог представить провожатый?) не знает того, о чем едва ли не в открытую болтают и в Стокгольме, и в Упсале? Ведь фавориты королевы — французский врач Бурделло и испанский посланник Пиментелли своими тратами (не за свой счет, разумеется!) на модные наряды, обустройство балов и различные выезды потратили столько денег, что на них хватило бы снарядить целую армию! А королева в погоне за роскошью влезла в огромные долги, которые пришлось выплачивать казне!

Следующие несколько дней Тимофей провел в компании старого Олафа Паульсена, который с юношеским пылом излагал идеи Декарта. Кажется, старик был счастлив, что ему подвернулся подходящий собеседник. При этом он умудрялся вставлять идеи философа к месту и не к месту. Если Тимофей говорил, что он хочет спать, Олаф пускался в такие рассуждения:

— Великий Декарт говорил, что мир можно представить несуществующим, если вообразить, что наша жизнь есть долгое сновидение. В бытии Бога тоже можно усомниться. А вот наше «Я», считает Декарт, нельзя подвергнуть сомнению, так как само сомнение в своем бытии доказывает существование сомнения, а значит, и сомневающегося «Я».

Стоило Акундинову хотя бы сказать слово «сомневаюсь», как старик тут же наизусть цитировал своего кумира:

— «Я сомневаюсь, значит Я есть».

Если же Тимофей упоминал (иной раз чисто механически) слово «Бог», старик глубокомысленно изрекал:

— В нашем уме есть идея Бога, следовательно, у этой идеи должна быть причина, но причиной может быть только сам Бог, так как в противном случае идея высшей реальности была бы порождена тем, что этой реальностью не обладает, то есть в действии было бы больше реальности, чем в причине, что нелепо. Мышление является неотъемлемым свойством души. Душа не может не мыслить, она — «мыслящая вещь», res cogitans. И это есть только одно доказательство существования Бога… А ведь есть еще и второе, и третье…

В конце концов Тимоха боялся рта раскрыть в присутствии старого Олафа и предпочитал либо отсиживаться в своей комнате, читая и перечитывая греческих и римских авторов, или гулять по лесу. Однако на кухне ему приходилось терпеть разглагольствования старого… придурка, который умудрялся сводить все жизненные и прочие проблемы к философии Декарта. Единственной отрадой для глаз была племянница старого сторожа — красавица Ильзе. Девушка, тем не менее, старалась пореже попадаться ему на глаза. Разговорить красавицу не удавалось.

Спустя неделю приехала Кристина. Она прибыла в карете, с одной-единственной служанкой и двумя доверенными охранниками. Сухо поприветствовав фаворита, королева скрылась в собственных апартаментах, оставив Тимофея в тягостном недоумении и обиде. Но когда за широким окном стали сгущаться сумерки, Кристина сама пришла в его комнату.

— Соскучился? — спросила она, нежно поцеловав любовника.

Вместо ответа Тимофей покрепче прижал девушку к себе, а потом очень осторожно стал расшнуровывать ее платье.

Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 95