Первый выстрел - Тушкан Георгий Павлович

Севастополь — этот Кронштадт Юга — костью сидел в глотке крымской контрреволюции, приводил в бешенство ее главарей. «Совет народных представителей», татарская «Директория», «штаб крымских войск» объединились, сговорились с украинской Радой и решили сообща расправиться с революционным оплотом Юга. Они повели наступление на город, отряды эскадронцев и офицерских частей появились на подступах к нему, окружали, чтобы отрезать с суши от Крыма.

Ночью одиннадцатого января город проснулся от рева корабельных и заводских гудков и сирен. «Революционный Севастополь в опасности! Все на защиту революции!» — бросил клич ревком. Тут же сформированные отряды матросов и рабочих уходили на фронт. Шесть тысяч бойцов революции разгромили врага наголову и, преследуя его, заняли осиное гнездо курултаевцев — Бахчисарай, пошли на Симферополь.

В Симферополе началось вооруженное восстание, возглавленное большевиками.

Через два дня Симферопольский ревком в своем воззвании сообщил:

«Симферополь — центр Таврической губернии — присоединился к рабоче-крестьянской власти Великой Российской Советской Республики».

Однажды на дачу неожиданно пришел Гриша-матрос, похудевший, злой. Сразу после феодосийского восстания он вернулся на миноносце в Севастополь и участвовал в боях. И вот только сейчас появился в Судаке.

Раньше всего он расспросил Ганну о товарище Семене: как он, пошел ли на поправку? Чувствовалось, что он сердит на Ганну за что-то, не говорит с ней так ласково-шутливо и добродушно, как прежде.

И Ганна смущалась, слишком усердно угощала его и все приговаривала:

— Кушайте, будьте ласковы, Григорий Микитович, угощайтесь…

«Что это она его Григорием Микитовичем стала называть?» — недоумевал Юра.

Подкрепившись и выпив два стакана вина, Гриша стал рассказывать о боях под Севастополем. Юра слушал и представлял себе белое каменистое шоссе между горами, поросшими лесом. Едут кавалеристы — курултаевцы, русские офицеры и татары, маршируют их пешие колонны, пылят пушки.

А матросы поймали вражеских разведчиков, всё у них выведали и сидят в засаде с обеих сторон дороги, ждут. А те едут мимо — не знают. Тогда командир матросов ка-ак скомандует! Пулеметный треск, визг пуль. Ржанье коней. Убитые падают! Не убитые бегут! Бросают оружие. Все устлано оружием. Его собирают в подводы.

Гриша сказал, что немного оружия он выпросил для Судака. Хоть тут и нет контрреволюционных войск, но на всякий случай отряд Красной гвардии сформировать можно. Подходящий народ есть. Вез он тридцать винтовок, пять цинков с патронами, ящик гранат. До Алушты добрался катером. А дальше решил податься берегам, через Капсихор на Айсавскую долину. Погрузил всё на две подводы, поехал. Ну верст через двадцать, как стемнело, на них напали. Нападавших человек пятнадцать, а их двое.

Подводчики сразу сбежали. Гриша с товарищем в канаву бросились, отстреливались, но куда там! Пришлось тикать, чуть живые выбрались. И оружие пропало… Гриша был очень расстроен и раздосадован. Зол на себя. Ведь знал же он, что тут, под Алуштой, в этом осином гнезде, откуда родом Сейдамет, большой отряд курултаевцев разбили, ну и остались недобитые. Эх, надо было пулемет выпросить и быть начеку… Дать по ним пару очередей, и все… А теперь оружие пропало… Кругом дошибают врагов, а ему самому по шее наклали.

— Да-а-а, — закончил он. — Уж если незадача, так во всем незадача… А вас, Ганна Никифоровна, слух идет, поздравить можно? Значит, не угодил я вам? Жалко. А я серьезные мысли имел…

6

Двадцать второго февраля во время большой перемены ученики, гулявшие по Двору, увидели подъехавший к гимназии открытый автомобиль. Запыленная длинная черная машина тарахтела и дымила. Рядом с шофером сидел матрос в бушлате и бескозырке набекрень. Он держал на колене дисковый ручной пулемет, грудь его перекрещивали пулеметные ленты. На заднем сиденье разместились трое: солдат с винтовкой, на штыке которой развевалась красная ленточка, второй матрос с маузером в желтой деревянной кобуре и гранатами на поясе, и штатский в очках и мягкой шляпе с красным знаменем в руках. У всех на левом рукаве алела красная повязка.

Возле гимназии автомобиль остановился. Штатский встал, поднял знамя и крикнул:

— Товарищи! Мы из Севастополя! Да здравствует Советский Крым!

Это было так неожиданно, что гимназисты сразу не ответили. И только когда автомобиль уже укатил в сторону берега, к немецкой колонии, Коля, Сережа, Юра и другие вразброд крикнули «Ура!» и побежали в классы сообщить необыкновенную новость.

Директор поспешил в управу. Мальчики и девочки облепили окна. О занятиях, конечно, никто не думал — ни учителя, ни ученики.

Скоро директор вернулся. Все ученики собрались в зале. Директор, волнуясь, сообщил, что в Крыму повсеместно установлена советская власть. Крым теперь называется «Советская Республика Тавриды». Курултай в Бахчисарае распущен. Симферопольский Совет народных представителей тоже, но перемена власти не касается учебных заведений — они вне политики. Поэтому он просит учащихся спокойно учиться, не вмешиваться в политические распри взрослых, держаться нейтрально. Если у кого-нибудь есть оружие военного образца, оно должно быть сдано в ревком. Таков приказ. Занятия будут продолжаться по прежней программе.

— А закон божий? — поинтересовался Сергей.

— Мне задают вопрос, будет ли преподаваться закон божий, — продолжал директор. — Мы уже обсудили этот вопрос. Церковь, как вы знаете, в соответствии с декретом Совета Народных Комиссаров отделена от государства и от школы. Предмет закона божия теперь необязателен. Но провозглашенная свобода совести позволяет мне разрешить уроки закона божия для тех, кто захочет изучать его. Никто никого не неволит.

— Значит, пастор тоже будет преподавать? — спросил Франц Гут.

— А для мусульман? А для евреев?.. — послышалось сзади.

— Все будет, когда мы подыщем учителей для этого, а сейчас идите домой.

Последних слов все ждали с особым нетерпением. Юра с друзьями сейчас же побежал в город, к магазину Триандофило. Магазин был закрыт, на окна спущены жалюзи, а над ними уже свисали красные флаги. Красный флаг развевался и над городской управой, на дверях которой был прибит гвоздиками лист бумаги с надписью «Судакский ревком».

Слово «ревком» звучало грозно и притягательно. Мальчики нерешительно вошли. В комнате было многолюдно и накурено. Знакомый уже Юре матрос с маяка на мысе Меганом, брат Трофима Денисовича, стоял, наклонившись над столом, что-то рисовал толстым карандашом на большом листе чертежной бумаги. На ремне через его плечо висел наган в флотской черной кобуре. Хлопцы прочитали: объявлялся добровольный набор сознательных пролетариев в Красную гвардию для защиты Советского Крыма от контрреволюции.

Юра вспомнил Екатеринослав и, волнуясь, спросил:

— А винтовки записавшимся выдадите?

— Добровольцы получат винтовки в Феодосии, — ответил председатель, не поднимая головы от листа.

— Погляди, с кем говоришь! — улыбнувшись, сказал другой матрос из дальнего угла.

Приняв улыбку за насмешку, Юра сразу зачислил этого широколицего в свои враги.

Сережин дядя поднял голову. Увидев мальчишек, он прикрикнул:

— Киш отсюда! И Сережка, племяш, туда же… Ваше дело учиться. Ясно? Порядками в училищах мы займемся позже. — И, обращаясь к кому-то в стороне, добавил: — Надо Никандру Ильичу поручить, пусть-ка займется этим делом.

Разочарованные, шли мальчики из ревкома. Сразу пропало приподнятое радостное настроение. До каких пор их будут считать детьми! Раз революция, так революция для всех!

— Скучная революция в Судаке, — сказал Юра своим товарищам, когда они шли из ревкома. — Вот в Екатеринославе была красивая революция! Оркестры, знамена, митинги, «ура» кричали так, что охрипли. Городовых и жандармов разоружили, плевали в них… А здесь что? Флагов нет, манифестаций нет, музыки нет… Даже самого маленького восстания нет…