Ознакомительная версия. Доступно 31 страниц из 154
Конные воины уже поравнялись с последним домом в селении, когда из-за косого забора, прямо под копыта, выкатилась стайка мальчишек. Мелькали кулаки, летела из рубашонок пыль.
— Хазарчонок! — верещал десяток голосов. — Бей хазарчонка!
Увлеченные преследованием, они выскочили на дорогу, и тут только, заприметив кугыжу словен, в испуге остановились, а потом бросились кто куда.
Оставался на месте лишь один, тот, кого гоняла вся эта ватага. Кудрявый черноголовый мальчишка лет шести, худенький и донельзя грязный, никуда не побежал, и князь, чтобы не затоптать его, поднял Соколика на дыбы.
— Лют! — позвал он, указывая на малыша. Вершники поворачивали коней, объезжая неожиданную помеху. Лют соскочил с седла, загораживая мальчишку от скакавших позади, и заорал на него по-мерянски:
— А ну-ка проваливай! Нашел мне, где играть! Мальчишка поднял на него серые, неожиданные на смуглой мордочке, глаза — один уже закрылся, заплывший полновесным синяком, — и вдруг тонко и яростно крикнул по-словенски:
— Пусть топчут! Я хазарчонок!
Голосишко сорвался и смолк. Маленький задира глотал слезы, но кулаков не разжимал.
Княжьи ехали мимо. На Люта смотрели равнодушно: этот всюду найдет, кому вытереть нос.
Остановился только боярин Радогость:
— Что тут еще?
Лют объяснил, и суровый боец, к его удивлению, наклонился с седла.
— Иди-ка сюда, сынок, — сказал он, подхватывая хазарчонка и усаживая к себе на коня. — Два ока у нас на двоих, я ли да за тобой не присмотрю…
Крикнув князю, что догонит, он пропустил ехавших и направился к мальчишкам, любопытно выглядывавшим из-за заборов.
— За что били, мелюзга? — спросил Радогость. — Ну?
— Он хазарчонок! — радостно сообщил ему парнишка побойчее. — У него отец хазарин!
Малыш так и рванулся из рук у боярина, но Радогость не пустил, и тогда он прижался к нему и затих — только злые слезы впитывались в дорогой плащ.
Лют покосился на пыльную черную головенку. Верить не хотелось.
— Какой еще хазарин? — спросил Радогость спокойно.
— Его мать хазары украли! — наперебой затрещали мальчишки. Осмелев, они один за другим перелезали через косые жерди. — Она потом от них убежала! Вот! А он родился! А отца у него нет!
Лют задохнулся от ярости. Молча схватил из-за сапога плеть и погнал завизжавшую ватагу — кого куда… Остановился с трудом. И вернулся к боярину, который как раз спрашивал малыша, в каком дворе найти его мать.
Они с Лютом нагнали дружину около полудня, когда те располагались на отдых. Между двумя боевыми конями весело бежал третий. В седле неумело сидела молодая, очень красивая женщина, одетая по-славянски. Ее ноги в разбитых лаптях все выскакивали из посеребренных стремян.
— Жена моя, — представил ее Радогость, снимая с седла. — А звать ее…
Тебя как звать-то? Воины дружно захохотали.
— Жена!
— Что веселитесь! — расправляя грудь, осадил их боярин. Единственный глаз его светился задором. — Сказал жена, значит, жена! — Он поставил свою новую суженую рядом с собой, крепко обнял. — А что? Нехороша?
С другой стороны за боярскую штанину двумя руками держался хазарчонок.
Торгейр Гудмундссон смотрел на гардского ярла, задумчиво пощипывая бороду. Думалось ему про ту вышивальщицу, которая почему-то повадилась сниться ему чуть не каждую ночь…
***
…С паршивой овцы — хоть шерсти клок.
Беличья Падь была, наверное, настолько же меньше Медвежьего Угла, насколько сама белка была меньше медведя. Всего три дома, поставленных без большого порядка и давно потемневших от времени, смотрелись с крутого берега в чистые воды речушки. Рассказывали, будто Беличью Падь основали охотники, когда-то давно забредшие в эти места и увидевшие здесь несметное количество белок, переправлявшихся с берега на берег. Добытую рухлядь охотники едва дотащили до дому. А позже вернулись к памятному месту — и поселились, на тот случай, если белки придут еще раз.
Однако нашествие не повторялось, и нынче Падь жила совсем небогато.
Чурила никогда не задерживался здесь подолгу. Большой дани здесь взять было нельзя, но зато кугыжа каждый год устраивал ему охоту.
В Беличьей Пади, как и в Медвежьем Углу, о приближении данщиков узнали заранее. Быстрые молодые охотники на выносливых верховых лосях проследили за ними издалека и вернулись незамеченными, опередив словен на несколько дней.
Когда же кременецкие показались возле селения, встречать вышла вся Падь с кугыжей во главе. Вещь небывалая — побросав дела, меряне собрались между лесом и репищами. Смотрели на подъезжавших с тревогой и страхом.
Вышата Добрынич немедля сдвинул суровые брови:
— Небось дани давать не хотят…
Чурила без лишних слов направил Соколика прямо к толпе.
Навстречу уже ковылял дряхлый седой кугыжа, настолько старый, что текучее время с некоторых пор перестало накладывать на него свои отметины.
Чурила помнил его точно таким же и три, и пять и все десять лет тому назад.
— Будь здоров, дед Патраш! — не чинясь, первым поприветствовал он старика. — Чем порадуешь, старинушка? Кугыжа, кряхтя, согнул перед ним закостенелую спину.
— И ты здравствуй, господине, батюшка князь. Соколик тоже узнал старца и ткнулся к нему в руки за привычным угощением. Но дед вдруг повалился на колени, и конь от неожиданности заплясал, вздергивая головой.
— Смилосердствуйся, батюшка, — щурясь на князя против света, жалобно задребезжал старый мерянин. — Руби мне глупую голову… только детей моих припаса на зиму не лишай… не вели казнить, нету у нас для тебя дани.
— А врешь, старый лис, — сказал, подъехав, боярин Вышата. — Не верь, князь, я его знаю, хитрого! Сам посмотрю, много ли напрятал! И где!
Бельчанская дань обыкновенно шла ему и его молодцам. Вышата, сам когда-то тянувшийся в князья, посейчас держал малую дружину, правда, не решаясь пока что проситься у Чурилы по отдельную дань и полюдье. Он был готов хоть сейчас начать шарить по мерянским сундукам, но князь остановил:
— Погоди, Добрынич. Успеется… — Он сурово глядел на униженно молчавшего старика. — А ты, дед, давай сказывай толком. Опередили меня? Кто? Булгары?
