Повседневная жизнь российских подводников - Черкашин Николай Андреевич

“ Почему вы, командир, бежали в противоположную от пожара сторону - в корму?” В вопросе ясно слышалось -“почему вы струсили?” Отвечаю: люк в носовой отсек без посторонней помощи изнутри открыть невозможно. А кормовой - аварийный - я открыл бы сам. Попасть в лодку можно было только через него… Проверили мое заявление на одной из лодок - все точно.

Бегеба защищал на суде свою честь и честь погибшего экипажа. Он не был юристом, но он был высококлассным профессионалом-подводником. И случилось чудо: подведомственная министру обороны военная Фемида вынесла назначенному свыше преступнику оправдательный приговор! Назову имя этого бесстрашного и честного служителя Закона: генерал-майор юстиции Федор Титов. Приговор, впрочем, опротестовали, и направили в Верховный Суд. Но и военная коллегия Верховного Суда не смогла ни в чем обвинить командира погибшей лодки и отклонила протест прокурора. Поспешно отобранный партбилет Бегебе вернули.Но флотская карьера его была сломана. Говорят, на британском флоте в аттестации офицеров есть графа “везучий-невезучий”. Возможно, кто-то и из наших кадровиков посчитал 35-летнего кавторанга “невезучим” и удалил его подальше от кораблей - в бакинское высшее военно-морское училище. Преподавал он там тактику до самых последних дней своей военной службы. Там же в Баку и жену схоронил. А когда начался разгул антирусского шовинизма, вернулся в Полярный к дочери. Бросил в столице солнечного Азербайджана квартиру, мебель, все вещи. Взял с собой лишь ордена, кортик да пачку старых фотографий.

Мы сидим с Анатолием Степановичем среди книг и оленьих рогов в тесной комнатке блочного дома, пьем чай с вареньем из морошки. Жестокое это дело расспрашивать моряка о гибели его корабля… Но Бегеба белорус, мужик крепкий, чего в своей жизни только не испытал…

- Ваша версия взрыва торпед?

Когда я прибыл из отпуска на корабль, мой минер доложил мне: “Товарищ командир, мы приняли не боезапас, а мусор!”. Стал разбираться в чем дело. Оказывается все лучшее погрузили на лодки, которые ушли в Атлантику под Кубу. А нам - второму эшелону - сбросили просроченное торпедное старье, все что наскребли в арсеналах. Хотя мы стояли в боевом дежурстве. Обычно стеллажные торпеды на лодках содержатся на лодках с половинным давлением в баллонах. А нам приказали довести его до полного - до двухсот атмосфер. Я отказался это сделать. Но флагманский минер настаивал, ссылаясь на напряженную обстановку в мире. Мол того и гляди - война. “Хорошо. Приказание исполню только под запись командира бригады в вахтенном журнале.” Комбриг и записал: ”иметь давление 200 атмосфер”. Вопрос этот потом на суде обошли. К чести комбрига скажу - он свою запись подтвердил, несмотря на то, что вахтенный журнал так и не смогли обнаружить.

Так вот, на мой взгляд, все дело в этом полном давлении в воздушных резервуарах стеллажных торпед. Скорее всего выбило донышко старого баллона. Я же слышал хлопок перед пожаром! Воздушная струя взрезала обшивку торпеды. Тело ее было в смазке. Под стеллажами хранились банки с “кислородными консервами” - пластинами регенерации. Масло в кислороде воспламеняется само по себе. Старшина команды торпедистов мичман Семенов успел только доложить о пожаре и задохнулся в дыму. Это почти как на “Комсомольце”… Потом взрыв. Сдетонировали все двенадцать торпед… Только после этого случая запретили хранить банки с “регенерацией” в торпедных отсеках. А все эти слухи, про то, что в носу шли огневые работы, паяли вмятину на зарядном отделении - полная чушь. Это я вам как командир утверждаю!

Про девочку, которую осколком ранило, слышали? Так вот мы теперь с ней в одних президиумах сидим: я как ветеран, она как председатель союза инвалидов Полярного. Вот судьба…

Ту самую блондинку, которую я так и не пригласил на танец, я легко отыскал по адресу, сообщенному Бегебой. Ирина Николаевна Хабарова жила на вершине одной из застроенных городских сопок. Дверь мне открыла энергичная напористая и все еще миловидная женщина. В сопровождении собаки и двух кошек, она,прихрамывая, провела меня в комнаты… Достала старые фотографии.

- Вот дом, в котором мы тогда жили. Деревянная одноэтажная постройка, каких много было в Полярном. Я училась в третьем классе, и в тот день мама позволила мне поспать подольше - уроки перенесли во вторую смену. Трехпудовый осколок баллона легко проломил крышу и упал на мою кровать. Спасло меня то, что весь удар пришелся на железную поперечину кровати. Меня задело лишь краем. Я даже сознание не потеряла, хотя был перебит тазобедренный сустав и повреждены внутренние органы. Мама крикнула -“Война!”, схватила меня и сестренку и кинулась в бомбоубежище. Потом увидела кровь… Побежала за машиной. Легла на дорогу - остановила самосвал. В госпиталь меня привезли раньше раненых матросов. Сделали все необходимые перевязки и на катере отправили меня в Североморск, а оттуда самолетом в Москву. Почти год провела в Русаковской больнице в Сокольниках. Врачи там хорошие… Но от хромоты избавить меня не смогли… Вернулась домой. Закончила школу. Пошла работать санитаркой в морской госпиталь.

Тут в комнату вбежал маленький мальчик, а его отловила молодая красивая женщина - дочь Ирины Николаевны - Оля… И понял я, что прихрамывающую блондинку кто-то решился однажды проводить из ресторана. Решился связать с ней судьбу, жениться на ней. Мужем Ирины стал статный моряк-главстаршина. Прожили они несколько лет. Потом развелись. И она, увечная, с ребенком на руках, сумела найти нового мужа, не хуже прежнего. Это даже не судьба, это - характер.

Живет Хабарова, не жалуется, внука растит, за полярнинских инвалидов хлопочет. Пособие от министерства обороны получает за искалеченную ногу - аж целых 83 рубля 26 копеек.

- Ну, а с Анатолием Степановичем, и в самом деле на разных мероприятиях встречаемся. Никакой обиды на него не держу. Он с тем взрывом и сам настрадался.

Такая вот история… Кого винить в той давней трагедии? Шла “холодная война”… И высшая степень боеготовности оплачивалось порой кровью. Через несколько месяцев после взрыва в Полярном, едва не грянул ядерный взрыв в Карибском море, где столкнулись лоб в лоб геополитические интересы двух сверхдержав и куда от забрызганных кровью полярнинских причалов ушли четыре подводные лодки. Такие же, как “Буки- 37”. “Живыми не ждали!” - скажут потом их командирам большие начальники, следившие за большой охотой американского флота на “Красные Октябри”. Но эта другая история…

Нынешний День подводника отмечался в Полярном широко и красиво. Ветераны выходили в море, опускали на воду венки… Мы сидели с Бегебой за одним накрытом столом. Золото погон его парадной тужурки оттенялось серебром густых еще волос. Рослый, крепкий морячина, он никак не тянул на свои семьдесят… Потом он вдруг куда-то исчез.

- А где Анатолий Степанович?

- К своим пошел…

Я нагнал Бегебу у гарнизонного кладбища. Там почти вровень с сугробами высился серый бетонный обелиск. “Морякам-подводникам, павшим при исполнении воинского долга 11 января 1962 года…” Я уже знал, что во все праздники капитан 1 ранга Бегеба приходит к своим морякам. Тяжелая эта участь быть живым командиром погибшего экипажа. Бегеба снял раззолоченную фуражку.

- Подождите, ребята… Я к вам вернусь.

Рукавом тужурки обметал он снег с выбитых на граните литер: Симонян, Семенов…

СМЕРТНАЯ ПОБУДКА

И живых, и мертвых, как всегда, объявили «аварийщиками», не разбирая кто трус, кто разгильдяй, а кто герой. Лишь спустя четверть века удалось узнать имена мучеников долга…

Представляю себе их последний ужин. Точнее последний «вечерний чай», который, согласно расписанию походной жизни, устраивают на всех военных кораблях в 21-00. Второй - жилой - отсек. Битком набитая кают-компания (на гвардейской атомной подводной лодке К-56 в море вышли два экипажа): шутки, подначки, веселые флотские байки под перезвон чайных ложечек в стаканах и гуденье батарейных вентиляторов. И они пили этот добротно заваренный флотский чаек, радуясь удачному дню.