Три минуты молчания. Снегирь - Владимов Георгий Николаевич

– Я же не знаю твою фамилию. Знаю только, что Сеня.

Я сказал ей.

– Вот, теперь буду знать. Надо тебе идти?

– Вахта всё-таки. Хотя и буксирная.

– Жалко, я думала: мы хоть вместе доплывём. Я бы тебя где-нибудь устроила.

– Я бы и сам устроился. Только ни к чему.

Я теперь должен был встать и уйти. Но встать мне было – как на казнь, и куда я должен был идти от неё – тоже я не знал.

Всё-таки я оделся. И всё-таки ещё одну глупость сделал. Спросил её:

– Не встретимся больше совсем?

– Не знаю. Запуталась я. Уехать бы мне и правда куда-нибудь!.. Ну, иди, пожалуйста. Иди, не терзай меня. Я даже не знаю, как я отсюда выйду. И хлопот мне ещё прибавилось…

– Каких же хлопот, Клавка?

Она улыбнулась через силу:

– Маленький? Не знаешь, с чего дети начинаются?.. Ох, нельзя мне было сегодня!..

Никогда я не знал, что в таких случаях говорят. Я хотел подойти к ней. Она попросила:

– Не надо, не целуй меня. А то я совсем расклеюсь.

– Прощай тогда…

Когда я уходил, она отвернулась к столику, вдевала серёжки.

Я дошёл до главного трапа и остановился. Может быть, здесь она и спрашивала: «Что ты против меня имеешь?»

Я стал в тени, за огнетушителем. Мне хотелось ещё раз на неё посмотреть.

Клавка шла по коридору – медленно и как пьяная. Не как те пьяные, которых шатает. А как сильно пьяные, которые уже прямо идут. Шаркала каблуками по ковру. Остановилась, поправила волосы и улыбнулась сама себе. Но улыбка тоже вышла пьяная и жалкая какая-то.

От других – когда я уходил после этого – мне больше всего отдохнуть хотелось душой, весь я пустой делался. А её – как будто с кожей от меня оторвали. Я даже позвать её не смог, когда она мимо прошла, не заметила. Лучше мне было не смотреть на неё.

Я вышел на верхнюю палубу – там шумно было, светло и весь левый борт, где причалил крейсер, запружен людьми. Там всё ещё провожали шотландцев, никак не могли отпустить. Обнимались с ними, фотографировались при прожекторах.

Я туда не пошёл. Мне хотелось с первой же сеткой спуститься, чтобы не увидеть Лилю, когда она выйдет проводить салаг. Слава богу, они где-то задержались, а первыми Шурка пришёл и «маркони». Ухман нам подал сетку, и мы взлетели. «Маркони» Галка вышла проводить, она ему помахивала платочком и хохотала. Шурку провожала Ирочка, но как будто ей было не до смеха.

Мы летели, и «маркони» мне кричал:

– Сеня, ты с прибылью? Тебя поздравить можно?

– У вас-то как?

– Всё так же, Сеня. Но говорят, с третьего захода ещё верней.

Принял нас «дед». Он в чьей-то телогрейке был внакидку и в шлёпанцах на босу ногу. Понюхал нас и скривился.

– Портвешка накушались, славяне. Ай, как не стыдно!

Я смутился.

– «Дед», забыл про тебя…

– Ты-то забыл, а я нет, – Шурка из телогрейки достал поллитру «Столичной». – Ну, не я, а просили передать.

– Кто ж это, интересно?

– Просили не говорить.

– Таинственно, – сказал «дед». – Ещё тут два инкогнито мне по бутылке армянского смайнали на штертике. Между прочим, ещё не начато.

Спустились ещё Серёга и Васька Буров. Васька на лету вспоминал про бутылку вермута итальянского – так она и осталась на столе нераспечатанная, а дотянуться руки не хватило.

– А попросить, чтоб передали, нельзя было? – спросил «дед».

– Да постеснялись. И так нас вахтенный пускать не хотел.

– И правильно он вас не пускал, – сказал «дед». – Куда вас, таких шелудивых, пускать? Да и вести себя не умеете. А ты-то чего полез, «маркони»? Оба мы с тобой в списке стояли, оба отказались дружно, а ты – взял да полез.

«Маркони» себя почесал за ухом.

– Сам удивляюсь. Ну, все полезли – и я.

– Ох, бичи! Когда же вы достоинство-то будете иметь? Ну, вот что. Насчёт двух бутылок армянского не пропущено без внимания? Так вот, я вас, бичи, к себе приглашаю. Понимаете? При-гла-ша-ю. Но учтите – я вас тоже к себе шелудивыми не пущу.

«Дед» зашлёпал к себе, бичи тоже разбежались сразу. А я ещё задержался – взглянуть на борт плавбазы: не может ли быть всё-таки, что Клавка вышла поглядеть на меня. Нет, так не было.

Вдруг я заметил – в тени, возле капа, одинокая фигура. Ушанка на глазах, лица не увидишь.

– Обод, ты, что ли?

– Ну!

Он как-то нехотя ко мне подошёл, такой нескладный, пальто чуть не до щиколоток.

– Ты почему не на базе?

– А чего там хорошего? Я с вами до порта поплыву. Пассажиром. Примете?

– Плыви. Мы теперь все тут пассажиры.

«Маркони» мне крикнул из рубки:

– Сень, ты не забыл – мы к «деду» приглашены? Галстук у тебя есть? А то могу свой дать, японский.

Шурка мне ещё пуловер одолжил, так что я прилично выглядел. Васька Буров костюм свой вытащил – не знаю, на кого там шили: в плечах тесно, зато через штанины по Ваське можно протащить. Серёга ему посоветовал хоть галстук не надевать, а то он со своей бородёнкой совсем будет чучело.

И отчего-то мы даже волновались слегка, хотя, спрашивается, чего мы там не видели в «дедовой» каютке? Пошли к нему – как на медкомиссию. «Дед» перед нами извинился, что вынужден принимать нас без пиджака, костюм у него маслом заляпан, а в кителе – это как-то слишком официально. Мы набились тесно на диване и на «дедовой» койке. А за нами ещё Ванька Обод увязался, тихий, как тень. Спросил робко:

– Меня не прогоните? Я тоже не порожним пришёл. – Вытащил из пальто поллитру.

– Входи, беглец несчастный, – сказал «дед». – Как, примем его?

Приняли мы беглеца, только пальтишко предложили скинуть и шапку. «Дед» показал на столик:

– Прошу, славяне.

Но закуси было – тарелка с ветчиной и хлеб на газетке. Шурка вскочил:

– Сейчас пойду кандея раскулачу.

Возвратился с немалой добычей – в одной руке полведра компота, в другой, на локте, два круга колбасы, на пальцах – кружки, под мышками – по буханке белого.

– Хоть шаром покати на камбузе. Всё кореши-иностранцы подъели, а ужин кандей не варил, кум у него обнаружился на «Молодом».

Васька Буров сказал:

– Вот оно как. В первый раз кандей с вахты сбежал, а – трагедия! Но простим кандею, бичи.

Простили мы кандею. «Дед» понюхал ведро и спросил:

– Из-под чего ведерко?

– Из-под угля, – сказал Шурка. – Да я помыл его.

– Ох, кашалоты, – «дед» засмеялся, – как вас только море терпит.

«Маркони» разлил по кружкам коньяк, первую протянул Ваньке Ободу. Ванька её взял осторожно:

– Почему это мне сначала?

– А первый тост – за вернувшихся, – сказал «дед». – Пока что ты у нас вернулся, беглец. Мы ещё нет.

Ванька пошмыгал носом, вздохнул.

– Я, ребята, не беглец. Я узел хотел развязать семейный.

– Топориком? – «Маркони» нам подмигнул.

– Да, если б застал… – Ванька опять вздохнул. – Втемяшилось чего-то… А кто у меня есть, кроме неё? Развяжешь, а сам – вроде сиротой останешься.

– Не остался бы, – сказал «маркони». – Уже твоей Кларочке отбито, что муж возвращается. Между прочим, полтинник с тебя за радиограмму.

Ванька совсем расстроился. Поглядел в свою кружку и сказал глухо:

– Вы меня простите, ребята. Вы, можно сказать, герои, а я кто?

– Не кайся, – сказал Серёга. – Такие же мы, как и ты.

«Дед» поднял кружку.

– Поплыли, славяне?

Мы «сплавали» и вернулись. Возвращение наше отметили колбасой и запили компотом, из тех же кружек.

«Маркони» стал рассказывать, как было на банкете, какую там Граков речугу толкал и как он припомнил радиограмму шотландцев, где они благодарили всех, кто пытался их спасти, и просили передать приветы близким. Всё это он в вахтенном журнале утром прочёл и запомнил же слово в слово. И как все начали шуметь – зачем он это зачитывает, а он ещё спрашивал: «Что же вы, дорогие гости, не надеялись на советских моряков? У нас ведь так – сам погибай, а товарища… ну, и зарубежного товарища тоже – выручай». И как ему кеп-шотландец отвечал, что он благодарит русских моряков и надеется, что ему никогда больше не придётся посылать такие радиограммы господину Гракову.