Жозеф Бальзамо. Том 1 - Дюма Александр

Затем король раскрыл объятия, как того требует церемониал; ему полагалось сделать вид, будто он целует ее, но вместо этого он поцеловал ее по-настоящему.

— У вас очаровательная «крестница», сударыня, — обратился Людовик XV к графине Беарнской, — но надо сказать, что и у нее достойнейшая «крестная», которую я бесконечно рад снова видеть при дворе.

Старая дама поклонилась.

— Засвидетельствуйте почтение моим дочерям, графиня, — шепнул король г-же Дюбарри, — и покажите им, что вы умеете делать реверансы. Надеюсь, реверансы, которыми они вам ответят, придутся вам по вкусу.

Обе дамы двинулись дальше; придворные мгновенно расступились, давая им дорогу, но, казалось, воздух вокруг обеих графинь раскалился от взглядов, которые бросали на них присутствующие.

Три дочери короля, видя, что к ним приближается г-жа Дюбарри, вскочили, словно подброшенные пружиной.

Людовик XV наблюдал за ними. Его глаза, устремленные на принцесс, приказывали им выказать наивозможнейшую благосклонность и любезность.

Принцессы, немного волнуясь, присели в реверансе перед графиней Дюбарри, которая поклонилась им куда ниже, чем предписывал этикет; принцессы сочли, что это очень мило с ее стороны; поклон так их растрогал, что они обняли и расцеловали ее так же, как король, причем столь сердечно, что его величество, судя по всему, был в восторге.

Тут успех графини превратился в истинный триумф: самым медлительным и недостаточно ловким придворным пришлось чуть не час ждать, прежде чем они смогли засвидетельствовать свое почтение царице празднества.

А она без чванства, без злобы, без злорадства принимала комплименты и как будто забыла о всех кознях против себя. В ее великодушной благожелательности не было ничего наигранного: сердце ее переполняла радость, и в нем не оставалось места для ненависти.

Герцог де Ришелье не случайно в свое время одержал победу под Маоном: он умел маневрировать. Покуда все прочие придворные оставались на своих местах и следили за обменом реверансами, ожидая исхода представления, чтобы, смотря по тому, чем кончится церемония, либо воскурить новому идолу фимиам, либо низвергнуть его, маршал расположился позади табурета графини; подобно флигельману-кавалеристу, который занимает на равнине позицию на дистанции в сто туазов, чтобы дождаться, когда эскадрон развернется, и вновь оказаться на правом фланге, маршал поджидал графиню Дюбарри и неминуемо должен был оказаться рядом с ней без необходимости проталкиваться через толпу. Г-жа де Мирпуа, зная, что другу ее всегда сопутствует военное счастье, повторила тот же маневр: она незаметно пододвинула свой табурет к табурету графини.

Во всех концах салона завязывались разговоры: внешность и поведение г-жи Дюбарри подверглись дотошному разбору.

Графиня, защищенная любовью короля, милостивым приемом принцесс и поддержкой графини Беарнской, осмелела, обрела уверенность и стала рассматривать мужчин, обступивших короля, а также выискивать среди дам тех, кто был ей враждебен.

Внезапно ей закрыла обзор некая непрозрачная фигура.

— Ах, герцог! — произнесла г-жа Дюбарри. — Выходит, мне надо было прийти сюда, чтобы увидеться с вами.

— В каком смысле, сударыня? — изумился герцог.

— Да ведь я вас не видела добрую неделю ни в Версале, ни в Париже, ни в Люсьенне.

— Я предвкушал удовольствие встретить вас здесь нынче вечером, — отвечал старый царедворец.

— Быть может, вы предвидели эту встречу?

— Я был в ней уверен.

— Вот как! Что вы за человек, герцог, право слово! Знали — и не предупредили меня, вашего искреннего друга, а ведь я понятия не имела, что мы увидимся.

— Неужели, сударыня? — удивился герцог. — Разве вы не знали, что приедете сюда?

— Нет. Я была в том же положении, что Эзоп, когда он повстречался на улице с судьей. Тот спросил: «Куда ты идешь?» «Не знаю», — отвечал баснописец. «Вот как! В таком случае, ты идешь в тюрьму». — «Вот видите, — заметил Эзоп, — значит, я и в самом деле не знал, куда иду». Вот так же и я, герцог, могла предположить, что еду в Версаль, но не была в этом настолько уверена, чтобы утверждать. Поэтому вы оказали бы мне большую услугу, если бы навестили меня заранее, но… надеюсь, теперь-то вы меня навестите, не так ли?

— Сударыня, — отвечал Ришелье, с виду нисколько не уязвленный насмешкой, — не возьму в толк, почему вы сомневались, приедете ли вы в Версаль или нет.

— Отвечу: потому что мне подстроили каверзы.

И графиня устремила на герцога пристальный взгляд, который тот выдержал без малейшего смущения.

— Каверзы? Боже мой, графиня, что вы такое говорите?

— Во-первых, у меня похитили парикмахера.

— Парикмахера?

— Да.

— Почему же вы мне не сказали? Я прислал бы вам своего. Однако, прошу вас, не надо так громко! Я прислал бы вам своего, это сущее сокровище, бриллиант: его откопала госпожа д'Эгмонт. По сравнению с прочими куаферами он — истинный артист; поверьте, никто из королевских парикмахеров не может тягаться с моим любезным Леонаром.

— С Леонаром! — воскликнула г-жа Дюбарри.

— Да, этот юноша причесывает Септиманию, и она прячет его от всех, как Гарпагон [118] свою шкатулку. Впрочем, не вам жаловаться, графиня: вы причесаны изумительно и прекрасны, как день. Но вот что поразительно: форма этих локонов, как две капли воды похожи на тот набросок, что вчера сделал Буше по просьбе госпожи д'Эгмонт, причем она рассчитывала воспользоваться им сама, и только болезнь помешала ей в этом. Бедная Септимания!

Графиня вздрогнула и устремила на герцога еще более пристальный взгляд, однако герцог по-прежнему улыбался с самым непроницаемым видом.

— Ах, простите, графиня, я вас прервал… Вы что-то говорили о каверзах?

— Да, мало того, что у меня похитили парикмахера, у меня украли платье, изумительное платье.

— Ах, какая низость! Но в сущности, вы прекрасно без него обошлись: то, которое на вас, сшито из божественной ткани… По-моему, это китайский шелк, расшитый цветами, не правда ли? Что ж, если бы вы, оказавшись в затруднительном положении, обратились ко мне, как вам и следует поступать в будущем, я послал бы вам платье, которое заказала себе моя дочь ко дню вашего представления: оно до того похоже на ваше, что я побожился бы, что это оно и есть.

Г-жа Дюбарри стиснула руки герцога: теперь она начинала понимать, что за чародей вызволил ее из беды.

— Знаете, в какой карете я приехала, герцог? — спросила она.

— Не знаю, но надо думать, в своей собственной.

— Герцог, карету у меня похитили так же, как парикмахера и платье.

— Да вас ограбили до нитки! В какой же карете вы прибыли?

— Скажите мне сперва, какая карета у госпожи д'Эгмонт?

— По-моему, для нынешнего вечера она нарочно заказала себе новую карету, обитую белым атласом. Но на дверцах еще не успели нарисовать ее герб.

— Да, не правда ли, розу нарисовать можно куда быстрее, чем геральдические знаки? У Ришелье и Эгмонтов очень сложные гербы. Ах, герцог, вы просто прелесть!

И она протянула ему обе руки, благоухание и тепло которых старый царедворец ощутил, запечатлевая на них поцелуи.

Внезапно он почувствовал, что пальцы г-жи Дюбарри вздрогнули.

— Что с вами? — спросил он, озираясь.

— Герцог… — растерянно пролепетала графиня.

— Ну же, в чем дело?

— Кто этот человек, там, возле господина де Гемене?

— Этот, в мундире прусского офицера?

— Да.

— Смуглый, черноглазый, с выразительным лицом?

— Да, да.

— Графиня, это какой-то офицер в высоком чине, присланный, вне всяких сомнений, его величеством королем прусским, дабы почтить церемонию вашего представления ко двору.

— Не смейтесь, герцог, этот человек приехал во Францию уже три или четыре года назад. Я искала его повсюду и не могла найти, я его знаю.

— Вы ошибаетесь, графиня, это граф Феникс, иностранец, он приехал то ли вчера, то ли позавчера.