Братья - Градинаров Юрий Иванович

– Коль ты ни в чем не повинен, кроме желания стать хозяином, продолжать «малый круг» считаю бесполезным. Ты окончательно выходишь у меня из доверия. Теперь буду думать, какой самый неуязвимый участок работы тебе поручить. Мне жаль, братишка, что ты не ценишь, что я сделал для тебя. Я многое прощал. Прощал незаметно для тебя. Не был назойливым и навязчивым. А ты воспринял доброту как вседозволенность. Я терпел, пока ты не задел мои интересы. Я понял, у тебя забила через край твоя скрытая подлость. Ты становишься не гадом, а библейским Каином, убившим брата Авеля. Я долго не хотел так думать, надеялся, образумишься, выплеснешь по ветру накопившуюся злобу, и снова прижмемся друг к другу горячими лбами, обсуждая предстоящий зимний торг.

У Петра навернулись слезы. Они-то и закрыли для Киприяна давно потерянную совесть Петра.

Глава 13

Вот и наступил черед плотогонам и консисторским плотникам силу да удаль показать на штольнях и ловкостью блеснуть в новом для них деле. Неделю заправляли кайла, пилы, зубила, насаживали на деревянные рукояти кувалды, клинные молоты, совковые лопаты. Каждый подгонял под себя инструменты, по весу подбирал топоры. Степан Буторин день и ночь поддерживал огонь в горне, отбивал накаленные добела клинья кайл, кирок, заправлял концы точилом. Пот струйками стекал по щекам, росинками блестел в бороде, каплями падал на дымящееся железо при каждом взмахе кузнеца.

Рядом с горном лежал пудов на двадцать валун, сахаром блестевший на солнце. На нем Инютин проверял готовность инструмента для горной выработки. Он объяснял будущим рудокопам, как работать в полумраке узких штолен:

– Вы бугаи хоть куда! Но тут одной силы мало! Сноровка и ловкость – в первую очередь! А рядом с ними глазомер и чутье кайла или молота. Но главное – умение быстро определять угол удара. Смотрите! Бью в лоб! Видите! Валун – и ухом не повел! Будто и не было удара. А сейчас бью под углом.

Острие клина впилось в глыбу. Валун зазвенел. Огненные брызги веером вырвались из камня. И на валунной глади появилась темно-серая трещина. Словно лопнули невидимые швартовы, веками державшие притянутыми песчинку к песчинке, и осколок упал к ногам штейгера.

– Видите разницу? И не стремитесь откалывать громадины! Руки отобьете! Кусочками, мелкими сколами, крошите породу и двигайтесь к пластам. Не упускайте прожилки. Туда всаживайте клинья-зубила. И кувалдой, кувалдой. По прожилкам камень колется податливо. За спиной у вас будут идти откатчики с лопатами. Они очищают штольню от земли, породы. И тачкой – на выкатину. А руда пойдет, опять же мельчите! В печь идет мелкота. Быстрее плавится. Как говорят, не сули с гору, а подай впору.

И мужики начали показывать силушку да умение владеть и острием, и обушком. Инютин стоял подбоченясь, как станичный атаман на казачьем строевом смотре. Он оценивал каждый удар по валуну.

– Не трать силу на замах! – кричал на старшину плотогонов Ивана Кирдяшкина. – В штольне нет простору. Бить надо слегка, не сильно, но резко. И про угол удара не забывайте!

Иван Кирдяшкин еще дважды взмахнул молотом, и увесистый осколок откололся от камня под одобрительные возгласы собравшихся. Они вошли в азарт, и вскоре от валуна остались лишь мелкие камешки.

– Лучше рубите. Но поймите, на небе солнышко светит. Точку нашел – и бьешь. А там полумрак. Ни свечи, ни керосиновые лампы – не подмога. У свечи огонек мал, у лампы стекла бьются: чуть камешек отлетел – и готово. Берестяные факелы в самый раз! И глаза берегите от всякой дряни. В штольне чего только не бывает, – при случае наставлял Федор Кузьмич. – И не обессудьте, если сразу не выйдем на пласт. В нашем деле, как я уже говорил, – это не редкость! Горько бывает, когда промажешь. Ну, надо молить Бога, чтобы помогал пласт нащупать. Отвал будем вывозить по бергальскому настилу на одноколесных тачках. Тут придется тебе, – посмотрел на Степана Варфоломеевича, – его мостить и удлинять по мере проходки штольни.

– Я такого настилу ни разу не мостил. Покажешь? Доска-поларшинка заготовлена, крепь тоже. Пойдет на огнива, – озаботился Буторин.

– Мостить надо так, чтобы колесная тачка с породой или рудой ровно катилась по настилу без всяких подъемов и спусков. Тачку с горы не удержишь. Да и на гору взбираться – не мед. Покумекай, как сделать! – сказал Инютин.

На следующий день они поднялись по склону саженей на двадцать. Инютин впереди цепочки горнорабочих петлял между вытаявших валунов, обходил заросли ивняка, редколесье, то и дело скользя по осыпям. За ним молча пыхтели мужики, оставляя глубокие следы на подтаявшей земле. Штейгер легок, пушицей перелетает с кочки на кочку, с валуна на валун, не чувствуя усталости. А кряжистых, косая сажень в плечах, плотогонов и плотников не держат кочки. Валуны проседают в слякоти под тяжестью тел, а в вытаявшем пожухлом многотравье вода хлюпает под ногами и заливает вмятины. Инютин остановился у вешки.

– Здесь и будем бить первую, а вот там, – показал наискосок, – вторую. Видите, оплывина на то место наехала и метку унесла. Придется чистить часть склона.

– Да, скатилось колечко со правой руки! – пропел Буторин, глядя на студенистый плывун. – Тут грязи пудов шестьсот вперемешку с галькой, кустарником, сухостоем. Дня два лопатами ворочать, пока склон покажется. Может, уйдем чуть вбок, под вторую штольню, Федор Кузьмич?

– Погодь, Степан Варфоломеевич!

Инютин обошел плывун, остановился, изучил другой, сухой склон горы.

– Плывун еще движется. Думаю, он обойдет нижнюю вешку. А на верхней будем чистить. Надеюсь, осилим. Длина всего аршин десять. Не более!

Он посмотрел в бинокль на вершину горы:

– Слава богу! Она застыла! Надеюсь, в эту весну оплывин уж не будет!

Склон, где наметили проходку первой штольни, – сухой, с редкими карликовыми березками. От него начиналась медно-сланцевая площадка, расчищенная должниками-тунгусами. Федор Кузьмич глянул туда, где сквозь редколесье виднелись барак, балки, баня, дымящиеся чумы.

– А теперь, Степан Варфоломеевич, пройдемся вниз по склону и наметим наиболее удобные места для прокладки лежневки. А вы, ребята, нарубите вешек и выставляйте по моей указке, особо помечайте свороты.

Они шли с Буториным под уклон, петляя, обходя валуны, каменные выступы, наполненные талой водой неглубокие ямы.

– Дорога будет длиннее за счет своротов и зигзагов, Степан Варфоломеевич. Зато быстрее и легче катать тачки и с породой, и с рудой. Да и крепеж носить, – сказал Инютин и по вбитым кольям представил рисунок дороги. – От штольни до рудного балагана саженей пятьдесят лежневки. Достанется – откатчикам с тачками ходить! Но другого пути не вижу. Когда обживемся и рудник станет на ноги, тогда дорогу отсыплем.

Позади Инютина и Буторина слышались удары молотов. Это работные люди вгоняли колья в подтаявшую землю, строго следуя линии, прочерченной ногами щуплого штейгера.

– Кое-где придется засыпать болотца и ложбинки галькой. Ее полно на берегу Угольного ручья, – подсказал Буторин, как бы советуясь.

– А кое-где необходимо и невысокие заплоты ставить, чтобы по весне плывун на лежневку не наполз, – добавил Инютин. – Так что, мужики, – обратился он к горнорабочим, – начнем не со штолен, а с плывуна и настила.

Десять дней ушли на прокладку настила и расчистку плывуна. Лежневка поблескивала белой змеей среди одевающегося листьями ивняка и разнотравья. Каждое утро далеко разносился топот дружно поднимающихся по лежневке работных людей. Болин и Пальчин пытались приучить оленей к ходьбе по доскам с порожними нартами. Олени боялись грохота, идущего от лежневки, скользили, падали на передние ноги. Каюры на поводках тащили их по деревянной дороге. Но олени еле-еле переступали ногами. И Буторину, и Инютину закралось сомнение.

– Не подмога олени в этом деле. Зря животных губим, олень – не лошадь. Тут подковы нужны. Олень привык к мягкому бездорожью: к снегу, к подтаявшей земле. На лежневке копытами не за что зацепиться. Поэтому возить будем тачками.