Августа немного опешила, но глянув на Энтони и увидев его растерянный вид, даже улыбнулась.
— Я думаю, что с таким замечательным молодым человеком я отпущу тебя, — кивнула Августа, — и какова же будет программа Вашей прогулки, разрешите поинтересоваться?
— Я ещё не решил, — вздохнул Энтони, — но обещаю Вам, миссис Гудвин, что я не обижу Джесси.
— Ладно, — улыбнулась Августа, — в шестом часу, значит в шестом часу. Вы хотя бы на виду будьте, — усмехнулась она.
— Обещаю Вам, миссис Гудвин! — радостно воскликнул Энтони и побежал в сторону выхода к каютам.
— Я буду ждать! — крикнул он уже у самой лестницы и махнул Джесси рукой…
…Виктор облокотился на перила борта и рассматривал океан. Тут даже не ощущалось качки. Людей было мало и только редкие пассажиры нарушали тишину. Ну, ещё чайки кричали и кружились, догоняя пароход. Виктор поймал взглядом одну из них и долго провожал её, пока она не исчезла из виду.
— Скучаете? — услышал он голос капитана Смита.
— Здравствуйте, капитан, — обрадовался Виктор, повернувшись к капитану Смиту.
— Погода обещает быть хорошей? — спросил его Смит.
— Солнце в облаках, — ответил Виктор, — легко думается, спокойно как-то.
— Да, я вот тоже не привык к тишине, — сказал Смит, — чаек много. И погода, на удивление спокойная. Так что, мы ждём полный штиль. Я даже хотел задействовать все котлы, но Мёрдок отговорил меня.
Смит встал рядом и тоже облокотился на перила.
— Позволите?
— Конечно, — ответил ему Виктор, — это я, скорее, боюсь, что Вам помешаю.
— Да ну, что Вы, барон, — как бы успокоил его Смит и перевёл разговор на другую тему, — видел вчера Вас в компании с Гуггенхаймом. Представляю, каково ему слушать у себя за спиной фырканья дам, по поводу его спутницы. Все, почему-то решили, что он не имеет права влюбиться в мадам Обар. Если бы не мои годы и не моя верная супруга, миссис Смит, то я и сам бы в неё влюбился.
— Да, я тоже могу ему только посочувствовать, — согласился с капитаном Смитом Виктор, — но надо отдать должное, он держится как ни в чём ни бывало, чего не скажешь о мадам Обар. Заметно, как она нервничает, когда «светские львицы» изображают из себя блюстительниц целомудрия.
— О, да! Как крепнет нравственность, когда дряхлеет плоть! — согласился Смит, — я слышал, что отец Бенджамина Гуггенхайма нищенствовал в молодости.
— Ну, не все из нас аристократы, — посмотрел на капитана Смита Виктор, — из всех графов, настоящим, порой, оказывается только Монте-Кристо.
— А как дела в Третьем классе? — поинтересовался капитан Смит.
— Там? — переспросил и немного подумал Виктор, — да в принципе то же самое что и в Первом. Люди воодушевлены, мечтают, строят планы. Всем почему-то кажется, что они непременно станут миллионерами в США. Причём, сразу, как только приедут. Святая наивность… Им даже не хочется верить в то, что Америка не стелется золотом и доллары не растут на деревьях как листья.
— Что верно, то верно, — согласился капитан, — везде одинаково. Отличаются разве что флаги и язык, на котором разговаривают. А люди одни и те же, во все времена. Мы такие же, как и наши прадеды. И отличаемся от них только тем, что научились пользоваться сливным бачком в уборной! — указал он пальцем вверх.
Смит помолчал.
— Знаете, порой мне кажется, что времена никуда не уходят, а существуют рядом с нами.
Он посмотрел на Виктора.
— Цезарь сейчас завоёвывает Галлию, а Наполеон выступил в поход на Россию. И Авраам Линкольн только пишет свои прокламации. Иначе, почему ничего не изменилось? — спросил Смит, будто бы сам себя.
— Вероятно, вы правы, — согласился с ним Виктор.
— Я, наверное, кажусь сумасшедшим стариком? — усмехнулся капитан Смит, посмотрев на Виктора.
— Ну, что вы, ни в коем случае, — успокоил его Виктор, — я с детства увлекался историей. И знаете, заметил одну закономерность в ней. Я сделал вывод ещё тогда, будучи мальчиком, что история всегда повторяется. И скажу с полной уверенностью, что какой-нибудь новый Цезарь сейчас в Вологодской губернии даже не помышляет о том, что в скором времени станет править огромной страной. А его имя будет внушать страх врагам даже после смерти. А какой-нибудь новый Наполеон — сейчас нищий, никому не известный художник, продающий в Вене свои картины только ради того, чтобы выжить. Он даже не знает, что не пройдёт и пары десятков лет и его имя прогремит, как и имя Бонапарта. Только и конец будет таким же… А новый Линкольн в Швейцарии готовит к выпуску свою новую газету, и его словам внимают те, кто считает себя порабощёнными. [129]
— А мы? Чью нишу заняли мы? Какова, по-вашему, наша роль? — спросил у Виктора Смит.
— А мы с Вами, капитан, и все эти люди, рисуем пограничную черту между двумя эпохами. Эпохой «до» и эпохой «после», — спокойно ответил ему Виктор.
Солнце ещё только клонилось к горизонту и даже не помышляло краснеть. Они ещё постояли, поговорили, потом Смит извинился и оставил Виктора.
Виктор посмотрел ему в след, обернулся на океан и поправил фуражку. Он глянул на часы. Был пятый час пополудни…
— А у нас будут вечером подавать сливовый пудинг и варёную кукурузу… — сказал он сам себе.
— Чарли, ты куришь? — опешил Гарольд при виде Чарли, спрятавшегося за подобием шкафа, или комода в курительной Третьего класса.
Чарли испуганно обернулся и пригрозил Гарольду кулаком.
— Понял? — спросил Чарли грозя кулаком.
— А ты зачем куришь? — спросил мальчик и встал перед братом заведя руки за спину, словно обиженно глядя на него.
— Слушай, мелочь пузатая, кыш отсюда! — ответил Чарли.
— И никакая я не мелочь! — обиделся Гарольд и пошёл прочь.
Выйдя на палубу он сел на лавочку и подперев рукой голову принялся думать о том, что Чарли курит и это очень плохо. Тут его и нашёл Фрэнки.
— Осмелюсь предположить, что у тебя случилось что-то не очень хорошее, — сказал Фрэнки.
— Случилось, — вдохнул Гарольд, — представляешь, — развёл он руками, — Чарли, оказывается курит, а мама с папой ничего не знают. И я не знаю что делать!
Фрэнки подумал, присел рядом, снова подумал и хлопнул Гарольда по плечу.
— Забудь!
— Ты думаешь, что это поможет? — пробурчал Гарольд.
— Ага, я точно знаю, — кивнул Фрэнки, — взрослые мальчики они такие, вечно пытаются подражать взрослым дядькам. А потом жалеют.
— А что может случится с Чарли? О чём он будет жалеть? — испугался Гарольд.
— Ну… — подумал Фрэнки и посмотрел в небо, — потом будет пытаться бросить и не сможет.
— Совсем? — ещё больше испугался Гарольд.
— Совсем, — вздохнул Фрэнки.
— Почему?
— Потому что никотин это яд, как говорит моя мама! — тяжело вздохнул Фрэнки.
— Ой! Побудь тут! Я мигом! — вскочил Гарольд и побежал обратно в курительный салон.
— Эй! Ты куда! — прокричал вслед Фрэнки, но Гарольд только махнул в ответ рукой и скрылся на лестнице.
— Не везёт мне на баб, — не отставал со своими откровениями от Джорджа Сейджа полупьяный англичанин, куривший одну папиросу за другой, — появилась было одна толстуха, жёнушка моего собутыльника. Сидели мы, выпивали у него в конуре в Ливерпуле, так едва бедняга повалился спать под стол, как она на меня полезла и начала: ой, родненький! Это же ты не к моему Билли приходишь! Тебе ром и подавно противен! Этот ты ко мне приходишь! Я всё знаю!
— Ну? — смотрел широко открытыми глазами и удивлённым взглядом на нового знакомого Джордж.
— А что ну? — разбавил пиво ромом тот, лихо вылив в наполовину опустошённый бокал остатки рома, — еле я сбежал тогда он неё. Но она знаешь что натворила?
— Что?
— А что? Утром слышу — тарабанят в дверь. Открываю, а там моя толстуха со своим выводком. И сама прибежала, и детишек приволокла. А где у меня жить-то? Так и прожили пять лет в моей курилке, штабелями на полу спали.
Мужичок одним махом опустошил бокал и с грохотом поставил его на стол.
