Восточный кордон - Пальман Вячеслав Иванович

— Ну что ты, Самур? — выговаривал Саша и ласково гладил его.

Обида исчезала, однако ненадолго. Куда волокут его?..

Рыжий проводил их до подъёма на гору, он все время степенно и важно шёл рядом с овчаром, но без всякого хвастовства, как добрый друг. Чтобы не ущемить гордость собаки, кот не резвился и не убегал в сторону, считая, что это может только раздразнить пленного товарища. У подъёма Рыжий отстал и залез на каштан, чтобы подольше видеть печальный караван, медленно шествующий в неизвестном для него направлении.

На пасеку пришли к обеду. Цибы в доме не оказалось. Но дверь он не запер — значит, ушёл ненадолго. Посидели у порожка. Саша снял с Шестипалого верёвку, овчар не испытал никакого желания бежать, лёг рядом и закрыл глаза. Устал все-таки, силёнка не та.

— Вот досада! — сказал Егор Иванович, посматривая на часы. — Каждая минута на счёту, а тут сиди и жди.

Вдруг Самур поднял голову и тихо зарычал. Егор Иванович проследил за его взглядом: овчар неотрывно смотрел в кусты на дальней стороне поляны. Потом затих, но время от времени поднимал голову и ставил уши торчмя.

Михаил Васильевич Циба перехитрил Молчанова и на этот раз. Когда пробирался через лес, то не переставал хвалить себя: как это он умудрился сперва выглянуть! Вот был бы номер, возникни он с винтовкой перед лесником! Неважно, что без дичи, без улик. Но винтовка!.. Увидев Молчанова, которого никак не ожидал у себя, потому что ушёл он с сыном на перевалы, увидев его, Циба просто обомлел. Что это заладил на пасеку? Пока Михаил Васильевич соображал, скрываясь за кустами, Самур рычал, но Циба не заметил собаки, быстро ушёл в глубь леса, спрятал винтовку и обошёл поляну кругом, чтобы выйти к неожиданным гостям с другой стороны.

Циба подошёл тихо, из-за спины. И тут произошла сцена, которая, будь овчар поздоровее, могла кончиться для пасечника очень печально.

— Кого вижу! — тоном, рассчитанным на неожиданный эффект, произнёс Михаил Васильевич и развёл руками.

Молчановы оглянулись. Самур вздрогнул и, собрав все силы, безмолвно бросился на Цибу. Он сшиб его с ног и нацелился на горло, но пасечник ловко перехватил шею собаки и закричал так, что пчелы взвились над колодами.

— Аа-а-а! — орал он на высокой ноте, сдерживая грозного овчара.

Саша бросился в свалку и прикрыл Цибу своим телом. Самур, неузнаваемо ярый, хрипел и рвался, но слабел с каждой секундой. Руки Молчанова-старшего уже крепко держали его за загривок. Циба повернулся и на четвереньках уполз в домик.

— Тихо, тихо, Самур, — приговаривал Егор Иванович, а сам уже накидывал на шею ему верёвку. — Александр, ну-ка подсоби. Вот так. Сидеть, Самур! Смотри, как он рану свою разбередил. Что с ним произошло? Не могу понять. Такой спокойный, и вот…

Самур завалился на бок, дышал тяжело и хрипло. Этот прыжок стоил ему дорого. Ярость проходила, зато рана открылась, и он почувствовал, что сейчас умрёт. Саша принёс ему воды, овчар лизнул раз-другой и закрыл глаза. Кажется, лучше. Пусть только не показывается тот…

Егор Иванович уже стоял возле дверей домика и слушал, как бормочет и всхлипывает перепуганный Циба, ждал, пока тот переоденется. Дверь открылась. Лицо пасечника, белее мела, все ещё выглядело испуганным, на лысине блестели капельки пота.

— Черт, черт! — твердил он и все искал глазами, где этот пёс, едва не погубивший его. — Он же бешеный, дядя Егор! Его на испертизу надо отправить. Рази умный кобель кинется на спокойного человека! И на кого — на суседа твоего, а? Нет, он бешеный, истинная правда. Ведь он меня жизни хотел лишить, ты видел, видел? Александр, крепко держи его, я выйти хочу, понял? Смотри не упусти. Ну и ну…

— Садись, Мишка, и утихомирься, — строго приказал Егор Иванович. — Вот так. А теперь сказывай, ты где и когда встречал Самура?

— В глаза не видел! Да на кой он мне, леший! Выходит, я ещё и виноватый! Что за люди!..

— Слушай, зря он не кинется, не такой пёс. Что ты ему сделал, говори?

— Ни сном ни духом не ведаю. И никогда, чтоб ударить или как ещё. Хошь поклянусь?

— А кто стрелял в него?

— В собаку? Понятия не имею. Зачем же стрелять, я ж его знаю, и он меня тоже. Бешеный кобель, не иначе.

— Ой, Мишка, таишь ты плохое, по глазам вижу! Если узнаю, что ты… Сам расправлюсь властью, мне данной.

— Дядя Егор! Вот с места не сойти! Ну, с медведем ты меня попутал, каюсь. Все сполню, мясо сдам, как положено, штраф уплачу, но насчёт чего другого ты зря. Неповинен я ни в чем. А что кинулся пёс, так он же сбесился, не иначе. Он и на тебя может, так что сам опасайся.

Самур поднял голову, и этого оказалось достаточно, чтобы Циба подвинулся к двери. Но овчар уже не мог сделать зла. Все в нем погасло, ослабело, сейчас он хотел только одного — чтобы оставили его в покое и чтобы сидел рядом с ним Саша и гладил, гладил и говорил ему что-то ласковое и тихое. Взрыв ярости против этого лысого человека, чей вид и запах напомнили ему страшную ночь, и эти сапоги, которые били его, уже смертельно раненного, там, у лесного домика, — все отошло куда-то далеко-далеко, подёрнулось туманом, и сейчас он хотел только покоя. Саша и отец переглянулись. Неужели все-таки Циба был там, у домика? Не хотелось верить. Сосед — и вдруг…

Егор Иванович сказал:

— Ладно, мы к этому ещё вернёмся. Но ты в чем-то повинен перед моим овчаром. Не бешеный он. Просто мстит тебе за обиду. Лучше скажи, Михаил, все равно узнаю.

— Не в чем мне виниться, дядя Егор. — Циба прижал ладони к груди и смотрел на лесника глазами невинного младенца.

— Не верю, — сказал лесник. — Учти, с моим Самуром нельзя шутить. И если ты не хочешь неприятностей, сдружись с ним. Иначе беда. Он не простит. Это мы вот здесь, а если один на один встретишься? Кто тебя спасёт? Уж лучше ты с ним лаской, лаской, может, и забудет он про старую обиду.

— Да будь он проклят, чтобы я!..

— Напрасно, Миша. Мало ли что. В общем, советую подружиться.

— Боюсь я его, дядя Егор. Вон как зырит…

— В него стреляли недавно. Больной он.

— Ух ты! А кто?

Егор Иванович усмехнулся:

— Тебе лучше знать.

— Уж не на меня ли грешишь? Да я, если хочешь, могу и…

— Клятву твою знаю. Молчи. — И, перед тем как сказать о главном, сделал паузу. Потом твёрдо произнёс: — Вот что мы сделаем: оставим Самура здесь. Поправь его, выходи, поставь на ноги.

— Ни в жисть! — Циба выставил перед собой ладони.

— Ещё раз говорю: в твоих же интересах, Мишка. Подружишься — он обиду забудет.

Циба призадумался. Перспектива, конечно, заманчивая. Если собака лесника будет видеть в нем второго хозяина, это сулит некоторые выгоды. Овчар не тронет его, след не возьмёт, так что… Но с другой стороны… Вдруг не простит той ночи? Поправится, выждет момент — и тогда прощайся, Миша, с белым светом. Ишь, ведь прямо на горло целился.

Он сказал, притворно вздыхая:

— Это все преотлично, дядя Егор. А ну-ка он сдохнет за эту неделю? Ты же меня тогда…

— Тогда не жди хорошего, Мишка, это точно. Спрошу по всей суровости, по закону леса.

Саша сидел как на иголках. Оставить Самура этому субчику? Но предложить что-нибудь лучше он не мог. Ведь им на перевалы надо!

— Боюсь я его, — откровенно признался Циба.

— Вон у тебя балаган стоит. Выкинь рухлядь, дверь крепкая. Сена туда натаскаем, пусть лежит и поправляется. Мяса немного возьмёшь из бочки, вымачивай и корми. Всякая живая тварь руку кормящего благословляет. Это известно. Ну?..

— Ладно, считай, договорились. У, чертяка! — тоном ниже сказал пасечник, обходя смирно лежавшего Самура.

Все дальнейшее Шестипалый воспринимал как дурной сон. Его перетащили в щелистый, деревянный балаган, где хранились старые колоды. По совету Цибы укрепили дверь, сделали новый засов, поставили поилку так, чтобы наполнять её водой снаружи. Он лежал и смотрел. Но ещё не понимал, к чему все приготовления, только сделалось ему тоскливо, хотелось тихо скулить и не упускать из поля зрения суетливых своих друзей, ради которых ушёл он от Монашки.