Войку, сын Тудора - Коган Анатолий Шнеерович

6

Несколько минут прошло в тишине. Потом в комнату вошел невысокий мужчина лет сорока пяти, коренастый и крепкий. Незнакомец был в простом походном камзоле и плаще, в гуджумане, который он тут же снял, отдав ступавшему следом хозяину дома. Запыленные сапоги гостя свидетельствовали о том, что он — прямо с дороги.

— Этот, надо полагать, — твой ученик, мастер Антонио, — сказал незнакомый капитан, безошибочно кивнув в сторону Войку. — Узнаю белгородского кречета. А кто сей сокол?

Одежда вошедшего была обычной для капитанов и для крестьянских воинов побогаче. Но в больших серых глазах, в складе полных губ под еще черными усами, в очертаниях энергично выдвинутого вперед округлого, гладко выбритого подбородка, в орлиных бровях и каждой складке смуглого лица было столько властной уверенности, прирожденного величия и ума, что юноши сразу почувствовали обаяние необыкновенного человека. Так вздрагивает сердце витязя, увидевшего среди простого оружия внезапный блеск благородного и бледного булата. Кстати, на поясе незнакомца висела сабля с усыпанной самоцветами рукоятью, в золоченных чеканных ножнах. А на запыленной шапке, бережно поставленной Зодчим на столик под образом, кросовалось орлиное перо, прикрепленное драгоценным «сургучом» — украшением из золота с крупным рубином.

— Это друг моего ученика, государь, — промолвил мастер, почтительно, но с достоинством склоняясь. — Из людей московских.

Войку, а за ним и Володимер, преклонили колена. Перед ними был Штефан-воевода, господарь Земли Молдавской.

— Встаньте, храбрецы, — усмехнулся князь, с откровенным интересом разглядывая Володимера. — Чей же ты? — спросил он русского на наречии западных славян. — И откуда к нам залетел?

Русский смело рассказал господарю о себе. Штефан слушал внимательно, изредка перебивая юношу точными вопросами, показывавшими, что князь отлично знает и места, и события, о которых тот упоминал.

— Теперь ты вольный войник, — заключил Штефан, освящая княжьим словом свободу юноши. — Хочешь домой, на Москву? Если так, то ты опоздал: боярин Ходко, наш посол, на днях отправился в твою родную землю, а мог бы взять тебя с собой. Но пройдет полгода, и на Москву снова поедут наши люди. А может, ты, — добавил князь с чуть приметной усмешкой, — вернулся бы охотнее к сытым кормам отцов-миноритов, в Лиов?

— Не смейся над молодым волком, государь, — с почтительной лаской в голосе заметил Зодчий, — не хочет он к львовским боровам. И на Москву, наверно, не спешит, никто его там не ждет, сироту. Прослышал Влад, что в земле твоего величества нужны смелые бойцы; изволь сказать ему, правда ли это, государь.

Господарь кивнул, продолжая разглядывать статного россиянина.

— А коли так, есть у Влада мечта, о которой осмелюсь, государь, сказать тебе за него. Хочет сей юный воин князю Молдовы челом бить, о службе под рукой твоего величества просить.

— Подойди-ка, парень, — сказал воевода, еще пристальнее всматриваясь в лицо молодца, который, однако, не опустил глаз. — Отцы-монахи учили тебя грамоте. По-латыни разумеешь, пишешь?

— Да, государь.

— А на нашем, церковнославянском?

— Похуже, государь, славянских книг у миноритов немного. Но я русский, научиться недолго. Дозволь, однако, спросить твое величество, — залился он снова смущением. — Зачем спрашиваешь о том, великий князь?

— Ты грамотен, — нахмурился Штефан. — Поедешь в Сучаву, в приказ логофэта Боура. Подучишься делу — станешь добрым дьяком.

Володимер упал на колени.

— Я воин, государь, — сказал тихо юноша. — Дозволь служить тебе саблей.

Мессер Антонио, зная гневливый нрав прославленного воеводы, с тревогой поднял глаза на Штефана. Но лицо господаря было спокойно. Князь Штефан привык к таким просьбам от молодых людей, стекавшихся под его знамена из ближних и далеких земель.

— Служи, парень, ту службу, которая мне нужна, — ответил он. — Грамотных среди вас, добрых молодцев, нет, рубиться же может каждый. Иди в дьяки, а саблю у тебя никто не отнимет, — внезапно усмехнулся Штефан. — Носи ее, на нашей службе пригодится и она.

Воевода движением руки отпустил юношей; Войку низко склонился, отступая к выходу, как учил его мессер Антонио, и Володимер последовал за ним. За суконным пологом, служившим в кабинете Зодчего дверью, оба чуть не споткнулись от удивления. У самого входа, держа на коленях обнашенный палаш невиданной длины, на табурете сидел похожий на цыгана чернявый гигант, с непонятной ухмылкой скаливший зубы на опасливо суетившуюся вокруг стола донну Сильвию. Это был Хынку, главный телохранитель при особе князя, а при нужде — походный палач.

На следующий день Войку и Володимеру было дозволено присутствовать на княжьем суде.

Господарь в то время был верховным судьей своей страны. Дела помельче обычно разбирали два княжьих ворника — Верхней Земли и Нижней — и пыркэлабы крепостей, сам князь судил только наиболее важные. А для этого, когда позволяли военные заботы, разъезжал по Молдове, отправляя правосудие по городам и весям, как деды его и прадеды. В Белгороде в тот день для суда приготовили бывшую генуэзскую торговую палату — Фряжский дом.

Когда юноши, следуя, словно оруженосцы, за мессером Антонио, подошли к этому зданию, вокруг уже стояла гарнизонная стража и шумела толпа. Под колоннадой, окружавшей прямоугольный двор палаты, были собраны государевы чиновные люди и именитые белгородцы. Особняком, в простых суконных суманах, теснились небольшой, но гордой кучкой выборные военачальники немногих крестьянских общин, еще не проглоченных боярской ненасытной алчностью. Все стояли, посматривая на большое позолоченное кресло с высокой резной спинкой, поставленное на видном месте для господаря. Съехавшиеся в город по случаю прибытия государя бояре, спесиво посматривая вокруг, тоже собрались вместе и перешептывались в углу, сверкая золотом, парчой и отделкой драгоценных сабель.

Наконец быстрой походкой вошел и сел на свое место Штефан. Следом вошли и стали вокруг княжьего кресла пыркэлабы Дума и Германн, молодой думный боярин и будущий логофэт Тэут, думный дьяк Тоадер. Где-то за ними возвышалась мрачная фигура Хынку и угадывалась черная хламида княжьего лекаря Исаака.

Господарь медлил, чего-то ожидая, и в зал, кланяясь князю и извниняясь за опоздание, вошел в сиянии алого бархата и золота высокий мужчина лет тридцати пяти — посол Венеции Боргезе Гандульфи. Синьор Гандульфи ехал через Молдову и Крым к могущественному Узун-Хасану, царю персов и кочевых турок, азиатскому противнику Мухаммеда II, и прибыл в Белгород из Сучавы. Воевода попросил посла — единственного из присутствующих — сесть на мгновенно появившийся откуда-то табурет. Потом, увидев Зодчего, радушным жестом подозвал его к себе, пригласив занять место по правую свою руку.

Начался суд.

Первыми выступили вперед, преклонив колена перед господарем, огромный боярин и невысокий, но жилистый сотник Оана. За несколько лет до того князь Штефан пожаловал сотника землей, на которой вскоре поселилось десятка два семей из Орхейсккого цинута, откуда Оана был родом, — его давних знакомцев, родичей и соратников по войску. Теперь угодья нового села граничили с владениями богатого пана Утмоша, сына великого армаша покойного господаря Штефана II и хозяина обширных земель на юго-западе Тигечского цинута.

Тоадер-дьяк громким голосом зачитал лист. Боярин Утмош бил челом на людей соседнего села. Соседи-крестьяне, Оана с его людьми, дескать, безвинно забили досмерти боярского холопа, цыгана Жулю, что подтверждается свидетелями, которые обнаружили тело упомянутого раба в ихней роще; от выдачи же убийцы пану Утмошу, как требует обычай и закон, сельчане злостно отказываются. Вот и просит боярин великого государя оказать справедливость, присудить ему за то душегубство полторы сотни быков добрых из имущества виновных, ибо злодейство то поистине неслыханное и требует суровой кары.

Заговорил сотник. Кривя обветренные губы, оттягиваемые набок прикрытым усами белесым сабельным шрамом, ответчик заявил, что ни один его селянин душегубства не совершал, а стало быть, селу ни выдавать на расправу некого, ни лучшую часть правой своей вотчины отдавать боярину не за что.