Люди сорок девятого (СИ) - Минаева Мария Сергеевна

- Вон, - не повышая тона, повторил Линдейл, будто думая совсем о другом, и они вдруг как-то сжались, не способные противиться силе этого тихого голоса, и, странно согнувшись, Моргану показалось, чуть ли ни на четвереньках, выползли из помещения, не осмелившись даже прикрыть за собой дверь.

Джонатан Линдейл медленно приближался к решетке, пока не подошел вплотную, его шаги, оставлявшие мокрые следы на досках пола, и будившие слабое, непонятно откуда взявшееся в этой пустоте эхо, смолкли.

Они глядели друг другу в глаза. Понимали друг друга без слов.

"Томас Анден... - услышал Линдейл отголосок вчерашней ночи. - Анден..."

- Не хотел говорить этого... - выдохнул Морган, опускаясь на койку и не глядя Линдейлу в глаза, как будто это признание давалось ему тяжело, - Спасибо.

- Как все изменилось, неправда ли? - Джонатан глядел на заключенного с неподдельным интересом, склонив голову набок. - Такие милые, приветливые были люди... А между тем, я снова одержал верх, а ты, янки из Канзаса, снова стал тем, чем был - бродягой без близких, без денег, без города. Без корней.

- А когда было иначе? - пожал плечами Морган, стараясь не дать злости завладеть им раньше времени, ему еще понадобятся силы. - Я бы не сказал, что отношение здешних прекрасных жителей ко мне сильно поменялось. Разве что раньше они побаивались, а теперь готовы расквитаться за собственный страх. Хотят меня вздернуть... теперь.

Джонатан вынул из кармана две сигары и протянул одну Моргану, тот отрицательно покачал головой и улыбнулся краем рта. Хозяин салуна убрал ее, а другую принялся задумчиво крутить в пальцах, будто и не думал курить.

- Премного извиняюсь... - в дверях возник маршалл, который тотчас же, бесцеремонно, не испрашивая разрешения, вошел внутрь и направился к решетке.

- Вот видите, мистер Линдейл, - он щелкнул по прутьям прямо перед носом Моргана, радостно ухмыльнувшись их стальному отклику, - Заключенному отсюда никак не сбежать!

Он был крайне доволен собой, как заметил Джон, и всячески пытался реабилитироваться в глазах своего нового босса после недавнего конфуза.

- Конечно, - раздраженно бросил Морган, забыв о том, что не хотел понапрасну выходить из себя. Он сидел на койке, обхватив себя руками, будто все еще пытаясь сдержаться, его опущенные глаза устремлены в одну точку на полу и Джонатан чувствовал его напряжение.

- Конечно, - повторил стрелок, выплевывая слова. - Конечно... У меня же нет столько денег, сколько у мистера "Клубничное поле". И телохранителей нет, как у местных боссов.

- А ну, поговори мне еще! - выкрикнул маршалл и, схватив метлу, прислоненную к стене, попытался ткнуть ею в заключенного, но Морган быстро поднялся с койки и отступил вглубь, тихо смеясь.

- Да... - продолжал он и в его глазах был азарт, - Здесь тебе меня не достать, а вот ты открой эту дверь и посмотрим, чья возьмет!

Маршалл в ярости ударил по прутьям рукояткой метлы. Джонатан Линдейл отступил на несколько шагов, прислонился к стене и, скрестив на груди руки, наблюдал за этой сценой со слегка заметной усмешкой.

- У меня-то, - продолжал Морган, - денег явно не достаточно, чтобы подкупить столь доблестного стража порядка, ведь на мелочи он не разменивается. Черт! (он снова натянуто засмеялся) У меня и на посещение салуна с черного хода средств не наберется, а маршалл-то, наверно, больше чем шлюха запросит.

Маршалл побагровел, тщетно ища слова для достойного ответа, но найти так и не успел.

- Смотри-ка! - Джонатан Линдейл хлопнул себя по колену и, смеясь, откинулся назад, слегка стукнувшись затылком о стену. - А наш общий друг, оказывается циник.

Джуннайт и маршалл оторопело поглядели друг на друга, сомневаясь, что могло бы означать это слово. Пришедший первым в себя, Морган решил, что ничего, кроме изощренной латинской ругани от Джона ожидать нельзя и ответил тем же, только по-английски. Вторым нашелся служитель закона, он так и не смог решить, что же это значит, и поэтому ответил так, как считал наиболее приятным для нового хозяина города.

- Цинизм подразумевает под собой наличие хоть какого-то интеллекта, - важно изрек он, всем своим видам показывая, что какой бы гадостью не был этот цинизм, заключенный не достоин даже его, и в этот момент хозяин салуна увидел, как молниеносно изменились глаза Моргана, их блеск, сам их цвет. Стрелок еще отступил от решетки и сплюнул на пол, очевидно, обдумывая ответ, или просто стараясь сдержаться, но потом вдруг решительно поднял голову, тихо смеясь. Было заметно, что хохот этот больше всего раздражал маршалла.

- Да, конечно, - смеясь, говорил Морган, шагая взад вперед вдоль решетки, скользившей тенью по его лицу. - Что, реб, пришел поглядеть на тупого канзасца в клетке, как они все?!

Стрелок выбросил руку сквозь решетку, вперед, в сторону двери на мгновение замерев, потом продолжал движение. Ему уже было все равно, он был зол, и впервые говорил в лицо победителю то, что думал с самого начала.

- Да, конечно! Зато сам умен!.. Только почему, если так, сидишь тут, в этом захолустном городишке, в своем бардаке в обнимку со стариной Эйбом, да пускаешь слезу над обломками вашей драгоценной хлопковой империи!.. А не отдыхаешь в банке, на миллионах долларов золотом и не купаешься в "зеленых спинках"!

Он развел руками и хмыкнул. В его глазах плясали дьявольские огоньки, щеки горели. Они оба дышали в одном ритме, оба читали мысли друг друга и чувствовали одинаково, а потому знали без всяких сомнений и недомолвок, кому предназначались эти слова.

Джонатан Линдейл понял все, глядя в эти бешеные глаза; он сместился немного в сторону, его взгляд обшаривал камеру, пока не уткнулся в сломанную доску почти под самой кроватью, потом метнулся к изуродованным рукам заключенного, отметив кровь, запекшуюся под ногтем большого пальца правой. Это был вызов, новый вызов хозяину салуна, перчатка, брошенная судьбой, которую он уже поднял из простого азарта. "Он боец... - с уважением думал Джон, - Он сражается до конца, черт возьми... Будь на его месте кто-нибудь другой, я бы просто сказал, и он бы бросился мне руки целовать, но этот... Как сложно... Но я попробую. Я должен. Все равно попробую, а там... да будет воля Твоя..."

Он невольно смягчил свой тон.

- Пора заканчивать все это...

- Надеяться не запрещается! - прервал его Морган.

- Утихомирь его. - велел Джонатан маршаллу жестко. - Только без рукоприкладства. Сам заварил кашу, сам и расхлебывай.

Закусив губу, представитель закона пару раз двинул метлой по прутьям, даже сделал попытку сунуть ее внутрь, но мгновенно выдернул, когда заключенный попытался перехватить древко.

- Что ты мне сделаешь теперь? Повесишь, да? - издевался Морган.

Отвернувшись к ним спиной, все еще задумчиво перекатывая в пальцах сигару, Джонатан Линдейл слушал их перебранку, думая о том, где сейчас находятся вооруженные охранники, слоняющиеся снаружи.

Наконец, истощив словарный запас и слегка охрипнув, противники затихли, и тогда прозвучал усталый голос человека, державшегося в стороне:

- Уходи.

Тот, к кому были обращены эти слова, беззвучно ретировался. Он сделал попытку закрыть дверь, но Джонатан жестом остановил его.

- Не надо.

- Слушаюсь, - торопливо, заискивающе кивнул представитель закона. - Как насчет партии в покер сегодня вечером?

- Вы уже, кажется, спрашивали. - ответил Джон.

- Да, да, конечно... помню. - маршалл кивнул еще раз и исчез.

Линдейл повернулся к Моргану. "Подойди только поближе, думал стрелок, - подойди, чертов реб... А там, если повезет..."

Если удастся, если...

Яркое, но холодное зимнее солнце выбросило неподвижный медовый прямоугольник на дощатый пол, Морган видел сверкающий снег и серые фальшивые фасады домов, а над ними - неприступные горы, стоящие тут с начала времен, дикая, никому не принадлежащая, а может и не исследованная земля, территория свободы, а выше - только глубокий небесный свод... А еще он заметил свою пятнистую мохнатую лошадку, дремлющую под теплой попоной, поджав одну ногу, иногда она переступала и встряхивала головой, но глаза все время сонно прикрывали веки, а из ноздрей вырывался пар. Сердце Моргана болезненно сжалось и заколотилось, разгоняя по венам кровь, повышая температуру и учащая дыхание, как у готового к рывку спринтера, он уже видел, как вырывается из темного угла, бежит туда, к свету, как ночной мотылек, которому все равно, что яркое пятно таит в себе опасность, неминуемую гибель, вечную тьму, кидается к кобыле, хватает ее под уздцы и закидывает себя в седло, ибо что такое пули и боль по сравнению с ощущением свободы, хоть на секунды опьянившие его, с восторгом оттого, что он все же обманул их всех...