— Тсс! — услышав шорох, сказал Чиффинч. — Мне чудится какой-то шум! Черт возьми!.. Я думал, что говорю с тобой наедине.
— Я прикончу любого, кто подслушал хоть одно слово из нашего разговора, — заявил кавалер.
Взяв в руки свечу, он поспешно осмотрел все углы комнаты, но, удостоверившись, что никого нет, поставил свечу на стол и продолжал: — Предположим, прекрасная Луиза де Керуайль note 53 слетит со своего пьедестала, но как поднимете вы ниспровергнутый заговор? А ведь без этого заговора, что бы ты о нем ни думал, ничто не переменится: станет ли любовницей короля протестантка вместо папистки, маленькому Энтони без заговора легче не будет. Честно говоря, мне кажется, он сам его и породил на свет note 54.
— Кто бы пи породил, — сказал Чиффинч, — он его усыновил и взлелеял. Ну ладно; хоть меня это и не касается, я еще раз сыграю роль святого Петра и вторым ключом отопру вторую тайну.
— Вот это по-приятельски. А я собственными руками откупорю новую бутылку, и мы выпьем за успех твоего плана.
— Ты, наверное, знаешь, -продолжал разговорчивый Чиффинч, — что они уже давно точат зубы на старую графиню Дерби. Послали наконец Неда — у него с ней давнишние счеты, тебе и это известно — с секретным предписанием, если удастся, захватить остров, прибегнув к помощи его старых друзей. А Нед все это время держал при ней шпионов и теперь без памяти рад, что час расплаты наконец настал. Только ничего у него не вышло, а старуха насторожилась и вскоре заставила Неда поплатиться за это. Ему пришлось убраться с острова ни с чем; и вдруг, черт его знает как, но он узнал, что ее величество старая королева Мэна отправила в Лондон нарочного собрать верных людей. Нед и пристроился к этому посланному — малый молодой, неопытный, сын старого неудачника, родовитого кавалера из Дербишира — и ему удалось так окрутить простачка, что он привез его прямо туда, где я, сгорая от нетерпения, ожидал ту самую красотку, о которой только что тебе говорил. Клянусь святым Антонием — а ведь это, знаешь, какая клятва — я только глаза вытаращил, увидев этого огромного деревенского детину, хотя, в общем-то, нельзя сказать, что он какой-нибудь там урод, — я только глаза вытаращил, как… как… ну, помоги же мне придумать сравнение!
— Как свинья святого Антония, — отозвался молодой лорд, — если такое сравнение тебя устраивает. Кстати, твои глаза, Чиффи, и похожи на свиные глазки. Но какое отношение имеет все это к заговору? Нет, хватит, я уже достаточно выпил.
— Не мешай мне, — сказал Чиффинч, и в наступившей тишине послышался звон стекла, будто вино наливалось в стакан его товарища очень нетвердой рукой. — Эй, что за черт? Что это значит? У меня рука никогда не дрожала, никогда.
— Ну, и что же этот незнакомец?
— Сожрал мою дичь и рагу, как обыкновенную говядину или баранину. В жизни не видел такого изголодавшегося юнца. Он и сам не знал, что глотает, а я мог только проклинать его, видя, как исчезают в невежественной пасти этого дикаря шедевры Шобера. Впрочем, мы позволили себе приправить его вино, а потом освободили его от пакета писем, и на другое утро этот олух отправился в путь с пакетом серой бумаги. Нед хотел было удержать его при себе, чтобы потом сделать свидетелем, но парень оказался не из такого теста.
— А как же вы докажете подлинность этих писем?
— Вы попали прямо в точку, милорд, — ответил Чиффинч. — Хоть на вас и расшитое платье, сейчас видно, что вы принадлежите к роду Фернивал и только смерть брата сделала вас придворным. Как доказать подлинность этих писем? Что ж, нужно только пустить птичку лететь с привязанной к ноге веревочкой, чтобы вернуть ее, как только понадобится.
— Ты стал настоящим Макиавелли, Чиффинч! — сказал его приятель. — Но что, если юнец окажется несговорчивым? Я слыхал, что у этих Пиков головы горячие, а руки сильные.
— Не беспокойтесь, милорд, — ответил Чиффинч. — Об этом мы позаботились. Его пистолеты могут лаять, но не кусаться.
— О, мудрый Чиффинч, ты сделался не только гулякой, но и разбойником. Умеешь и ограбить человека и похитить его самого.
— Я гуляка и разбойник? Что это значит? — спросил Чиффинч. — За такие слова можно и ответить. Хотите рассердить меня так, чтобы дело дошло до ссоры? Называть меня грабителем и похитителем!
— Ты путаешь глагол с существительным, — ответил почтенный лорд. — Я сказал «ограбить» и «похитить» — а это можно сделать, и не занимаясь таким ремеслом постоянно.
— Но не без того, чтобы выпустить из дурака немного благородной крови или что там у него течет в жилах, — вставая со стула, заявил Чиффинч.
— Да нет, — возразила сиятельная особа, — все это может произойти без таких ужасных последствий, в чем ты и убедишься завтра, когда вернешься в Англию. Ибо сейчас ты в Шампани, Чиффи, и, чтобы ты оставался там на всю ночь, я предлагаю последний тост за твое здоровье.
— Не отказываюсь, — ответил Чиффинч, — но пью с обидой и враждой! Это чаша гнева и залог битвы. Завтра на рассвете я проткну тебя шпагой, даже если ты последний из рода Сэвилов. Кой черт, не думаешь ли ты, что я тебя боюсь, потому что ты лорд?
— Совсем нет, Чиффинч, — сказал его товарищ. — Я знаю, что ты боишься только бобов со свиным салом, когда выпьешь после них пива. Прощай, любезный Чиффинч, ложись спать. Ложись, Чиффинч, ложись!
С этими словами он взял свечу и вышел из комнаты. А Чиффинч, которого последний стакан совсем доконал, едва мог двинуться с места и заковылял прочь, шатаясь и бормоча себе под нос:
— Нет, я ему не спущу… На рассвете? Черт побери, уже рассвет!.. Вон уж и солнце восходит… Нет, прах меня возьми, это огонь играет на проклятой красной решетке. Я, кажется, изрядно пьян… Вот всегда так на постоялых дворах… В этой мерзкой комнате пахнет коньяком… Это не может быть вино… Что же, старый Раули больше не даст мне поручений в деревню. Спокойно, спокойно…
С этими словами он убрался из комнаты, оставив Певерила размышлять об услышанном им удивительном разговоре.
Имя Чиффинча, известного пособника королевских забав, как нельзя лучше подходило для роли, отведенной им себе в предстоящей интриге; по то, что Кристиан, которого Джулиан всегда считал строгим пуританином, вполне под стать его зятю Бриджнорту, вошел в столь гнусный заговор с Чиффинчем, казалось молодому человеку противоестественным и чудовищным. Близкое родство могло ослепить майора и заставить его с легким сердцем доверить дочь такому человеку; но каков должен быть человек, так хладнокровно замышляющий неслыханное предательство! Усомнившись на минуту в истине всего им слышанного, Джулиан поспешно осмотрел пакет с письмами и нашел в тюленьей коже, которой он был обернут, только чистую бумагу. Выстрел из пистолета, даже не ранивший Бриджнорта, а только опаливший ему лицо, подтверждал, что его оружие кто-то трогал. Он осмотрел пистолет, оставшийся заряженным, и обнаружил, что пуля из ,него вынута.
«Пусть я погибну, опутанный их проклятыми кознями, — подумал Певерил, — но пистолет все-таки нужно зарядить как следует. Содержание писем может погубить мою благодетельницу, а то, что их нашли у меня, — повредить моему отцу, да и мне самому в эти страшные дни может стоить жизни, хотя это меня мало заботит. Ужаснее всего этот адский умысел, угрожающий чести и счастью создания, столь невинного, что о нем и думать грешно, находясь под одной крышей с этими презренными злодеями!.. Во что бы то ни стало надо раздобыть мои письма; но как? Об этом нужно подумать. Ланс — человек смелый и преданный мне… И потом, стоит только решиться на отважное дело, как всегда найдутся средства его выполнить».
В эту минуту, прося извинения за долгое отсутствие, вошел хозяин; он принес Джулиану еду и предложил ему переместиться в дальний сарай с сеном, где он сможет переночевать вместе со своим товарищем. Он признался, что оказывает им подобное гостеприимство только из преклонения перед необыкновенным талантом Ланса Утрома, который помогал ему разливать вино. По-видимому, Ланс и восхищенный им хозяин ухитрились выпить вдвоем за вечер почти столько же, сколько налили всем гостям.
