Лоцман - Купер Джеймс Фенимор

- Такая свита, несомненно, могла бы доставить удовольствие не только вам, но и тем, кто будет вас встречать, - скромно сказал Гриффит. - Но может ли это иметь большое значение для великих идей нашей борьбы? И стоит ли этот подвиг, даже если он увенчается успехом, тех опасностей, которым вы подвергаетесь?

Лоцман судорожно сжал руку Гриффита и ответил ему голосом, исполненным еще более мрачного спокойствия:

- Это благородное дело, молодой человек, и, если оно сопряжено с опасностью, наградой ему будет слава! Я служу республике и называю американцев братьями только потому, что вы сражаетесь за права человека. Будь ваше дело менее священно, я не пролил бы за него ни капли английской крови, но сейчас оно освещает любой подвиг, совершенный во имя него, и имена тех, кто за него борется, будут принадлежать потомству. Разве не заслуга доказать этим надменным островитянам, что рука свободы может вырвать их из самого лона этой империи продажности и угнетения?

- Тогда позвольте мне отправиться на поиски нужных нам сведений. Вас там видели, и это может привлечь…

- Вы меня мало знаете, - прервал его лоцман. - Это предприятие задумал я. Если оно удастся, я хочу, чтобы слава досталась мне, поэтому и риск должен лечь на меня. Если мой замысел не удастся, о нем забудут, как о десятках других, которые, будь в моем распоряжении сила, способная меня поддержать, заставили бы оцепенеть от страха все это королевство, начиная от дозорных на его высоких мысах и кончая часовыми на башнях Виндзорского замка. Но я не рожден в знатной семье, где на протяжении двадцати поколений умерщвлялась душа и портилась кровь, поэтому мне не доверяют жалкие выродки, командующие французским флотом.

- Говорят, в Америке теперь строят из нашего отечественного дуба двухпалубные корабли, - сказал Гриффит. - Стоит вам лишь прибыть туда, и вы тотчас получите почетное назначение.

- Да, республика не может сомневаться в человеке, который высоко держал ее знамя в самых кровопролитных боях! Я поеду туда, Гриффит, но путь мой лежит по этой тропе. Моим притворным друзьям не раз удавалось связывать мне руки, но врагам - никогда! Не удастся им это и сейчас. Через десять часов я буду знать все, что мне нужно, а вам я вверяю заботу о нашем отряде до моего возвращения. Будьте бдительны и осторожны.

- А если вы не явитесь в назначенный час, - воскликнул Гриффит, увидев, что лоцман уходит, - где мне искать вас? Каким образом я могу вам помочь?

- Не ищите меня, а возвращайтесь на свое судно. Я провел свою юность на этом берегу, хорошо знаю местность и в случае необходимости сумею, переодевшись, так же легко покинуть остров, как и появился на нем. Забудьте обо мне и думайте только о своем прямом деле.

Лоцман сделал Гриффиту прощальный знак и исчез. Несколько минут молодой человек оставался на месте, размышляя об удивительно одаренном и неутомимом человеке, с которым его неожиданно свела судьба и с участью которого, в силу непредвиденных обстоятельств, было так тесно связано его собственное будущее. Оторвавшись наконец от этих мыслей, навеянных недавними событиями, он направился внутрь развалин и, тщательно осмотрев полуразрушенное здание, убедился, что в нем сохранилось немало тайников, где могли укрыться солдаты до возвращения лоцмана. А тогда им предстоит либо попытаться захватить намеченных любителей охоты, либо, пользуясь темнотой, возвратиться на «Ариэль». Наступила глухая ночная пора, которую моряки называют утренней вахтой, и Гриффит тихонько пробрался на опушку маленького леса, чтобы послушать, не доносятся ли звуки погони. Дойдя до такого места, откуда он мог смутно различать даже далекие предметы, молодой человек остановился и постарался внимательно ознакомиться с окружающей обстановкой.

Шторм заметно стих, но мощный поток морского воздуха свистел и шумел в голых ветвях дубов, усиливая мрачность ночной картины. В полумиле, на фоне полосы света, постепенно разгоравшейся над морем, гордо вырисовывались стены аббатства Святой Руфи. Когда молодой моряк поворачивался в сторону берега, ему казалось, что он видит белые шапки пены на излюбленной им и теперь взбудораженной стихии. Порывы ветра доносили до его слуха смутный рев прибоя, тяжко обрушивавшегося на берег или с бешеной силой кидавшегося на незыблемый рубеж из скал. В такое время и в таком месте молодому моряку естественно было поразмыслить о превратности счастья и его опасной профессии. Прошло всего лишь несколько часов, как он, прилагая все свое умение и всю энергию, управлял огромным кораблем, на котором теперь в открытом море, далеко от берега, где он сейчас хладнокровно ждал опасности, так безмятежно спали его друзья. Воспоминания о доме, об Америке, о его юношеской неослабной любви, о красоте любимой девушки толпились в его мозгу в диком и лихорадочном смятении, все же радуя пылкое воображение молодого человека, и он медленно направился в сторону аббатства, как вдруг его слуха коснулся звук шагов. Несомненно, это был размеренный шаг солдат. Отряд приближался, и Гриффит, мгновенно отогнав грезы, через несколько секунд увидел людей, маршировавших в полном боевом порядке к опушке леса, откуда он только что вышел. Быстро отступив в тень деревьев, он наблюдал за движением отряда и убедился, что эти люди тоже ищут укрытия. Тогда он решил их окликнуть.

- Кто идет? По какому делу? - крикнул он.

- Трус, который прячется в нору, как заяц, или прыгает от дыры к дыре, как портовая крыса, - угрюмо ответил Мануэль. - Я хожу мимо неприятеля на расстоянии меньше ружейного выстрела и не смею выстрелить даже по их аванпостам, потому что дула наши закупорены тем всеобщим гасителем пороха, который называется осторожностью. Не желаю вам, мистер Гриффит, когда-либо испытать такое искушение, какое только что испытал я: мне так хотелось пальнуть дробью по этой собачьей конуре, хотя бы для того, чтобы разбить окна и впустить ночной воздух к этому пьянице, что сейчас дрыхнет под парами доброго южного нектара. Послушайте, мистер Гриффит, одно слово на ухо!

Между офицерами состоялся короткий разговор, но, по-видимому, они не пришли к всеобщему решению, ибо, подойдя к солдатам, Мануэль все еще продолжал излагать свои планы и убеждать Гриффита.

- Я мог бы взять старую тюрьму, даже не разбудив тех, кто там храпит. И подумайте, сэр, сколько мы добыли бы в тамошних погребах самого подкрепляющего напитка, какой когда-либо смачивал глотку джентльмена!..

- Глупости все это, глупости! - нетерпеливо прервал его Гриффит. - Мы не воры, которые шарят по курятникам, и не дегустаторы вин, поэтому не станем опустошать погреба английских дворян, капитан Мануэль. Мы честные люди, занятые священным делом освобождения нашей страны. Ведите ваш отряд в развалины, пусть люди отдохнут. На рассвете, возможно, для них найдется работа.

- Да будет проклят тот час, когда я расстался с армией и поставил солдата под начало целой банды смоленых курток! - пробормотал Мануэль, направляясь выполнять приказ, отданный ему таким властным голосом, что он не посмел ослушаться. - Упустить такой прекрасный случай внезапного нападения и пополнения запасов! Но, клянусь правами человека, уж лагерь-то я устрою по всем правилам!.. Эй, сержант, назначь трех человек и капрала в пикет и поставь их на опушке леса. А перед нашими укреплениями поставь часового, и вообще постараемся поддержать некое подобие дисциплины.

Гриффит выслушал это приказание весьма неодобрительно, но, не ожидая возвращения лоцмана раньше новой ночи, которая скрыла бы дефекты их маскировки, он сдержал искушение и не вмешался. Итак, Мануэль мог наслаждаться тем, как по его желанию в полном боевом порядке размещался маленький отряд, а затем он сам с Гриффитом и солдатами занял одно из сводчатых помещений, открытые и сорванные двери которых как бы приглашали внутрь. Солдаты расположились на отдых, а оба офицера решили бодрствовать и коротали время то за разговорами, то уносясь мыслями в самые различные области, куда только могла увлечь фантазия людей, столь различных по характеру.