Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной - Дюма Александр

На другой день убийца моей матери был мною застрелен.

Луиза в ужасе зарылась лицом в подушку раненого.

— После той ночи я видел ее еще дважды, — продолжал Сальвато почти совсем глухим голосом. — Но теперь она была отомщена, и красное пятно с ее чела исчезло.

То ли от усталости, то ли от волнения, но под конец этого рассказа, обессиленный, в изнеможении, бледный, Сальвато откинулся на подушки.

Луиза вскрикнула.

Раненый, тяжело дыша, смежив глаза, вытянулся на своем ложе во весь рост.

Луиза бросилась к двери и, отворяя ее, чуть было не сшибла с ног Нину, которая подслушивала, приложившись ухом к замочной скважине.

Но Луиза почти не обратила на это внимания.

— Эфиру! — вскричала она. — Скорее эфиру! Ему дурно!

— Эфир у вас в спальне, госпожа, — ответила служанка.

Луиза бросилась в спальню, но пузырька не нашла. Когда она вернулась к раненому, Джованнина одной рукой поддерживала его голову и, прижав ее к груди, другою давала ему нюхать эфир.

— Не сердитесь на меня, госпожа, — сказала Нина. — Пузырек стоял на камине, за часами. Когда я увидела, как вы взволнованы, я сама потеряла голову. Но все к лучшему. Господин Сальвато уже приходит в себя.

Действительно, молодой человек открыл глаза, и они уже искали Луизу.

Заметив, куда направлен его взор, Джованнина осторожно опустила его голову на подушку и отошла к окну, утирая набежавшую слезинку, а Луиза снова заняла свое место у изголовья больного.

В это время Микеле, заглянув в полуотворенную дверь, спросил:

— Я тебе нужен, сестрица?

XXXVIII

АНДРЕА БЕККЕР

Взгляд Луизы, прикованный к глазам Сальвато, выражал всю глубину ее чувств, а раненый постепенно приходил в себя и, улыбаясь, узнавал ее в облике женщины, которая ухаживала за ним.

Он широко раскрыл глаза и прошептал:

— Какое счастье — так умереть!

— Нет, нет, не надо умирать! — воскликнула Луиза.

— Знаю, что лучше бы так жить, — продолжал Сальвато, — однако…

Он глубоко вздохнул, и от этого вздоха волосы молодой женщины зашевелились, а ее лица словно коснулось жгучее веяние сирокко.

Она тряхнула головой, несомненно для того, чтобы освободиться от магических флюидов, которыми окутал ее этот огненный вздох, уложила голову раненого поудобнее на подушку и села в кресло, стоявшее у его изголовья. Потом она обернулась к Микеле и ответила, — пожалуй, с запозданием, — на его вопрос:

— Нет, ты мне, к счастью, больше не нужен, но все же входи и посмотри, как поправляется наш больной.

Микеле подошел на цыпочках, словно боялся разбудить спящего.

— Да, вид у него куда лучше, чем тогда, когда мы со старухой Нанно уходили отсюда.

— Друг мой, — сказала Сан Феличе раненому, — это тот юноша, кто помог нам спасти вас в ночь, когда вас чуть было не убили.

— Да, я узнаю его, — улыбнулся Сальвато, — он толок травы, а женщина, которую я с тех пор не видел, прикладывала их к ране.

— Он приходил не раз, потому что, как все мы, принимает в вас горячее участие, только его к вам не допускали…

— Да ничего, я на это не сержусь, я не обидчивый, — промолвил Микеле.

Сальвато с улыбкой протянул ему руку.

Микеле взял руку Сальвато и задержал ее, рассматривая.

— Погляди, сестрица, — сказал он, — рука совсем как женская. И подумать только — этой-то ручкой он нанес такой славный удар Беккайо. Ведь, что и говорить, вы нанесли ему саблей действительно славный удар!

Сальвато вновь улыбнулся.

Микеле огляделся вокруг.

— Что ты ищешь? — спросила Луиза.

— Ищу саблю: раз я видел руку, хорошо бы посмотреть и на то, что в ней было — должно быть, отменное оружие.

— Тебе такое потребуется, когда ты станешь полковником, не правда ли, Микеле? — засмеялась Луиза.

— Господин Микеле будет полковником? — полюбопытствовал Сальвато.

— Ну, теперь уж непременно буду, — отвечал лаццароне.

— Почему же непременно? — спросила Луиза.

— Потому что мне это предсказала старуха Нанно, а все, что она предсказала тебе, в точности сбывается.

— Микеле! — воскликнула молодая женщина.

— А как же? Ведь она предсказала, что красивому молодому человеку, спускавшемуся с Позиллипо, грозит великая опасность: его выслеживают шесть человек, и для тебя было бы великим счастьем, если бы эти шестеро убили его, так как тебе предстоит его полюбить, а эта любовь станет причиною твоей смерти.

— Микеле! Микеле! — вскричала Луиза, отодвигая свое кресло от кровати, в то время как побледневшая Джованнина спрятала лицо за красную оконную штору.

Раненый внимательно посмотрел на Микеле и Луизу.

— Как? — спросил он. — Вам предсказали, что я окажусь причиною вашей гибели?

— Совершенно точно! — подтвердил Микеле.

— И, не зная меня, не имея, следовательно, никаких оснований сочувствовать мне, вы все же воспрепятствовали сбирам исполнить то, что было им приказано?

— Вот именно! — сказал Микеле, отвечая вместо Луизы. — Когда она услышала выстрелы, когда она увидела, что я, мужчина, и притом не из трусливых, не решаюсь прийти вам на помощь, потому что вы имеете дело со сбирами королевы, она воскликнула: «Значит, спасать его придется мне!» И она бросилась в сад. Если бы вы только видели ее, ваше превосходительство! Она не бежала, она летела!

— О! Микеле! Микеле!

— А разве не так было, сестрица? Разве не так ты воскликнула?

— Но зачем же повторять это? — проронила Луиза, закрыв лицо руками.

Сальвато протянул руку, отнял ладони Луизы от лица, залитого румянцем смущения и влажного от слез.

— Вы плачете! — сказал он. — Теперь вы жалеете, что спасли мне жизнь?

— Нет. Но мне стыдно за то, что сказал вам этот юноша. Его прозвали Микеле-дурачок, и он вполне заслуживает это прозвище.

Затем она обратилась к служанке.

— Напрасно, Нина, я побранила тебя за то, что ты не пускала его сюда. И не надо было пускать!

— Ах, сестрица, сестрица! Нехорошо ты говоришь! — заметил лаццароне. — И ты говоришь наперекор собственному сердцу!

— Дайте руку, Луиза, дайте руку! — умолял раненый.

Молодая женщина, в изнеможении от стольких противоречивых чувств, откинула голову к спинке кресла, закрыла глаза и протянула раненому трепещущую руку.

Сальвато жадно схватил ее. Луиза вздохнула — ее вздох подтверждал все, что сказал лаццароне.

Микеле наблюдал эту сцену, ничего не понимая в ней, зато ее отлично понимала Джованнина: судорожно сжав руки, она устремила взгляд в одну точку и в этот миг похожа была на статую Ревности.

— Так будь же покоен, дорогой мой, — весело сказал Сальвато, — не кто иной, как я, вручу тебе полковничью саблю; не ту, которой я расправился с негодяями, — они ее у меня утащили, — а другую, не хуже той.

— Ну вот и отлично, — сказал Микеле, — теперь мне недостает только патента, эполет, мундира и коня.

Потом он обратился к служанке:

— Разве ты не слышишь, Нина? Кто-то так звонит, что звонок оборвется.

Нина как бы очнулась от сна.

— Звонят? — удивилась она. — Где?

— У входа, где же еще?

— Да, у входа в дом, — сказала Луиза.

Потом она поспешила шепнуть Сальвато:

— Это не муж, он всегда возвращается через сад. Пойди, — сказала она Нине, — беги скорее. Меня здесь нет, понимаешь?

— Сестрицы здесь нет, понимаешь, Нина? — повторил Микеле.

Нина вышла, не произнеся ни слова.

Луиза приблизилась к раненому; сама не зная почему, она чувствовала себя свободнее, слушая болтовню Микеле, чем под немым взглядом Нины; но, повторяем, чувство это было у нее чисто инстинктивным: она не задумывалась ни о добром отношении к ней молочного брата, ни о дурных побуждениях служанки.

Минут через пять Нина вернулась и, с таинственным видом подойдя к хозяйке, шепнула ей:

— Это Андреа Беккер, госпожа. Ему надо с вами переговорить.

— А вы не сказали ему, что меня здесь нет? — громко спросила Луиза, чтобы Сальвато, не слышавший слов Нины, услышал, по крайней мере, ответ Луизы.