Хождение за два-три моря - Пелишенко Святослав

Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 54

— Вы что делаете?!

— Хочешь выпить? — напрямик спросил Данилыч,

— Не в том дело… В него, гада, и воду можно заливать, мы всегда так делаем… Вам что, не жалко?! Нам было жалко.

— Даня, — спросил Сергей, а если в тебя влить два литра спирту, ты правильный курс укажешь?

— Да ты ше! Я буду падать точно на север.

Когда мы окончили свое черное дело, уже смеркалось. Кажется, капитан ждал именно темноты. Не придумывая никаких новых работ, он собрал команду в каюте, зачем-то закрыл люк, зажег лампу. Это походило на сходку заговорщиков.

— Вот что, господа… Выхода не дали. У них яхта потерялась.

— А нам какое дело?.. Как потерялась?..

— Дай-ка папиросу, Слава, — неожиданно попросил некурящий капитан. Он неумело затянулся и вдруг закричал:

— Ему что! Пижон! Покривляется, ему все простят и дальше пустят!..

— Извините, Анатолий Данилович, — робко сказал в наступившей тишине Сергей. — Можно я люк открою? Духота невыносимая.

— Им что! Стали где-нибудь и водку пьют! А выпускающий на всех одесситов бочку катит?!

— Знаешь, батя, давай по порядку, — попросил Даня.

Постепенно выяснилось следующее. Потерялся одесский катамаран «Мечта»; по словам Данилыча, «терялся» он каждый год. Вольнолюбивый катамаран обладал интересной особенностью: при виде какой-нибудь уютной бухточки тут же забывал о контрольном сроке. Пограничная строгость «Мечте» нипочем: капитан ее, в миру не то конферансье, не то массовик-затейник, по отзывам рыбаков — «веселый, в фуражке с крабом», по определению Данилыча — пижон, — приноровился давать на заставах шефские концерты. Последние избавляли от законного возмездия его самого, но, естественно, не других: не нас. «Но это же чепуха какая-то получается?» — «Чепуха», — согласился Данилыч. А главное, идет эта самая «Мечта» вроде бы по нашему маршруту, на Волгу… Не точно, но вроде бы…

Некоторое время мы молчали. В желтом свете лампы на лбах экипажа блестели крупные капли пота. Жара в каюте и вправду была невыносимая.

— Во гады… — пробормотал Даня, и тут весьма своевременно прозвучал спокойный, трезвый голос Саши:

— Не совсем понимаю… Чего мы разволновались все?

— Как почему?! Пижон этот впереди… нам же покою не будет, вот оно!

— Следовательно, нужно их обогнать, — спокойна сказал Саша. — В конце концов, дело обстоит просто: как только найдется катамаран этот — отпустят и нас. А когда опять станет, мы его обойдем.

— Логично, — согласился Сергей. — Знать бы только, как они выглядят. А то еще не тех обгоним.

— Ну, это проще простого. Всегда пижоны под рыжим стакселем ходят, — Данилыч уже немного успокоился. — Перегоним. Должны на Волге первыми быть, вот оно!..

На том и порешили. Тревога — не совсем, кстати, понятная, — которую вызвало появление соперника, быстро улеглась. А зря.

Зря.

Я, помню, даже порадовался. В документах похода, в графе «цели и задачи», значится «выполнение спортивных нормативов, а также посещение мест боевой и трудовой славы». Таков общий знаменатель наших устремлений; личные мотивы стройность формулировки досадно нарушают. Вернее, нарушали.

Вот они сидят передо мной в каюте, члены экипажа парусно-моторной яхты «Юрий Гагарин». Наверное, каждый ждет чего-то своего от путешествия. С Даней, допустим, ясно — спортсмен, «мастер по парусам». Сергей натура легкая, нервная, навигационная; для него на первом месте поиск свежих ощущений. Саша загадочен, я… ну что ж, пока будем считать, что моя цель — в ходе путешествия перенять педагогический опыт у Данилыча. Сам же капитан свою сокровенную идею сформулировал совсем просто — должны на Волге первыми быть, вот оно! — и мы, все разные, вдруг все вместе почувствовали обиду при мысли, что «Юрия Гагарина» опередит чья-то «Мечта».

Появление неожиданного соперника сплотило команду; я понял, что окончился один из очень важных этапов путешествия.

Другое дело — знакомство с яхтой и морем. Этот этап продолжался.

Глава без номера

Старик и мальчик молча разглядывали друг друга. Кожа на руках старика была полупрозрачной, как потемневшая от времени калька, и даже на вид такой сухой, что у мальчика зачесались десны. Еще мальчику запомнился запах мазута и соли, всегда, как он позже убедился, сопровождавший старика. Этот тяжелый и привлекательный запах рождался сразу за проходной судоремонтного завода Марти. Что именно пахнет, определить не удавалось. Сладостная вонь возникала в атмосфере сама, как некая гармония сфер, а затем конденсировалась в одежде и брезенте, которым накрывают лодку.

А старик во время первой встречи с мальчиком думал о том, что все-таки это обуза, да и Барту, моторист лодки, в няньки не годится, с его-то языком. «Приобщить ребенка к морю» — это была чисто женская идея. Старик не стал возражать. За свою долгую жизнь он был женат трижды.

Женщины тверды в достижении того, что кажется им добрым, хотя часто не имеют никакого понятия о том, чего добиваются.

И вот ведь какая странность: довольно часто женщины попадают в точку. Мальчик родился через десять лет после войны, а старик был настолько стар, что в последней войне уже не участвовал.

Старик веровал в единого Бога, хотя и не слишком истово. В церковь он не ходил. Мальчик, как и любой мальчишка, был ближе всего к стихийному язычеству и лет до десяти искренне считал себя атеистом.

И старик, и мальчик очень любили книги и кино. Кроме того, они оба любили жизнь и оба имели право жить в свое удовольствие, потому что стояли на краях пути — каждый на своем.

Женщины не ошиблись.

Довольно скоро мальчик стал называть старика Дедой. Это было имя собственное: в родстве, даже отдаленном, они не состояли. Их сблизили рыбалка, море и маленькая фелюга под названием «Форель».

Вставать приходилось в шесть, если шли на бычка, и в половине пятого, если подходила Белая. Пока не исчезла куда-то скумбрия, поднимались и раньше; в этих случаях мальчик ночевал у Деды. Но качалка — скумбрия крупная, матерая — в последний раз подошла к Одессе в мае шестьдесят первого, чирус появлялся все реже, а ставрида хоть и относилась к благородной Белой рыбе, однако столь ранних подъемов все же не стоила. Старик вообще презирал ставриду, вспоминая, как ловил ее на обычную удочку возле Хаоса, по ведру за час, а самодуры специально вязал с крупными крючками, чтобы «всякая ферина» не цеплялась. Мальчику очень нравились рассказы Деды о прошлом. У мальчика был один замечательный, хищно изогнутый ножик специально для метания. Когда бросаешь этот ножик в старую акацию во дворе, он иногда с дребезжанием отскакивает; но иногда раздается правильный сухой щелчок — и лезвие застывает, глубоко вонзившись в кору… Пока рукоятка ножа еще подрагивала, мальчику сводило скулы какое-то непонятное счастье; и похожее ощущение возникало, когда Деда вспоминал давнее обилие рыбы, ловлю кефали, ныне сгинувшей, или с точностью до сантиметра показывал длину пеламиды, оборвавшей его самодур осенью тридцать восьмого года.

Деда жил в переулке возле бульвара. Перед восходом на бульваре бывало тихо и безлюдно. Листья платанов расслабленно шуршали, и мальчик думал о том, что днем, пожалуй, может и посвежеть. Стая сухогрузов в заливе строилась носами к северо-востоку, и это предвещало «широкий». Вода при таком ветре обычно теплая, желтоватая, для рыбалки это гораздо лучше, чем кристальная прозрачность, которую создает юго-западный «молдаван». На ходу мальчик трогал спинки бульварных скамеек; спинки были сухими, роса не выпала, значит, и «молдавана» не будет. Проходя мимо подворотен, мальчик слышал, как его шаги повторяет гулкое утреннее эхо; кажется, это ничего не предвещало, просто было интересно.

Двор Деды накрывали каштаны. Мальчик осторожно покашливал; в окне старика раздавался ответный кашель и вспыхивал свет. Теперь следовало ждать. Двор заполняла глухая тишина — как под подушкой. Тишина ползла из открытых окон. Вокруг спало очень много людей, но их дыхания не было слышно.

Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 54