— Значит, ты… — повторил Аракелов.
— Да, — сказала Марийка. — Понимаешь… Это все так получилось…
— Понимаю. — Аракелов отодвинулся от нее и оперся спиной о переборку. Ему было больно от обиды и обидно до боли. — Дух струсил, надо нос ему утереть. Понимаю.
— Ничего ты не понимаешь! Я же люблю тебя, дурак! И знаю, что ты не струсил, не мог ты струсить! Это они говорили, что ты струсил…
— Они?
— Ну да. Я в «Марте» сидела, люк был открыт, а они рядом встали…
— Кто?
— Жорка, Поволяев и еще кто-то, я их не видела, только слышала. И говорили, что ты струсил. Мол, батиандры со своей исключительностью носятся, подумаешь, дефицитная профессия, нужно им себя беречь для грядущих подвигов… А что человек погибает — ему наплевать, духу нашему… И в таком роде.
— Та-ак, — сказал медленно Аракелов. — Ясно. — Это он предвидел еще внизу.
— И я к ним не вышла. Понимаешь, не вышла. Сама не знаю почему. Побоялась, что ли?
— Чего?
— Не знаю. Я бы, наверно, им по рожам надавала!
«Стоило бы, — подумал Аракелов. — Но это я могу и сам».
— И что же ты сделала?
— Когда они отошли, вылезла, поставила слип на автоспуск. Я видела, как это делают…
— Ясно, — сказал Аракелов.
В принципе, в этом не было ничего невозможного. Отмотать метров двадцать троса на барабан носовой лебедки «Марты», застопорить судовую лебедку, а потом помаленьку стравливать трос, соразмеряясь с опусканием слипа. Для опытного водителя это не представляло особого труда. Но как справилась с этим Марийка? Ведь опыта работы с «Мартой» у нее с гулькин нос… И как никто ей не помешал? Ведь слип скрежещет так, что только в баролифте не слышно! Конечно, когда «Марта» уже пошла к воде, остановить ее было бы нельзя, но до того? Куда смотрел вахтенный? «Мда-а, — подумал он, — дисциплинка… Пораспустил народ Ягуарыч…»
— И никто тебя не остановил?
— Нет…
— Молодцы! — искренне восхитился Аракелов. На мгновение ему даже стало весело. — Хоть судно укради, не заметят, если есть о чем посудачить!.. Но на кой черт ты полезла? Зачем?
— Затем, что я слышать не могла, как они про тебя… Понимаешь? Я уже все знала — и про патрульники, и про «рыбку». Я понимала, что ты там сидишь и думаешь…
— Вот и не лезла бы. Лучше бы сама подумала…
— Я и думала. Что тебе экспериментальные данные нужны. И что если даже «Марта»… не пройдет… Ты скорее сообразишь, что к чему.
До Аракелова дошло не сразу: слишком уж нелепо это было. Нелепо, немыслимо, невозможно!
— Дура! — заорал он, забыв, что уже ночь, что за тонкими переборками каюты давно уже спят. — Ты соображаешь, что говоришь?
— Да, — тихо сказала Марийка, и Аракелов осекся. — И когда делала, тоже соображала. Только что все вот так получится — не сообразила.
Аракелов обнял ее, прижал к себе, гладил по волосам, целовал мокрое от слез лицо, шею, руки…
— Дура, — задыхаясь, бормотал он, — сумасшедшая, ненормальная… Что бы я без тебя делать стал, а?
— А что ты будешь делать со мной? — печально спросила Марийка. — Ведь ты… Ты же мне не простишь. И прав будешь.
— Ничего, — сказал он. — Это все ерунда. Понимаешь, ерунда. И прощать или не прощать я тебя не могу. Я ведь люблю тебя. Просто люблю и не могу ни винить, ни прощать.
— Я им скажу, я им все скажу, слышишь?
— Я им сам скажу, — пообещал Аракелов. — Это все не так страшно. Это все утрясется… Главное, что есть мы. Понимаешь — не ты, не я. Мы.
Марийка благодарно улыбнулась — он понял это по изменившемуся голосу.
— Спасибо, Сашка…
Он еще долго сидел, обняв ее одной рукой, а другой бережно и легко гладя по волосам — до тех пор, пока по дыханию не понял, что Марийка уже спит. Тогда он тихонько встал, продолжая обнимать ее плечи левой рукой, и осторожно уложил Марийку на постель. Она все-таки проснулась.
— Ягуарыч мне втык устроил… Поклялся списать. Вахтенным по выговору, а меня — на берег… Это, говорит, еще не все… Вот завтра утром разбор устроим… Там больше получите… Но мне все равно, понимаешь? Пусть спишут… Если ты меня в жены возьмешь… — Язык у нее заплетался.
— Спи, — сказал Аракелов. — Пустяки все это. Спи, милая.
Она и в самом деле уснула — на этот раз окончательно. Досталось же ей сегодня, подумал Аракелов. Он бесшумно оделся и вышел из каюты.
Поднявшись на главную палубу, он прошел на нос и встал, опершись вытянутыми руками на планшир и глядя на фосфоресцирующие буруны, вскипавшие у форштевней.
Да, подумал он, майский день, именины сердца…
Океан был темным, почти черным; серебряные блики лунного света только подчеркивали его черноту. Он был бескрайним и бездонным. Таинственным. И где-то там, в глубине, скрывались его таинственные порождения — Великий морской змей, чудовище «Дипстар», чудовище «Дзуйио Мару»… Подумать только — еще утром Аракелову казалось, что найти их — единственная трудная задача в жизни. Это было каких-нибудь шестнадцать часов назад… Каким же еще мальчишкой он был тогда!
А теперь… Марийка что-то сказала про завтрашний разбор… Значит, дошло до этого. Значит, завтра будет бой. Бой на ближней дистанции — как в старину. Что ж, равнодушно подумал Аракелов, бой так бой. Что еще остается? Благородно поднять флажный сигнал «Погибаю, но не сдаюсь» и благопристойно пойти ко дну…
Пойдет ли он еще ко дну? Туда, вниз? Или прав был спрут из кошмара? И уже никогда не придется Аракелову войти в баролифт? Нет, подумал он, этого не может быть.
Это может быть. Это очень может быть, трезво рассудил он. Пусть ты убежден, что был прав. Абсолютно прав. Пусть ты можешь с чистой совестью сказать: я сделал. Только поэтому живы водители четырех патрульных субмарин, тех, что шли на поиски погибших; только поэтому останутся в живых все те, кто не пойдет уже в сероводородные облака, ибо кто предупрежден, тот вооружен. Пусть поймут и поддержат тебя За-дадаев, Ягуарыч — ведь не может не понять этого капитан, — Генрих и кто-то еще. Даже многие. Даже большинство. Но всегда найдутся и другие. Те, из-за кого могла погибнуть Марийка. И такие, как те. И возникнет слух — слух, который окажется сильнее любого официального одобрения. От него не спрячешься никуда: батиандров мало, очень мало, и друг о друге они знают всё. Даже будь их много, знать все друг о друге им необходимо: ведь пойти с человеком вниз можно лишь тогда, когда знаешь его до конца. Когда веришь ему, как себе. Больше, чем себе. А кто поверит теперь Аракелову? Да, конечно, он был прав, но говорят…
И придется жить, ежедневно борясь с этим «говорят». Разве можно так жить?
А ведь ему еще только тридцать два…
Менять профессию? Уходить? Значит, проклятый оранжевый спрут был прав?
Нет, решил Аракелов. Нет. Ни за что.
Бой так бой. И чем скорее, тем лучше. Аракелов почувствовал, как рождается и крепнет в нем холодная, упрямая злость. Нет! Он еще будет внизу. Он еще поймает всех этих Великих морских змеев и чудовищ «Дзуйио Мару». Он еще спустит с них шкуру. Спустит шкуру, сделает сумочку и подарит Марийке.
Аракелов поднял глаза к горизонту и увидел, как впереди, прямо по курсу, изошла звезда. Яркая, автоматически отметил он. Наверно, планета. Только какая? Внезапно звезда погасла, потом вспыхнула вновь. Снова потухла. И загорелась опять.
И тогда Аракелов понял, что это. Это была не звезда. Это был лазерный маяк на вершине Гайотиды.
