Олимпия Клевская - Дюма Александр

— Пусто, — отозвался Ришелье. — Взгляните.

— Гардеробные.

— Никого — ни здесь ни там. Хотите заглянуть за вешалки с одеждой?

— Это ни к чему. Ноги бы торчали.

— Остается потайная лестница.

— Бесполезно: засовы на месте, лестница не отапливается; за то время, что мы вдвоем, порядочная женщина умерла бы там от холода, а следовательно, больше не представляла бы для меня опасности.

— Сильный довод.

— Итак, мы одни; побеседуем же.

— Побеседуем, — сказал герцог, подведя маркизу к ее креслу.

LIII. ПОЛИТИКА ГОСПОЖИ МАРКИЗЫ ДЕ ПРИ

Маркиза села. Герцог оперся о спинку ее кресла.

— Маркиза, моя дорогая маркиза, — вздохнул он, довольно-таки нежно сжимая ее руку, — если бы вы знали, как я сожалею, что ваш злой нрав вынудил меня тогда забрать у вас тот ключ.

— Почему?

— Да потому что, если бы вы меня любили, тем более сегодня, сейчас, после моего двухлетнего отсутствия, мы бы с вами потеряли голову друг от друга.

— Герцог, я пришла, чтобы поговорить о делах. Ну же, оставьте в покое мою руку: время не ждет.

— Как вам будет угодно, маркиза. И герцог оставил ее руку в своей.

— Итак, я вам сказала…

— … что вы в фаворе больше чем когда бы то ни было.

— Вас это удивляет?

— Ода!

— И почему же?

— Это странно при той довольно жестокой войне, какую старик Флёри, видимо, затеял против господина герцога.

— Благодарение Господу, мы в долгу не остаемся!

— Но король на его стороне; а вы же знаете, маркиза, когда короля разлучают с наставником, его величество плачет, его величество кричит.

— Да, но королева за нас, а когда короля разлучают с королевой…

— Берегитесь, маркиза. Ходят слухи, что королева стала добродетельной… излишне добродетельной… И что король все больше опасается ее, а любит все меньше.

— А, так вам это сказали!

— Мне говорили и не только это.

— Что же еще?

— Я слышал, что Людовик Пятнадцатый с некоторых пор ложится спать в отдельных покоях, чего прежде с ним не случалось.

— Это правда.

— Что ж, маркиза, в таком случае мне кажется, что ваша опора слабовата, коль скоро вы опираетесь на королеву, которая, по словам короля, отказала мужу в исполнении долга.

Тут оба собеседника расхохотались.

Потом, все еще смеясь, но глядя на герцога взглядом женщины, готовой нанести сокрушительный удар, маркиза спросила:

— Милейший герцог, а известно вам, почему король ложится спать в отдельных покоях?

— Черт возьми! Потому, что он хочет спать один.

— А знаете, почему королева отказывает королю в исполнении супружеского долга?

— Потому что ей это не нравится.

— Так вот, герцог, ничего подобного: потому, что королева беременна. При этом известии Ришелье подскочил и у него вырвалось восклицание, показавшее маркизе, до какой степени интересную новость она ему сообщила.

— А-а. Прекрасно, — пробормотал он, немного помолчав.

— Согласитесь, герцог, — продолжала г-жа де При, — что появление дофина — наша удача; королева, став матерью семейства, сразу и в полной мере обретет вес, присущий ее рангу. А характер у нее уже основательный, она правильно мыслит, она честолюбива, или, вернее, ей внушают честолюбие.

— И кто же его внушает, маркиза?

— Ну вот, теперь он изображает незнайку. Что же, Вена находится так далеко от герцогства Бар и от Лотарингии, чтобы можно было не ведать, до какой степени Станислав жаждет влиять на наши дела?

— Маркиза, я вас понимаю и думаю, что вы, быть может, правы.

— Не так ли?.. Вот почему я сразу подумала о вас и о том, чтобы вовлечь вас в круг наших друзей.

— Маркиза, надеюсь, что я уже там.

— Да, но я говорю о дружбе иного рода… о друзьях в политике.

— Я стану одним из них?

— О! Это будет зависеть только от вас.

— Давайте обсудим план действий.

Господин де Ришелье бросил многозначительный взгляд на альков.

— Что вы там высматриваете, герцог? — спросила маркиза. — Сожалеете о прерванном сне?

— Я, маркиза?

— Ну да, вы поглядываете на свою постель.

— Вовсе нет. А вы, маркиза, вы совершенно уверены, что не озябли?

— Да я вся горю. Ришелье горестно вздохнул. Маркиза расхохоталась.

— Ну же, — сказала она, — будем серьезны, если это возможно. Вы ведь посол, а я — чрезвычайный и полномочный посланник.

— Тогда вернемся к вашему плану.

— Мой план — вот он. Совершенно очевидно, что господин де Фрежюс хочет все прибрать к рукам.

— Даже кардинальскую шляпу, по всей видимости.

— И выгнать господина герцога?

— И выгнать господина герцога.

— Ему для этого требуется поддержка с двух разных сторон. С одной стороны он ею заручился — со стороны короля; теперь ему нужен еще кто-то, кто бы управлял королем. Не находите ли вы наиболее нравственным, чтобы такое влияние на короля оказывала королева, на мужа — жена?

— Это и в самом деле в высшей степени нравственно, маркиза.

— Будем же поддерживать нравственность всеми возможными средствами.

— Ну-ну! Я бы вам рекомендовал для этого безнравственные средства.

— Э, милый герцог! Король благоразумен, как девушка.

— Согласен с вами, маркиза. Но свет видывал девушек, которые переставали быть благоразумными. Мы даже наблюдаем подобное постоянно — это самое обычное дело.

— Королева поддержит его, мы же придадим побольше уверенности королеве.

— Нет ничего легче. Речь идет лишь о…

— … о том, чтобы окружить его величество добрыми примерами, вместо того чтобы предоставить ему наблюдать грехи всех сортов; вам ведь небезызвестно, милейший герцог, что надумал этот отвратительный старый священник, желая просветить короля ввиду приближения его свадьбы.

— Нет, я ничего не знаю, маркиза, и вы бесконечно меня обяжете, рассказав мне об этом, если только это дело не из числа тех, которые можно рассказывать лишь служителям Церкви. Впрочем, в ваших устах все это сильно выиграет.

— Э, герцог, вы сейчас сами увидите…

— Вы меня прямо в дрожь вгоняете.

— Флёри вступил в сговор с Башелье, камердинером. Они заказали знаменитому художнику изобразить в двенадцати картинах всю как есть историю бракосочетания одного из патриархов.

— Ах, вот оно что! Знаете, это ловко придумано.

— Поразительная живопись, герцог!

— Вы видели эти картины, маркиза?

— Ну, сквозь мою вуаль… так, мельком… Дошло до того, что бедный малютка-принц, лет пять-шесть тому назад горько плакавший, когда ему угрожали в виде наказания уложить его в постель к инфанте…

— Дошло до того, что бедный малютка-принц ныне стал отцом семейства… Э, маркиза, из чего вы исходите, позволяя себе укорять господина де Флёри за эти картины? Без этих живописных творений у нас еще не было бы сейчас предполагаемого наследника престола. Что ж! Этот достойный пастырь следует заветам Церкви, оберегая интересы монархии.

— Ну, а я заявляю, что нахожу это чудовищным.

— Черт побери! Должен вам сказать, что на его месте я бы действовал точно так же… впрочем, нет, нет, я приставил бы к королю наставника, чтобы тот давал ему сладостные уроки, и для этой задачи избрал бы вас.

— Вот, опять вы болтаете вздор, вместо того чтобы говорить серьезно. А между тем, мой дорогой герцог, положение стоит того, чтобы взять на себя этот труд.

— Да, маркиза, да, я понял ваш замысел: двор молодого короля вы хотите превратить в подобие двора покойного короля-старца; таким образом Людовик Пятнадцатый будет исполнять роль Людовика Четырнадцатого, королева станет госпожой де Ментенон, господину герцогу придется сыграть Летелье, а вы изобразите отца Лашеза, не так ли?

— Почти так, лишь бы без его старческих немощей.

— Э-э, маркиза, вам нужно было очень поверить в мое полное перерождение, чтобы явиться ко мне с подобными предложениями.

— Да, я на это рассчитываю, потому что вы и в самом деле изменились. Я рассчитываю на это, ибо вы были слишком легкомысленным, чтобы не стать серьезным, слишком достойны порицания, чтобы не стать сдержанным.