Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 136
— Приветствуй раиса Кипчакбая.
Но Джура гордо промолчал: ещё не зажили раны от первой встречи с Кипчакбаем.
Из широкого водоема, журча, струился арык.
Указательным пальцем левой руки, украшенным толстым перстнем, Кипчакбай чесал за ухом кошку, разлегшуюся перед ним на подушке, и бросал крошки большому золотисто красному петуху. Кипчакбай молча рассматривал Джуру. После продолжительного молчания он приказал развязать веревки и снять его с коня. Джура, став на землю, пошатнулся: у него затекли ноги.
— Целуй! — сказал ему Кипчакбай, протягивая свою пухлую руку. Но Джура не двинулся с места.
— Ты разве не знаешь, кто я?
— Знаю, — ответил Джура, глядя на него исподлобья.
— Мой приказ — закон для правоверного. Или ты неверующий? Говори, собака!
Кипчакбай сел на подушки и свесил ногу за край помоста.
— Целуй! — сказал он, протягивая ему ногу.
Джура отвернулся. Кипчакбай сжал кулаки и топнул ногой. Петух отскочил и захлопал крыльями.
— Эй, Махмуд! — крикнул Кипчакбай.
Прибежал тщедушный старик. Его выпирающий вперед подбородок почти смыкался с огромным горбатым носом.
— Садись, — сказал Кипчакбай Джуре и бросил ему подушку. Джура, поджав ноги, сел там же, где стоял. Кипчакбай кивнул стражам, и они сели возле помоста на голую землю. — Услади нам слух, Махмуд: расскажи этому охотнику его будущее.
Махмуд принес дутар и хотел сесть возле Кипчакбая, но тот толкнул его ногой.
— Садись возле Джуры.
— Нет, нет, я старик, я боюсь! — умоляюще сказал Махмуд, пододвигаясь к Кипчакбаю.
Тот усмехнулся и разрешил ему сесть у своих ног. «Почему певец меня боится?» — удивился Джура. А Махмуд пел:
Я, переживший гола, Махмуд, черный от черного дыма юрт,
Сколько видал, сколько слыхал, сказов рассказывал, песен певал!
Но даже и я, переживший года, не видел и вряд ли увижу когда
Мужа храбрее тебя, батыр!
Это тобою гордится мир!
О тонколицый Джура исполин, много прошел ты горных вершин.
Сотни потоков в горном краю пеной омыли грудь твою!
Свистнешь, могучий, громче пурги — дряблобрюхие вздрогнут враги,
Вислоухие хвастуны, важные только возле жены…
Тучей морозной ты упадешь; грозномогучий, врагов обойдешь,
Будешь стрелять их, будешь крошить, будешь калечить, не дашь им жить!
Дверь позлащенную, из серебра ты поднимешь, батыр Джура,
Над высоким своим седлом острым булатным своим мечом!
Будь Кипчакбаю другом ты — жизнью станут эти мечты!
Войлоки с вражеских юрт обдерешь — на потники их изрежет твой нож.
Слушай, Джура, Махмуда слова: юрты врагов разберешь на дрова!
В сорокадневных пустынях пески, но ты в них откроешь, Джура, родники.
Там, среди самоцветных камней, будешь поить и мыть коней!
Будь Кипчакбаю другом ты — жизнью станут эти мечты!
Лучших коней — жеребцов и кобыл, — чтобы огонь под копытами бил,
Сильной и ловкой рукою в борьбе лучших коней ты добудешь себе.
Время настало: на волю пора, сердце железное, храбрый Джура,
С жилами крепче каменных гор, взором, пылающим, словно костер!
Будь Кипчакбаю другом ты — жизнью станут эти мечты!
В яме глубокой сохнешь ты, беркут, рожденный для высоты.
Дева Зейнеб, светлее дня, сядет сзади тебя на коня.
Будь Кипчакбаю другом ты — жизнью станут эти мечты! 44
Звучание струн наполняло уши Джуры свистом горного ветра, звоном потоков и гулом битв. Он невольно застонал. Мечты о свободной и счастливой военной жизни, о мести, претворившись в надежду, поддерживали молодого охотника, помогая ему переносить неволю.
Любовь к родным горам, родному кишлаку зажгла его глаза ярким блеском и окрасила щеки румянцем. Этот румянец был отблеском того внутреннего пожара, в котором сгорали его мальчишеские и юношеские заблуждения.
И вот самые сокровенные мысли и надежды, затаенные глубоко в душе молодого охотника, враги вырвали и бросили ему в лицо! Слова: «Будь Кипчакбаю другом ты — жизнью станут эти мечты!» — ранили его насмерть.
Басмачи — это раскаленные шомпола, кровь, страдания, горе и слезы. А Зейнеб, его Зейнеб!.. От этих песен можно сойти с ума!
— «О благоуханное дыхание молодости! — пел Махмуд. — О свобода, свобода, свобода, свобода!..»
— Замолчи, проклятый, замолчи! — закричал Джура. Басмачи, сидевшие возле Кипчакбая, вскочили, выставив вперед ружья.
— Пой, — усмехаясь, приказал Кипчакбай перепуганному Махмуду. И тот продолжал петь.
Джура бросился на певца, но стража Кипчакбая оттолкнула его. Тогда он закрыл руками уши, но Кипчакбай велел завязать ему руки на спине.
— Не мучь! Лучше убей! — кричал Джура.
— Сознайся: ты убил Артабека? — сладким голосом спросил Кипчакбай.
— Да, я! Я никогда не скрывал этого.
— Ты откровенно сознаешься! Тем лучше. А куда дел фирман Ага — хана!
— Я не видел никакого фирмана. Много всяких бумажек было в его сумке, я все выбросил.
— Ты должен знать, где фирман! Скажи, и я отпущу тебя на волю.
— Если бы я нашел фирман, я отдал бы его Козубаю или пограничникам! — Джура насупился.
— А сколько бойцов в отряде Козубая?… Молчишь? Значит, не хочешь быть мне другом? Пой, Махмуд! — приказал Кипчакбай, возбужденно потирая пухлые руки.
По приказу Кипчакбая возле Джуры поставили блюдо плова. Аромат риса и жареного мяса разносился вокруг голодного Джуры, но он не желал принимать еду из рук врагов.
— Говори! — приказал Кипчакбай, вскочив с помоста и подходя к узнику.
Джура сжался и изо всех сил ударил Кипчакбая ногой в живот. Кипчакбай упал. Невероятным усилием Джура разорвал веревки, разбросал стражу и подбежал к забору, но слуги Кипчакбая сбили его с ног.
— Отойдите, отойдите! — кричал, придя в себя, бледный от злости Кипчакбай. Он выхватил маузер.
— Почтенный Кипчакбай, вы все ещё считаете себя знатоком человеческих душ? — спросил, выходя из дома, высокий голубоглазый человек.
— Это большевик! — кричал Кипчакбай, размахивая маузером. — Он коммунист и чекист. Его необходимо убить.
— Не надо преувеличивать. Ведь он почти подросток. Говорят, ему нет и семнадцати лет. Имам Балбак поручил мне потолковать с ним. Сожалею, но мне придется обойтись без ваших песенных методов. Чтобы из камня высечь искру, надо крепко ударить кремнем.
— Вряд ли ваша индийская практика поможет вам в этом случае, — ответил Кипчакбай, успокаиваясь. — Вы не знаете памирских горцев. Его уже пытали джигиты Тагая — его не сломила боль. Я взывал к его уму, пытался прельстить его богатством и славой — он, дикарь, не понял своей выгоды. Сейчас я нашел слабые струны его души. Это его самое уязвимое место. Но я подчиняюсь приказу имама. — Кипчакбай низко поклонился.
V
Потянулись мучительные дни. Теперь пленников по очереди часто уводили на допрос. Сквозь решетку в яму падал снег, и арестованные жались к стенам, дрожа от холода.
Джура стал ещё более молчаливым, угрюмым и раздражительным. Он похудел, кашлял и по целым дням неподвижно лежал на спине. Он так тосковал, что Саид как то подсел к нему и сказал:
— Эй, Джура, ты стал как баба. Хоть рассердись или ударь меня!
Это не развеселило Джуру. Не утешали его и обещания Чжао, что скоро настанет время, когда они возвратятся на родину. Узникам стали давать ещё меньше еды. Сторожа издевались над ними и бросали в них кусками дерева, будили их криками среди ночи, часто не давали воды. Все это делалось по приказанию Кипчакбая. Однажды Джура взял у Саида обломок ножа и вырезал из дерева собаку.
