Запас прочности - Соболев Леонид Сергеевич
Задувала «моряна» — южный ветер, несущий в город тепло и влажность. Танкер «Матрос Вагаб Иманов» скрылся из виду, и Абузар Оруджев хорошо представил себе, как он медленно подходит к причалу, как летят с его носа и кормы бросательные концы… И вдруг он как бы услышал летящий с моря, приглушенный расстоянием голос:
— Абуза-ар!
Было тихо. Только плескалась под настилом «кровати» разбуженная ветром волна. Только звучал в ушах старого капитана едва различимый, как вздох, как сон, далекий зов: «Абуза-а-ар!..»
Михаил Глинка
ПОЗДРАВЬТЕ ЛЕЙТЕНАНТА!
— Старшего лейтенанта… Отставить старшего! Капитан-лейтенанта Макарова просят прибыть в центральный! — произнес по межотсечной системе связи густой голос старпома.
Командир дал вчера ему, Макарову, приказ неотлучно находиться в своем отсеке, и уж если зовут — значит сам командир. Но никак не привыкнуть, что ты уже не старший лейтенант, а каплей [24], и всем вокруг не привыкнуть, тоже улыбаются, черти, вот и старпом крикнул по старинке, и тут же осекся. Недурно.
Если через отсеки бежишь быстро, люди кажутся застывшими, и углядеть что-нибудь трудно. Но глаз старшины Фокина Виктор все же не мог пропустить. Виктор скользнул взглядом по приборам.
— Старшина!
— Есть!
— Почему напряжение гуляет?
— Да тут, товарищ старший лейтенант, понимаете… — И запнулся Фокин.
— Обратно пойду — доложите! Пять минут даю!
Следующий отсек был центральным.
Макаров шагнул через комингс и привычно двинул за собой ручку запора — кремальеры.
Вызывал, конечно, командир.
Если они поворачивали нос к дому, командир сутками не уходил из центрального — для него тут же за перископами, около экранов локатора, клали тулуп.
Когда Макаров пришел на лодку, командир был еще старпомом, а старпом — помощником, а помощник — штурманом, а штурмана теперешнего и вообще не было. А сам Виктор Макаров — кем он был? Вспомнить смешно. Тоже, можно сказать, его не было.
— Обстановка в отсеке, Макаров?
Командир сидит перед ним на тулупе. Это тридцатисемилетний капитан первого ранга с очень некрасивым лицом. Глаза опущены, голос тихий.
— Обстановка нормальная, товарищ командир.
Усталость на лице командира — глаза опухли, потянутые вниз губы, на щеках серая тень. «Почему это на него в городке все девушки заглядываются? — думает уже в который раз Макаров. — А ведь как по команде оглядываются. Ну что, что в нем такого?»
— До базы двое суток, — говорит командир.
— Наблюдение за трещиной ведется каждые двадцать минут.
— Перейдите на пятнадцать.
Командир поднимает глаза. И Макарова словно бьет током. Вот что в командире «такого». Какие там отеки, какая усталость! И тусклый цвет щек командира — это лишь отблеск синей аварийной лампочки, которую как раз проверяли.
— Все, — говорит командир. — Режим пятнадцать минут.
— Есть, — повторяет Макаров.
И снова взгляд командира, который пресекает не относящееся непосредственно к управлению лодкой. Самый нужный сейчас взгляд. Даже для него, капитан-лейтенанта.
Потому что нос к берегу — это мысли о доме. Это — недокрученные клапана, недотянутые гайки, вздрагивание от команд. Это Фокин, который тупо смотрит на ушедшую стрелку и не слышит по звуку, как надрывается преобразователь.
Что там? Что там, на берегу?
И ползут, уползают стрелки манометров, и, переступив комингс, стоишь и не знаешь, зачем пришел. В его, макаровском, отсеке всех в напряжении держит трещина. Но командир прав — надо менять ритм. Пора. Сейчас он, наверно, начнет гонять лодку с одной глубины на другую, чтобы стряхнуть оцепенение, как делал это тот командир, что был до него… Однако представить себе невозможно, что через двое суток Виктор снова увидит Таню и Володьку…
— Внимание, — говорит он в своем отсеке. — Режим наблюдения за трещиной — пятнадцать минут. Мичман! Составьте новую очередность!
Можно и просто установить в трюме временный пост, но это возврат к монотонности. А лодка третий месяц в море. Осталось двое суток…
Виктор встает в отсеке на свое обычное место, откуда виден каждый из его моряков, и поочередно глядит на них.
Вот мичман Клюев, который, бывало, двоился в глазах у Виктора — до того он вездесущ в отсеке. Еще года два назад Виктор не знал, как поощрить мичмана за его безотказность. Хотел — и не мог. Все у Клюева было — весь набор почетных значков, грамоты к каждому празднику, добавочный отпуск по предельной норме, даже квартира отдельная в городке (хоть это было уже и не во власти Виктора), даже время Клюев узнавал по именным часам… Виктор мучился тогда чувством вины перед мичманом. Клюев ему был полезен, необходим. Лейтенант Макаров мичману нужен не был.
А потом что-то произошло. Однажды Виктор услышал, как мичман объясняет матросу физическую структуру цементированной стали. Неверного ничего мичман не сказал, но объяснения давал такие примитивные, что Виктор про себя посмеялся. Потом наедине с мичманом Виктор сказал ему, что не следовало так уж упрощать теорию. И вдруг по лицу мичмана увидел, что тот не понимает, о чем он, Виктор, говорит. Виктор покраснел, подумав, что выражается слишком темно, и стал объяснять подробней и живей — и тогда на лице мичмана проступила еще большая растерянность: технологии металлов Клюев не знал… Со временем Виктор понял, что «нули» есть у мичмана не только в технических вопросах. Клюеву можно было поручить конкретную тему для сообщения на политзанятиях — и Клюев отлично это сообщение делал. Но Клюеву нельзя было поручить подготовить отчет или доклад, где пришлось бы искать материалы во многих местах — в источниках мичман терялся, запутывался, и дело проваливалось.
А характер у Клюева был расчудесный — вот и сейчас этот тридцатилетний человек, за два месяца не видевший ни разу дневного света, был приветлив, весел и собран. А ведь тоже думает, наверно, о доме…
Сорок восемь часов — и они будут дома… Вот Виктор бежит по лестнице, стучится…
— Товарищ капитан-лейтенант, в трюме все в порядке!
— Есть! — говорит Макаров.
…На пороге Татьяна. Быть может, кто-нибудь из жен узнает хоть за час до возвращения, что уже идут, что уже на подходе, и тогда все будут ждать на КПП. Или нет…
— Товарищ капитан-лейтенант, в трюме все по-прежнему!
Обращаясь по свежему званию, матросы заглядывают Макарову в глаза, улыбаются… И он улыбается тоже. Улыбается и старается помнить о трещине.
Уже десять суток в трюме его отсека сочится забортной водой холодильник линии вала. Трещина открылась в неудобнейшем месте, никакой возможность зачеканить или заварить до снятия забортного давления нет.
Скачок давления, резкий звук, даже команды по межотсечному «фрегату» [25] — все воспринимается у них в отсеке, как сигнал из трюма: Виктор видит и глаза и лица, видит импульсивную готовность броситься вниз по трапу — отсек караулит трещину.
рядом с Клюевым стоит старшина Картадзе — стройный южный юноша, который до того величав, что и в водолазном костюме напоминает индийского раджи. Клюев о чем-то тихо переговаривается с Картадзе, смеется, Картадзе томно и достойно улыбается и затем идет в трюм. Через минуту он показывается оттуда и подходит к Макарову.
— Без изменений, — докладывает он.
— Есть, — говорит Макаров.
А Корнеев-то, громадный, преданный ему, Виктору, как ребенок и как оруженосец, демобилизовался. Нет Корнеева в отсеке, уехал к себе в Оренбург. И писем не шлет. А почему это он должен слать письма? Почему это демобилизовавшийся старшина должен писать своему офицеру?
«Трещина, — думает Виктор. — Помнить только о трещине».
А она ведет себя как живая. Когда в один из первых дней ее как-то оставили часа на два без присмотра, она сразу продвинулась на несколько сантиметров, и шипящий прозрачный веерок из нее стал шире и ровней; когда трещина чувствовала, что за ней наблюдают, двигаться дальше она не решалась…
Похожие книги на "Запас прочности", Соболев Леонид Сергеевич
Соболев Леонид Сергеевич читать все книги автора по порядку
Соболев Леонид Сергеевич - все книги автора в одном месте читать по порядку полные версии на сайте онлайн библиотеки mir-knigi.info.