Повести - Сергеев Юрий Васильевич

Золотоносные пески взялись толстой коркой, эти куски уже не проваливались через стол бункера и выбрасывались водяной струей в отвал. Такая промывка давала большие потери металла, поэтому Влас приказал закончить добычу, демонтировать приборы и вывозить лишний народ.

Один за другим садились вертолёты, весёлые, принаряженные старатели занимали сиденья, радуясь предстоящему отдыху. Первыми, под завистливыми взглядами нерадивых, вылетали те, кто работал хорошо и честно.

Семёна вызвали на итоговое заседание правления. Лукьян остался добивать переходящую вскрышу, командовать заготовкой дров для будущего сезона, перебрасывать пустые ёмкости заправки ближе к новым полигонам для зимнего завоза солярки.

Вещи Семён оставил в артели и первым делом пошёл в больницу к Длинному. Антон уже сидел на кровати, читал потрёпанную книжку. Увидев Ковалёва, виновато улыбнулся, бросил книгу на тумбочку.

— Садись, Иванович. Спасибо, что пришёл. Скука у нас смертная! Ну, как вы там, не подвели землесосы?

— Всё нормально, как твои дела? — взглянул в похудевшее, желтовато-бледное лицо больного.

— Операцию сделали, кое-что подправили и опять зашили. Хирург говорит, что и так бы жил, можно было не вскрывать. Вот только нитки нужно было заменить. Спасибо вам… Если бы в тайге не почистили, говорит, был бы перитонит.

— Жениться не передумал?

— Была она у меня здесь, отказалась. "Ты, — говорит, — слишком длинный и злой. Погубишь меня и бросишь". А девка! Девка! Иваныч! Вот на ней бы я с ходу женился. Правда, молодая она. Поэтому и не хочет. С такой мордашкой у неё, наверное, парней куча.

— Ты — неисправим, Антон. Она тебе жизнь спасла, а ты опять зубоскалишь. В палату вошёл хирург.

— Почему у больного посетитель в неположенное время? — грозно спросил у медсестры.

— Это он мне с ветеринаром делал операцию, — пояснил Антон.

Хирург взглянул на Ковалёва и засмеялся:

— Значит, коллега? Как вы додумались оперировать при свечах и фонарике?! Ну, артисты!

— У нас не было другого выхода.

— Правильно сделали! Золотые руки у той девчонки, я уже уговаривал её идти в мединститут. Не хочет отца бросать в тайге. А у неё — дар Божий и лёгкая рука. Показывай раны, охотничек.

Длинный лёг на койку. Швы почти заросли. Хирург помял ему пальцами живот и встал.

— Через неделю выпишу. Зажило. Радуйся тому, что занимался спортом и подвернулся тебе в нужную минуту олений лекарь. Надо было, чтобы она тебя ещё кастрировала за глупые шутки с ружьём, — он осмотрел соседей Антона и ушёл.

Ковалёв вытащил из рюкзака банки с компотом, колбасу, варёные яйца и балык из тайменя. Палату наполнил острый и аппетитный запах копчёной рыбы.

— Вот тебе подкрепление. Поправляйся, я пошёл в артель.

— Иванович, Люся здесь, в городе, живёт у подруги. Улица Октябрьская, пять. Если ещё не улетела в тайгу, найди и передай от меня низкий поклон. Деньги получу, что-то ей надо будет подарить. Как ты думаешь?

— Дело твое… Только такие дела не ради подарков совершают. Матери лучше купи что-нибудь.

— Семён Иванович! Чуть не забыл. Люська говорила, что собака твоя живая, ходить пробует.

— Вот за эту новость спасибо!

— Приезжай в гости ко мне на море. В любое время приезжай. Такой пир закачу! От души говорю, честное слово. Приезжай?!

— Приеду, Антон. Счастливо тебе… — оглянулся в дверях палаты, Антон тоскливо смотрел в окно на провисшую от снега ветку тополя.

После заседания правления Семён вышел из конторы и неожиданно встретил Фомича. Старик размашисто шёл в артель и, увидав Ковалёва, радостно заулыбался.

— Только прилетел, Сёмка, боялся тебя не застать. Хочу тебя в гости сводить. Пойдём?

— К тебе?

— Ко мне потом. Сначала к тому инженерке. Пока он не загнулся, вытряхнем из него тайну!

— Сомневаюсь. Столько лет молчал.

— Не может того быть. Страшно ему помирать с таким грехом. Исповедуется.

— Кондрат Фомич! А ведь, на тебе тоже грех!

— Какой, паря? У меня ить столь накопилось, все и не упомнишь, — довольно ощерился старик.

— Пойдём со мной, к твоему другу потом сходим.

— Куда итить?

Семён нашёл улицу и нужный дом, постучал. Кондрат терпеливо сопел за спиной, не понимая, зачем его сюда привели.

Двери открыла незнакомая девушка. Ковалёв первым зашел в комнату и, увидев радостное лицо вскочившей из-за стола Люси, заговорщически приложил палец к губам. Она растерянно остановилась, но тут увидела ввалившегося старика и опять села к столу. Хозяйка усадила гостей и поставила электрический самовар.

— Сёмка? Видать, ты меня сватом привел сюда? Какая же тут из них твоя, обе девки пригожие, глаза разбегаются. Так разве ходят свататься, с голыми руками-то?

— Помнишь, Фомич, ты мне рассказывал, как тебя, обмороженного, нашли эвенки на Орондоките?

— Ну? Сказывал. А чё из этова?

— Расскажи ещё раз.

— Да, паря, счас как-то не к месту. Нашли, и всё.

— А помнишь ту девушку, которая тебя вывезла в город?

— А ты, откель прознал, что вывезла девка? Я ж тебе вроде не говорил про это?

— Фомич, перед тобой сидит твоя внучка.

— Внучка?! Чё мелешь-то, паря…

— Вспомни хорошо. Ведь, был грех? Кондрат уставился на Люсю, потом вскочил и полез целоваться.

— Неужто! Господи! Неужто, правда?

Девушка обняла его сивую голову и заплакала.

— Как же так, дедушка. Она тебя так ждала, бабушка, перед смертью маме наказывала ставить палатку на том месте, где она тебя отхаживала. Где ж ты был?

Фомич потускнел, крякнул и хмуро отвел глаза.

— Хто ж знал про такие дела. Я ж в этих местах ошивался всю жизнь, неужто не могла сыскать?

— Ладно, не печалься, — улыбнулась Люся, — хорошо хоть внучку повидал.

— А хто у меня народился, сын аль дочь? По кому ты внучка мне? Аж спрашивать страх, вот дожился!

— Дочка…

— Так где она, мать-то твоя? Где? Дочь-то где? Иё бы глянуть!

— Нету мамы, её медведь задрал.

— Ах ты, беда какая. Раненый, што ль?

— Весенний, голодный был.

— А сама, как живёшь, может, деньгами помочь? Сколь хошь дам, не стесняйся. Я ноне богатый стал. И деньги обрел, и кровь родную. Ах, Сёмка! Вот отчудил! Где ж ты иё сыскал, пошто ранее не сказывал?

— Свести вас хотел, да всё не было времени.

— Я тебе такой радости век не забуду. Сёдня в ресторан махнём. Эт надо такому стрястись.

— Нет, Фомич, пойдём к тому инженеру, другу твоему, сейчас, как раз, хорошо, ты взбудоражен и не отступишься.

— Ну, Сёмка! Пошли! Я из него счас всё вызнаю. Помяни моё слово. Внуча, пойдём с нами? Одевайся.

Кондрат молодел на глазах. Радость его была неуёмной, кружился вокруг Люси, помогая надеть пальто.

— Пальтёнка старая у тебя, так не годится, — он вывел её за руку на улицу и уговорил идти в магазин.

Пробился Фомич к директору универмага и вскоре принёс дублёнку. Что стоила она Кондрату, можно было судить по испуганному лицу директора и оторванной пуговице на его пиджаке. Кольца, серьги, ворох платьев — только успевали подавать и заворачивать. Люся смущённо жалась к прилавку.

Отнесли покупки к её подруге. Старик упросил переодеться, гоголем вышагивал рядом с нарядной девушкой.

Прошли почти весь городок. По маленькой улочке добрели к покосившейся калитке. Изба старая, вросшая в землю, пережила не одно поколение хозяев. Из трубы валит дым, двор забит снегом, протоптана от порога узкая тропинка к поленнице сухих дров.

Обмели ноги веником и зашли в тесный коридор. Кондрат отворил дверь без стука. Кособокие оконца бросают яркий свет на самотканный половик из тряпья. Стучат на стене ходики с кукушкой, растекается тепло от красной плиты.

— Валерьян Викторович! Живой? — гаркнул Фомич.

— Кто там? — отозвался сонный голос из другой комнаты. — Ты, Кондрат?

— А кто же ишшо, надоел, поди?

— Надоел… Уходи! Нет сил быть с тобой.

Разделись и пошли на голос. Худоликий старичок лежал на койке под одеялом, тревожно смотрел на гостей.