Македонский Лев - Геммел Дэвид

— Кто верховный судья в Македонии? — ответил вопросом Филипп.

— Царь.

— Вот именно. Посему, я приговариваю Элифиона к пяти годам работы на этих копях. Проследи, чтобы он трудился как следует.

Элифион упал на колени. — Государь, молю…

— Увести его с глаз моих! — прорычал Царь. Трое солдат унесли ноющего толстяка прочь.

— А что насчет его жен? — спросил Никанор.

— Купите им дом в Кровсии и выделите пособие. Сокровища перевезите в Пеллу. Где его слуга?

— Я здесь, государь. Меня зовут Парал. — Филипп посмотрел мужчине в глаза. Тот был среднего роста, с коротко остриженными вьющимися волосами, крючковатым носом и темной кожей.

— Ты перс?

— Фригиец, государь.

— Сколько времени служил Элифиону?

— С того дня, как он купил меня одиннадцать лет назад, когда мне было двенадцать.

— Как ты ему служил?

— Сначала я был его мальчиком для утех — одним из многих. Потом он научил меня вести его счета.

— Где он хранит золото?

— За дворцом расположено хранилище.

— Аттал, распорядись, чтобы содержимое хранилища отправили ко мне — за вычетом сотой доли. Теперь, Парал, у тебя новый хозяин. Будешь ли ты служить ему как следует?

Слуга перевел взгляд с Аттала на Царя. — Государь, Элифион посулил мне вольную на мой двадцать пятый день рождения. Он сказал, что после этого будет платить мне за работу у него. Остается ли в действии это его обещание? Или я так и останусь рабом при новом господине?

— Я дам тебе условия получше. Через три месяца ты станешь свободным. С этого момента тебе будут платить столько, сколько назначит за твою работу Аттал. Итак, спрашиваю еще раз, ты будешь работать на нас как следует?

— Буду, государь — буду служить преданно и честно.

— Да будет так, — сказал ему Филипп.

Иллирия, осень, 359й год до Н.Э.

Бардилл сидел неподвижно, пока острый как бритва нож сбривал волоски вокруг его заплетенного в косу хохолка на макушке. Кожа на его голове была стара и морщиниста, но руки прислужника двигались уверенно, обрабатывая череп властителя.

— Одно неверное движение — и я отрублю тебе руки, — произнес вдруг Бардилл. Слуга застыл на мгновение, затем втер побольше масла в лицо и голову Царя, чтобы смягчить щетину. Нож заскользил по коже над правым ухом Бардилла, затем слуга передвинулся, встав перед Царем.

— Отклоните голову назад, государь, — сказал он. Бардилл поднял подбородок и подставил шею. Нож продолжил работу, пока слуга наконец не отошел назад.

Бардилл провел рукой по коже лица и головы. — Хорошая работа, Болий, — сказал он слуге. — Скажи, почему моя угроза не лишила тебя смелости?

Тот пожал плечами: — Не знаю, господин.

— Тогда я скажу тебе, — сказал Бардилл с улыбкой. — Это потому что ты решил, что если случайно поранишь меня, то тут же перережешь мне горло и попытаешься спастись бегством.

Глаза Болия расширились, и Бардилл понял, что попал в яблочко. С сухой усмешкой он встал на ноги. — Не смущайся так из-за этого.

— Если ты знал это, господин, то почему всё же пригрозил расправой за неверное движение?

— Немного опасности добавляет жизни вкуса, как хорошая пряность, а когда тебе уже все восемьдесят три — ядра Зевса — тебе понадобится солидная порция пряности. Впусти сюда Григерия.

Бардилл подошел к бронзовому зеркалу и посмотрел на собственное отражение. Он ненавидел обвисшую, морщинистую кожу своего лица, одряхлевшие конечности и тонке белые волоски своих длинных усов. Случались времена, когда он желал бы не быть столь искусным в вычислении и раскрытии заговоров. Возможно, мелькнула тщетная мысль, ему следовало позволить Бахиллу убить себя. Его сын был превосходным воином, высоким и гордым; но он достиг пятидесяти лет, а его отец по-прежнему правил Дарданией. Жизнь мятежника была короткой, его войско разбили, и Бардилл смотрел, как его сына медленно душили, пока тот не испустил дух.

Он отвернулся от зеркала как раз в тот момент, когда в зал вошел человек, который убил его сына. Григерий был мужчиной высоким, широкоплечим и узкобедрым. Хотя он гордился бритой головой и плетеным пучком волос истинного дарданца, он не носил ни усов, ни бороды, оставляя лицо гладковыбритым по манере южных эллинов.

Григерий поклонился. — Доброе утро, государь. Надеюсь, ты здоров?

— Да, здоров, но понятие здоровья имеет несколько иное значение по отношению к старикам. Македонец здесь?

— Да, государь. Но с ним явилось только четыре человека.

— Четверо? Он что, не мог найти и двадцати македонян, достаточно храбрых, чтобы явиться в Иллирию?

Григерий усмехнулся. — Выходит, не смог.

— Кто эти четверо?

— Один — простой солдат по имени Феопарл, другой — любимчик Царя, Никанор; третий — воин по имени Антипатр — тот, что возглавил атаку на пеонийцев. А с ними наемник, которого зовут Парменион.

— Мне знакомо это имя, — сказал Бардилл. — Я предлагал этому человеку службу.

— Он служил у Царя Царей в Персии, насколько мне известно. И был другом Эпаминонда из Фив.

— Более того, — добавил Бардилл. — Левктры. Поражение спартанцев. Какие еще вести ты принес?

— Немного вестей из сопредельных земель, государь. Неоптелем согласился увеличить откуп. Но ты ведь этого и ждал.

— Конечно. Теперь, когда его армия уничтожена, его выбор невелик.

— Еще он предлагает в жены одну из своих дочерей.

— Он глупец. Я бы может и был непрочь, но мой интерес к женщинам угас лет десять назад. Однако вернемся к более важным делам; я хочу, чтобы Филипп был хорошо принят здесь, но при этом он должен понять, кто теперь хозяин положения.

— Как мне это исполнить, господин?

— Будь почтителен с Царем, но — в его отсутствие — всячески провоцируй его свиту. Было бы занятно принудить одного из них вызвать тебя на поединок. Мне, само собой, ничего не останется, кроме как удовлетворить требование гостя и дать разрешение на поединок чести. Ну а ты убьешь беднягу.

— Кого из них, государь?

— Не Никанора. Я желаю, чтобы Царь был уязвлен средне, а не пришел бы в ярость. Ярость ведет к глупости. Пусть это будет солдат, Феопарл. И пусть Пармениона вызовут сегодня вечером ко мне на аудиенцию — но Филипп не должен узнать об этом приглашении.

— Ты завербуешь его?

— Почему бы нет? Это станет дополнительным ударом для македонца. Скажи мне, что ты думаешь о Филиппе?

— Ему, кажется, не по нутру о чем-то просить кого-либо. Однако, сложно судить о нем. В нем есть некоторая харизма и он умело ею пользуется. У него холодные глаза, и я бы опасался выходить против него на бой. Но вот что касается его природы… тут я ничего не могу сказать.

— Его брат был умен, но поспешен, — сказал Бардилл. — Мне интересно, почему Пердикка оставил Филиппа в живых. Либо он не ждал никакого заговора, либо был глупцом. Опять же, почему Филипп не убил сына Пердикки? Странная семейка.

— Он не раздумывая убил единокровного брата, — добавил Григерий.

— Знаю, — вздохнул Бардилл и сел обратно на трон. — Ах, если бы я точно знал, что он предатель, то он бы не вышел отсюда живым. Но муж для Аудаты — такого подарка я и найти не чаял. Пригласи его сюда на аудиенцию. Приведи его через час.

Когда Григерий ушел, Бардилл позвал Аудату к себе. Она была долговязой, худощавой женщиной с большим носом, но хотя Бардилл знал, что многие считали её некрасивой, сам он видел в ней ребенка, которого любил с самого рождения. Она вошла в зал и обняла его.

— Ты его видела? — спросил Бардилл, держа дочь за руки.

— Да. Он симпатичный, только, боюсь, ниже меня ростом.

— Я хочу, чтобы ты была счастлива, — сказал он. — И я по-прежнему не знаю, умно ли будет делать этот шаг.

— Мне двадцать семь лет, Отец. Не решай всё за меня.

— Ты говоришь так, будто двадцать семь лет — это старость. У тебя еще куча времени, чтобы родить здоровых сыновей и вырастить их. Я желаю тебе этого. Хочу, чтобы ты познала такую же радость, как я, когда растил тебя.