Книга алхимика(Роман) - Уильямс Адам

— Не прикасайся ко мне, кровожадная скотина. В этом нет необходимости. Я часто навещала заключенных. Я была знакома с каждым священником, каждой монахиней. Некоторые из них были моими друзьями. Я даже лучше отвечу на все вопросы, если вы не станете мне помогать.

— Ну так и прекрасно! — расхохотался Огаррио. — Только хочу вам напомнить — я буду стоять сзади и внимательно слушать. Попробуйте ляпнуть что-нибудь не то. Мало того что сами сразу получите пулю в голову, так еще и заложникам смертный приговор подпишете. Итак, — шутливо поклонился он, — сеньор, сеньорита, не соблаговолите ли пройти на свои места? Наш спектакль начинается.

Когда Пинсон с Марией поднялись на стену, Огаррио велел им перегнуться через парапет. Прямо под собой пленники увидели круг света, который отбрасывала лампа Мартинеса. В этом кругу стояло трое мужчин. Чуть впереди с беззаботным видом курил молодой офицер-фалангист с щегольскими усиками. Он был в фуражке и форме с иголочки, его портупея и сапоги поблескивали в сиянии лампы. За ним маячило двое смуглолицых солдат — один в немецкой каске, второй в марокканской феске. У каждого на плечи был накинут молитвенный коврик. Пинсон вздрогнул, поняв, что это и есть наводящие на людей ужас морос, то бишь мавры — совсем как из древних преданий, наемники-берберы из элитного североафриканского легиона Франко. Республиканские солдаты боялись их до дрожи. Берберы не знали пощады. По всем городам и весям рассказывали о чудовищных грабежах и зверствах, которые они устраивали после каждой победы.

— Капитан Маранда! — заорал Огаррио. — Вы просили предъявить вам заложников? Вот они.

Молодой офицер прикрыл глаза от яркого света затянутой в перчатку рукой.

— Будьте любезны, направьте лампу на бывшего министра! — выкрикнул он.

Мартинес выполнил требование. На мгновение Пинсон ослеп от света. Когда к профессору вновь вернулось зрение, он обнаружил, что фалангист, подсвечивая себе фонариком, изучает вырезку из газеты с фотографией.

— Благодарю вас! — крикнул он. — Достаточно. Так, теперь по поводу второго заложника. Кого вы привели? Святого отца или сестру?

— Какая, на хер, сестра? У меня тут монахиня, — огрызнулся Огаррио.

Теперь лампа оказалась направленной на женщину. В ярком свете была видна каждая веснушка Марии. Пинсона потрясло, насколько она была спокойна.

— Приветствую вас, сестра. Позвольте узнать, как вас зовут? — Теперь капитан направил фонарик на нечто напоминавшее телеграмму.

— Катерина. Это имя я приняла, когда стала Христовой невестой. Моя фамилия Лопес, а при крещении назвали Консуэлой.

— Ясно. — Капитан, прищурившись, посмотрел в телеграмму. — Вы ведь из Картахены?

— Нет, сеньор, из Малаги, — ответила Мария.

— Ну да, конечно, простите, — улыбнулся фалангист. — Прошу меня простить, тут темновато. И как с вами обращаются, сестра? Кто-нибудь из ваших пострадал?

— Нет, сеньор, но нас заперли в соборе, нас охраняют, и нам очень страшно.

— Я вам очень сочувствую! — выкрикнул Маранда. — Генерал просил передать вам, что душою с вами. Он настоятельно рекомендует сохранять терпение и спокойствие.

— Господину генералу нечего опасаться. Мы знаем, что Христос и Пресвятая Богоматерь нас не оставят.

— Конечно, не оставят, — согласился Маранда. — Мы тоже за вас молимся, а вместе с нами каждый истинный патриот Испании. Кстати, — он снова глянул в телеграмму, — как ваш двоюродный брат? Он ведь вроде болен. С ним хорошо обращаются?

— У меня нет двоюродных братьев, сеньор, — с некоторой растерянностью произнесла Мария. Пинсон почувствовал, как Огаррио на краткий миг застыл, а потом сильно шлепнул Марию по правой руке. Она не обратила на это никакого внимания. — Если вы имеете в виду дочь моего дяди, сестру Беатрис, то она действительно болела два года назад, в самом начале войны. Слава Богу, доктора вовремя нашли у нее грыжу, и после операции она полностью выздоровела. Сейчас она хорошо себя чувствует и молится в соборе вместе с остальными.

Взмокший от напряжения Огаррио нервно теребил кобуру.

— Рад это слышать, сестра, — отозвался капитан. — Не могли бы вы передать ей привет от отца? Скажите ей, что он в безопасности, в Малаге.

— Что вы такое говорите, сеньор? Мой дядя, дон Игнасио, умер три года назад в Севилье. Матушка-настоятельница позволила нам с Беатрис поехать на похороны и проводить его в последний путь.

— Ну да, — покивал капитан и, повысив голос, прокричал: — Сержант Огаррио! Достаточно. Теперь я верю, что с заложниками действительно хорошо обращаются и они действительно те, за кого вы их выдаете. Сами понимаете, мы допросили некоторых горожан, и они утверждали, что вы увели их знакомых и близких. Наверное, они лгали.

— Нескольких горожан мы действительно взяли с собой! — проорал Огаррио. — Мы их вернем с монахинями и священниками. А теперь, раз вы довольны, давайте обсудим условия сделки.

— Простите, сархенто. — Капитан прикрыл глаза от лампы, которую Мартинес опять направил во двор. — Такие дела быстро не делаются. Мне надо доложить генералу, а он, скорее всего, свяжется с начальством в Севилье. Перемирие перемирием, но сделки пока не будет. Состоится она или нет, узнаете вскоре после рассвета.

— Если вы с нами не выйдете на связь до восьми утра, я начну расстреливать заложников. По одному каждый час.

— Поступайте, как считаете нужным. Однако должен вас предупредить, что, если даже один волос упадет с головы хотя бы одного заложника, о переговорах можете сразу забыть, — спокойно ответил Маранда. — Честь имею. — Он отсалютовал и скрылся во тьме. За ним последовали и мавры.

— Коньо [72], — процедил сквозь зубы Огаррио.

— Вы по-прежнему считаете, что с вами будут договариваться? — спросил Пинсон. — Вам не кажется, что фалангисты тянут время, чтобы подтянуть сюда силы?

— Вам лучше надеяться на переговоры. Бесерра, опусти этот чертов флаг. Он пока нам больше не понадобится. Этих двоих отведи обратно в собор. — Он положил руку на плечо Марии. — Вы отлично справились. Как вас зовут?

— Зови меня «возмездием», сволочь, — женщина холодно посмотрела прямо в глаза сержанта. — В один прекрасный день я спляшу и на твоем окровавленном трупе, и на трупах твоих дружков-коммунистов, которые погубили нашу революцию, — с этими словами она плюнула ему на ботинок.

Огаррио весело рассмеялся:

— А ведь всего минуту назад она была кроткой сладкоголосой монашкой! Бесерра, не спускай с нее глаз. У этой девки, похоже, остренькие коготки. Ладно, тигрица, ты мне нравишься. Может, как-нибудь потом поговорим.

Выкрикивая приказы, он начал спускаться по лестнице. Бесерра и двое солдат под дулами винтовок отвели Пинсона и Марию обратно в собор. Там их с нетерпением ждали горожане.

— Ну как, профессор? Можете нас чем-нибудь порадовать? — раздался хрипловатый голос бабушки Хуаниты.

Пинсон увидел, что на него устремлены десятки преисполненных надежды глаз стариков, женщин, матерей и детей.

— Да, — кашлянул он, — фашисты поверили сержанту Огаррио. Он считает, что вы монахини и священники. Фалангисты обещали дать ответ утром.

Раздались радостные возгласы. Эктор Гарсия вскарабкался на скамью и взмахнул руками, словно дирижер. Заложники с сияющими от радости лицами затянули анархистский гимн «А лас баррикадас» [73].

Мария перехватила его взгляд. Она была бледна, а ее губы кривились от отвращения. С ноющим от отчаяния сердцем Пинсон покачал головой. Не составляло труда догадаться, о чем думает рыжеволосая красотка. Люди праздновали победу, тогда как на самом деле их положение лишь ухудшилось.