Секрет государственной важности - Бадигин Константин Сергеевич

Юноша покачнулся, выронил винтовку и, схватившись за грудь, свалился на пороге.

Фельдфебель, рыча, ринулся вперед, сбил с ног партизана Колотушу и раздробил ему голову прикладом. Ломов успел выскочить во двор.

— Тревога! — закричал фельдфебель, стреляя раз за разом вдогонку матросу. — Тревога!

Капитан Гроссе, ничего не понимая спросонья, метался по комнате. Евграф Спиридонович тоже проснулся, но лежал тишком, смекнув, в чем дело.

Теперь перестрелка и крики слышались по всему лагерю. Фельдфебель увидел несколько человек, которые, стреляя на ходу, бежали к открытой калитке. Все чаще стрельба у палаток, кое-где схватка переходила в рукопашную.

Что делать? Тропарев решил: надо спасаться.

Он захлопнул дверь, завалил ее тяжелым столом и скамьями. Распихав по карманам патроны, плечом высадил вместе со ставнями окно, выходящее к лесу, набросил шинель на Лидию Сергеевну и схватил ее в охапку.

— Сережа, Сережа… Надо похоронить, оставь меня, хам, — отбивалась Веретягина.

— Партизаны… — хрипел Тропарев, закрывая ей рот бородой. — После панихиду справим.

Лидия Сергеевна царапалась, кусалась, но фельдфебель не обращал внимания. Выбравшись из окна с Веретягиной на руках, он быстро скрылся в лесу.

Глава двадцать шестая

В ТАЙГЕ ВСТРЕЧАЮТСЯ РАЗНЫЕ ЛЮДИ

Фельдфебель Тропарев сидел на вершине огромного кедра. Дерево росло на сопке. С высоты хорошо видна коричневатая лента реки, опоясывающая почти замкнутым кольцом сопку и большой участок первобытного леса, которого не касалась еще рука человека.

Тропарев понял, почему через двое суток они очутились на прежнем месте, и снова уверовал в свои силы: не заплутали, а река подвела.

После ночного налета партизан фельдфебель и Лидия Сергеевна шли по лесу, не разбирая дороги, — только бы подальше. На второй день Тропарев подстрелили кабана. Беглецы разложили костер, обсушились и первый раз наелись досыта. Потом они встретили мутную, быструю реку и решили, держась ее, спуститься к морю. А получилось не так: шли, шли — и вышли на следы своего костра…

Тропарев не торопился слезать с дерева. Как красиво вокруг!

Перед его глазами простирались пологие холмы, покрытые хвойным и лиственным лесом. На западе нагромождения малых и больших сопок, словно застывшие зеленые волны, постепенно поднимались все выше и выше. У самого горизонта синели далекие зубцы Сихотэ-Алиня. На востоке туманилось море…

День занялся чудесный. Солнце прогоняло из впадин и ложбинок последние клочья тумана, воздух делался прозрачным, голубым. По небу плыли редкие кучевые облака, их причудливые тени ползли по бескрайнему синевато-зеленому таежному ковру.

Послышалось соболиное урканье. Над головой фельдфебеля зашуршало. Темный пушистый зверек с быстрыми веселыми глазками смотрел на человека.

«Прекрасно творение рук твоих, боже милостивый, — подумал Тропарев, — и велико, необхватно. Можно месяц идти, и души людской не встретишь…»

Но что это? Он с силой сжал сук, за который держался, и стал напряженно вглядываться. За коричневым кольцом реки, на юго-западе, тонкой сизой струйкой курился дымок.

«Человек, жилье, пища», — пронеслось в голове; дымок в тайге говорит о многом. Проученный капризом реки, Тропарев на этот раз заметил направление по компасу и осторожно сполз с кедра.

Лишь несколько дней провела Лидия Сергеевна в лесу, однако ее трудно было узнать. Она постарела на десяток лет, лицо опухло и покраснело, руки и шея в болячках: ее барская кожа особенно пришлась по вкусу комарью. Вместо обуви — сплетенные из ивовых прутьев лапти, ноги обмотаны тряпьем. На плечах офицерская шинель Сыротестова.

Веретягина сидела, прислонясь спиной к дереву, и безучастно смотрела на остатки костра. Золу покрыл слой мошкары: опалив крылья, она падала на угли, пока те совсем не остыли.

— Видел дым, — пробасил фельдфебель. — Идем, Лидия Сергеевна, может, людей встретим.

Не сказав ни слова, Веретягина встала и покорно поплелась за Афанасием Ивановичем.

Ветерок, дующий прямо в лицо, донес хриплое карканье и удушливый, тошнотворный запах. На полпути им встретилась порожистая прозрачная речушка, стекавшая с ближних сопок в реку с мутной коричневой водой.

Приток заполнили тысячи и тысячи лососей. Много мертвой рыбы плыло вверх брюхом, но живая продолжала медленно двигаться против течения. Лососи почернели, все в ссадинах, тощие от голода. Хвост и плавники обтрепались. У самцов вид еще ужаснее: верхняя челюсть скрючилась, зубы отросли, как у хищного зверя.

Множество воронья, прыгая по песку, клевало дохлую рыбу. Тут были и орлы, и пернатая мелочь. Несколько диких свиней выхватывали лососей из воды и чавкали над рекой, как над корытом.

Берег был усеян рыбьими костями.

— Никогда больше не стану есть рыбу, — с отвращением передернула плечами Лидия Сергеевна.

— Жрать захочешь, матушка, — станешь, — прогудел Тропарев, вытаскивая из воды обеими руками по рыбине. — Мы их приготовим — пальчики оближешь… — Оглянувшись, добавил: — Смотри, медведь ягодой лакомится. — Он показал на черемуху, разросшуюся по берегу, помятую и обломанную.

Деревья шевелились. Но медведи уже не производили впечатления на Веретягину: слишком часто они встречались. На той мутной реке они видели плывущий ствол большого дерева; на нем сидели медведица с медвежонком. Заметив людей, медведица забеспокоилась и хотела сойти в воду. Но люди стояли спокойно, и медведица раздумала. Маленькое семейство проплыло мимо…

Перебрались через приток. Его противоположный галечный берег зарос белокопытником. Фельдфебель срезал несколько длинных мясистых черенков и с удовольствием пожевал их. Лидия Сергеевна отказалась.

Дальше пошли напрямик, продираясь сквозь путаницу лиан, дикого винограда и лишайника, бородами свисавшего с деревьев.

Время близилось к полудню, когда Лидия Сергеевна почуяла запах табачного дыма. Она раздула ноздри и, прихрамывая, прибавила шаг.

У глинобитного домика с камышовой крышей мирно постреливал костер. На огне грелся сизый от копоти котелок. На деревянном обрубке сидел человек, а на соседних деревьях уже расселось воронье: оно ждало поживу.

Тропарев отвел рукой ветку и разглядел. «Китаец не китаец… Ороч? Тоже вроде не похож… Гиляк, может быть?» — старался он догадаться. Человек у костра был одет в рванье, выглядел худым, изможденным. Лицо морщинистое, седой. Наконец фельдфебель разглядел косоворотку под ремешком с напуском и кожаные унты.

«Ороч, — решил он, — ну конечно, ороч», — и обрадовался ему, как родному.

Старик встал, сходил в дом и вернулся с каким-то кульком. Всыпал его содержимое в котелок.

Теперь Тропарев рассмотрел на ороче передник, пропитанный олифой, и кусок барсучьей шкуры, похлопывавший его сзади.

«Искатель женьшеня, — догадался фельдфебель. — Передник предохраняет его от росистой травы, а на барсучью шкурку он может садиться, не боясь промочить одежду. На левой руке должен быть деревянный браслет».

Старик дымил трубкой с длинным чубуком.

— Боже, как хочется курить! — простонала Лидия Сергеевна. — Попроси у него.

Тропарев хотел было выйти из укрытия, но его опередили. На лужайку выскочили двое мужиков в солдатских обносках, с винтовками. Они так обросли, что фельдфебель не сразу узнал своих солдат. «Веточкин, мозольный мастер… Захаров… Как они здесь очутились? Тоже удрали?»

— Наши! — подалась вперед Веретягина. Тропарев бесцеремонно придавил ей плечо.

Ороч испуганно смотрел на подбежавших к нему бородачей.

— Давай сюда, — с угрозой сказал старику Веточкин, протягивая руку, — корень!

Ороч молчал, переводя взгляд с одного на другого.

— Русского языка не понимает, — облизнул губы Захаров. — А мы и так обойдемся. — Он стал обшаривать одежду на ороче. — Нашел! — ухмыльнулся он, держа берестяной пакетик с целебным корнем.

Старик закричал, как раненый, ухватившись темными, сухими пальцами за рваную солдатскую шинель.