Проклятие рода - Шкваров Алексей Геннадьевич

- Душа человеческая дороже золота!

В довершении всего Казань опять откинулась от Москвы. Не обошлось и здесь без происков крымского хана Саип-Гирея. Прежний правитель Джан-Али-хан, прозванный Еналеем, только что женился на красавице Сююмбике, дочери ногайского хана Юсуфа , и проводил все время в объятьях молодой жены, в наслаждении сладостями любовными, оставив и Казань и все дела на карачибека Булат Ширина. Но недолго. Подосланные убийцы зарезали беспечного Еналея, как отбившегося от стада барана. На освободившийся казанский трон прискакал племянник крымского хана Сафа-Гирей, посмотрел на прекрасную вдову Сююмбике, чадра прикрывала манящую спелость ее губ, но глаза красавицы блестели призывно и сладострастно, и новый повелитель откликнулся на зов плоти, тут же пожелав сделать ее своей женой.

Вот и представь теперь, читатель, в каком окружении была Русь во времена детства Ивана Грозного и матери его Елены Глинской. С востока Казань ополчилась, с юга Крым налетами разбойными мучил, с юго-запада Литва грозилась. Внутри грызня боярская, да измены продолжались. Оставалось еще Ливонии и Швеции вмешаться… Бабье ли дело войны вести?

Казанцев отбили с грехом пополам, да с потерями - сперва костромские волости сожжены были, затем муромские. Литовцы снова выступили – Себеж осадили, но воеводы Засекин и Тушин удачную вылазку предприняли, лед на Себежском озере не выдержал, многие из противников утонули, остальное войско разбежалось.

Вновь крымцы пронеслись смерчем по окраинным селам. Срочно посла к хану отправили. Выбор пал на князя Василия Мезецкого, второго воеводу из Путивля. Саип-Гирей обиделся – не по чину, посла унизил, обобрал, поселил в самой бедной сакле на окраине Бахчисарая. Стены навозом лошадиным обмазаны, кровля провалилась, одно окошко и дверь без полотна:

- Кого эта женщина ко мне шлет? Калгу последнего? Пусть живет, как свинья, пес неверный! – Плевался гневно хан.

В Москву приказал отписать, что готов принять богатые дары, требовал примирения с «его» Казанью, а также отправки к нему послами важнейших бояр или князя Василия Шуйского или конюшего Телепнева. – А не то, вступим в землю русскую, и все будет в ней прахом! – Угрожал, и угрозы эти были серьезны.

- Господи, да когда ж все это кончится? – Думала Елена, слушая ханское послание вместе с думой. Как прозвучали слова, что требует к себе Саип-Гирей любимого Ваню послом отправить, не удержалась, заплакала. Лицо рукой прикрыла, чтоб не видели бояре слезы бабские. Дьяк, письмо читавший, закончил и замер в ожидании ответа. Дума зашумела, обсуждать принялась, закачались высокие шапки боярские, лишь великая княгиня молчала, сидела по-прежнему, голову на грудь склонив. Мысли ее метались:

- Господи, да что ж за напасть такая? Со всех сторон навалились проклятущие… Ванечку не отдам им! Шуйских? Всегда они с хитрецой, то угодливые, чуть виновато смотрят, видно за братца двоюродного дел натворившего каются, а то, нагловато глаз не опускают, может и усмехаются в бороды, но на словах поддержат, да с такой уверенностью, что, мол, по-другому и никак. Господи, с кем останусь-то? Ведь боюсь я этих Шуйских, а без них…

Иван Шуйский шепнул брату:

- Эк, хан вывернул. Иль тебя иль полюбовника требует. Его-то Елена не выдаст, нечто тебя, брат, заставит к поганым ехать? Заодно за Андрюшку отмстит.

- Не пошлет! – Уверенно отвечал старший. – А Андрюшка, дурак он, но вышло все нам на пользу.

- Это в чем, польза-то?

- В том, что проверили одного братца Васильева. Тонка кишка оказалась. Как у всех у них. – Князь Василий кивнул в сторону трона. – Недаром их ветвь младше нашей. Один Иван Васильевич был крепок, отец их. Точно Грозный, а сыновья, племянники, так, поросль мелкая, хлипкая, взойти и заколоситься семенем ядреным не сможет.

- Так ведь Андрюшке и голову снести могут, иль голодом уморить… Не жаль родича?

- Нет! – Отрезал Василий. – Не жилец он. Прыти много, ума Бог не дал. Не сейчас, так потом, не в клети каменной, так на плахе. Горбатого еще подбивал… Хорошо, тот вовремя меня известил. Я и посоветовал ему выдать Андрюшку.

- Ты? – Младший брат в ужасе рот открыл. Перекрестился.

- Закрой хлебало-то! Надует! – Зло осадил его Василий. – Через Горбатого и мы с тобой чистыми остались. Да в чести, вблизи, а не в опале. Вона, где места наши - первыми сидим. – Скосил глаз на Елену. Княгиня находилась все в той же позе, с опущенной низко головой, словно происходящее ее не касалось. – Сидит, переживает за Ваньку своего…

- Ну и я про тоже! – Брат не унимался. – Как тебя пошлет?

- Не пошлет, сказал! – Василий повернулся к Ивану, сверкнул гневно глазами, в лицо задышал. – Ванька при кровати пуховой состоит, или полком передовым скачет командовать, когда пыл любовный передышки требует, а кто кроме меня державой русской управлять будет? Или с главной ратью выступить? Она что ль? – Мотнул головой назад, в сторону трона.

- А не заметил ли ты, как челобитчики все через него лезут? Как Ванька дела к себе прибрать хочет?

- Челобитчики… - Передразнил брата Василий. – Меня больше Бельский заботит! Гедеминовичи! Его надобно на нашу сторону. А эти… Оболенские… - махнул рукавом, сплюнул прямо на пол, сапогом сафьяновым растер, - обступили, стеной тебе кажутся… - головой покачал насмешливо. - А где они? Один челобитные на перине принимает, а остальные? В крепостях по украинам сидят, Федька в плену литовском, Щепин за сдачу Гомеля в клети каменной. Не стена это, а забор. Все на одной бабе держится, а выдерни ее и рассыпятся, как бревнышки, покатятся головушками из-под топора. А она – баба! Слезлива, гневлива, на расправу скора, да жестокосердия не хватает!

- А царевичи? Подрастают ведь…

- Второй, сам знаешь, блаженный, а первый… Оболенского вышвырнуть с Челядниной, своих приставить, пусть растет пока. Шейка у него тоненькая, в мать. Обломить всегда можно! Мы, Шуйские – старшая ветвь Рюриковичей, мы еще будем править на Руси! А пока, я сейчас бабе нашей слезы оботру! – И отвернулся разом от брата, неторопливо поднялся, на посох опираясь, шапку поправил, поклонился трону и молвил громко, весь шум думский перекрывая сильным голосом:

- Дозволь слово молвить, государыня!

Елена очнулась, словно ото сна, быстро, что никто не заметил (как же!) слезы вытерла, глаза непросохшие подняла на боярина:

- Говори, Василий Васильевич, слушаю тебя. – А голос дрожал еще предательски. Дума замолчала разом, не на великую княгиню, на Шуйского уставились. Князь Василий Васильевич редко выступал, чаще брату подскажет нужное, да подтолкнет локтем – говори, мол. С боярами тоже был немногословен – только по нужде да выгоде своей, а о прочих и поминать не стоит – презирал за худородность. В лучшем случае кивком головы удостоить мог, да и то не всех. Оттого Немым и прозвали.

- Думаю, что в Крым ответить следует, что про Казань пусть заглянут в летописи старые – кто, как не дед нашего великого князя завоевал ее, а они лишь коварством и обманом временное господство над ней учинили. – Начал степенно. - Пусть Сафа-Гирей сидит в Казани, но присягу нам даст, и мы останемся в мире и забудем вины его. Что до послов, Саип-Гиреем требуемых, отправим, но не Шуйского и не Телепнева, не хватало нам просьбы ханские выполнять и первых бояр к нему посылать. В том не за себя опасаюсь и не за князя Ивана Федоровича, храбрее которого на Руси не сыщешь, – подсластил влюбленным, - а за честь великокняжескую поберегусь, что не ровня поганой ханской. Подумаем, обсудим, подберем кого-нибудь. Не второго воеводу городского, как Васька Мезенцев, познатнее выберем. Нам ведь еще с Сигизмундом старым речи вести. Литовцы мира хотят, о послах договариваются, от них Ян Глебович, воевода полоцкий с четырьмя сотнями знатных дворян едет. Сама ведаешь, через князя Федора Телепнева, что в плену мается, весть прислали. Опять же король Сигизмунд хану не ровня. С ним надобно всерьез и вровень разговаривать. Кроме земель наших, самое святое дело - родного брата князя Ивана Овчины Телепнева из неволи выручать. – Не преминул боярин повторить, напомнить, что о близких Елениных печется. Государыня слушала внимательно. Кивала. - Что Казани касаемо, то войско надобно усилить, а для этого к деверю твоему, государыня, князю Андрею Старицкому повторно кого-то надобно посылать, владыка Досифей съездил, да без толку, дело родственное, спокойное, лучше князя Ивана Овчины Телепнева никто и не справиться. – Василий усмехнулся про себя. Чуял старик, о чем болит сердце женское. Подсказал Елене выход. И на войну с крымскими татарами или казанцами не надо отправлять Ивана, и с литовцами мир выходит, и в Бахчисарай ехать любовнику не по месту и чину. Со Старицким встретиться в самый раз. Остальные дела он, Шуйский, разрешит. Распрямилась Глинская, слезы высохли моментально, вздохнула глубоко, облегченно.